Полустанок.

Поле, огромное и широкое. Выше него – бесконечность голубого неба и кучерявых облаков. Посреди него – одинокая железная дорога и развилка, а рядом с ней – маленький посёлочек, полустанок без названия, что затерялся среди этого бескрайнего поля, оставаясь никем не примеченным, как и оно само. А поле… Оно было окружено вдали виднеющимися шумными деревьями, сложенными беспорядком в леса, а на горизонте – река, узкая и быстрая, за ней – суета кур и прочей живности деревень. Но поле… Оно было рядом, простираясь огромной ширью своей. На нём были всяческие цветы, вперемешку с травой. Синее, жёлтое, красное, белое – всё перемешивалось пестротой листьев в единый островок, что ярко выделялся среди бушующего моря зелени целинной травы. Они высились к солнцу, они высились своей красотой, добротой, теплом красоты к деревьям, реке, деревням, что вдали, но, видимо, из-за того-то и не замечал их никто: ни сосны, ни берёзы, ни куры, ни длинные цепи составов, что тянулись куда-то, но мимо, не примечая. А они, красивые и милые, всё верили, надеялись, как и те три берёзки, что были среди них, открываясь всем своим существом другим, абсолютно всем, тем самым неся добро в мир, и только… И только ради радости миру. Они несли добро. Они открыты были. Но, перемешиваясь с травой, жили на поле, оставаясь незамеченными.

. . .

Ваня жил в посёлке, что возле полустанка. Он был сыном обходчика. В посёлочке жили строители, что вечно то приезжали, то уезжали, то возвращались, а ещё, там жили бывшие зэки (колония рядом), которым было некуда идти, которых ото всюду гнали, которые смогли прибиться лишь здесь, на Богом забытым полустаночке, и жить в одиночестве, словно полевые цветы, что рядом на лугу росли одиноко, как и те по жизни своей.

- Вань – говорил отец, во время обеда – Передай-ка солонку.

Ваня передавал. Брат и сёстры, как и родители, ели молча.

- Мам, пап, а я сегодня на луг ходил.

- И что? – задавала вопрос мать, не отводя глаз от тарелки, не интересуясь тем ничуть душой.

- Да! Луг, он…

- Слушай! – перебивал его старший брат – Да сдался нам этот луг, как корове седло. Надоело!

- Действительно! – подхватывали сёстры-двойняшки – Надоело! – хором говорили они – Каждый день луг, луг. Ты вон лучше матери помог бы с коровой!

- Пап – говорил Ваня.

- А? – удивлённо отводил глаза от газеты отец – Да, помог бы матери.

- А луг?

Раздался стук боя часов. Кукушка суетно три раза куковала.

- Ой! Господи! – воскликнул отец – Мне ведь стрелки переводить! Мать, где ведро!

- В нужнике – лениво, и хамовито.

- Какой?! С инструментом.

- Куда поставил…

- Ай, ладно, - прервал отец – Побегу.

- А луг – сказал Ваня – Он ведь такой… Пошли бы вы со мной, а? Я ведь совсем один!

- Да ладно. У всех дела – звякая громко посудой, быстро уходя на кухню, говорила мать.

- Хм, хы-хы! Привет! – ударив по козырьку кепки, вставая из-за стола, уходя, сказал брат.

А было Ване семь лет.

. . .

Отец побежал к развилке. Все прочие разошлись. Ваня пошёл к дороге. Он дошёл до придорожного сарайчика, что был вплотную к дороге (в нём хранили всякое ненужное барахло, не вспоминая и о нём). Ваня влез по лестнице, которую сам смастерил на его крышу, начиная вглядываться вдаль, туда, откуда шла железная дорога, двумя парами рельс уходя в единую точку, и растворяясь в полевых цветах, что вперемешку с травой. Впрочем, эта точка уже давно превратилась в очертания товарного состава, что нёсся вдаль, и мимо сарайчика. Вот он, шумя грохотом тяжёлых колёс, шёл, врываясь в это чисто поле, словно отталкиваясь потоками ветра, несясь дальше.

Ваня любил проходящие мимо поезда. Он любил вдыхать этот ветер, что дул запахом машинного масла, а иногда, и вперемешку с чем-нибудь, с тем, что в вагонах, придавая особый оттенок, который, быть может, мог улавливать лишь только он, как и запах машинного масла, который уж точно не могли учуять машинисты. Ваня любил и их. Его дед был машинистом. Когда-то он прочитал ему книгу Грина про алые паруса, и вот, он, мальчик Ваня, подобно Ассоль, ждал. Только вместо парусов алых были зелёная краска тепловоза, вместо морского ветра был ветер, что вихрями шёл от составов, вместо привольного запаха морского простора был запах машинного масла, а вместо Грея незнакомый, весь в мазуте, машинист, который наверняка станет отличным другом и заберёт на поезде отсюда, увозя вдаль, вдоль чисто поля с васильками.

Дед умер. Ване сказали – дела, уехал на Дальний Восток по Транссибу, но что это такое, объяснить забыли. От Дальнего Востока отдавало дальностью, загадочностью, а от Транссиба отдавало какой-то протяжённостью, длинной. Деда Ваня считал своим другом, но ждал того, своего машиниста, будучи не шибко привязанным к первому. Однако с тех пор Ваня считал, что тот самый его машинист и приедет с Дальнего Востока по Транссибу и заберёт с собой.

Поезд прошёл мимо, грохоча колёсами, подымая пыль за собой, а Ваня провожал его взглядом, долго-долго вглядываясь, смотря вслед, пока тот не скрылся в точку, что терялась среди прекрасного луга, вливающегося в траву, что возле полотна.

. . .

Ваня пошёл на станцию, что возле его дома. На насыпи, которая и была «перроном», был рынок – несколько бабулек и тёток со злобными и уставшими лицами, что продавали всяческую снедь с огородов.

Ваня заметил грусть и тоску на их лицах:

- Бабушка, сколько у вас стоит лук – спросил Ваня (дело всё в том, что он любил грызть зелень лука).

- Десять рублей пучок – неохотно, желая отвязаться. Говорила бабушка.

- Ой, а мне надо один, мне пожевать…

- Иди, сорви у кого с огорода. А ну, иди, кыш! Ходют тут, работать мешают!

Ваня подошёл ещё к одной торговке, но и она его прогнала, не желая слушать.

Ваня был одинок и на этом рынке. Потом, он пошёл к магазину, что был в старом доме, возвышаясь чуть над всем посёлком. Он увидел, как грузчики таскали мешки да коробки:

- Тяжело, дяденьки?

- Тяжело, тяжело, ты бы пошёл, не мешай нам! Малой ещё, иди!

Ваня вновь пошёл к своему сарайчику, залез на крышу, стал смотреть вокруг себя. Тут он увидел, как из той же самой точки, что вдали вбирала в себя сходящиеся линии шпал. Оттуда стал появляться поезд, расширяя эту точку, и совсем, уничтожая её, приближаясь к полустанку. «Наверно, опять пройдёт мимо – подумал Ваня – Вот бы остановился». Поезд медленно приближался. Тяжёлые и гружёные вагоны медленно тащились друг за другом, смедляя ход. И вот, Ваня понял, что он остановился. И действительно, отец-обходчик уже перевёл стрелки на запасной путь. Поезд свернул, остановился. Машинист и ещё пара железнодорожников разговаривала с обходчиком. Было решено, что поезд останется на ремонт.

. . .

- Дядя, а вы что, у нас остаётесь? – спросил Ваня.

- Да, на недельку. А там, поедем дальше – с теплом ответил машинист.

- А вы что везёте?

- Да ничего, просто, старый поезд, в другой город переправляли списывать, или ремонтировать – с охотой отвечал машинист.

- А что, долго ремонтировать?

- Да не, не очень. Тут легко, просто, время нужно.

- А… меня возьмёте? – Ваня понял, это тот самый машинист, который обязательно станет ему другом. Ваня открытой своей душой понял, что он ему нужен.

- Хм, - ответил тот – А ты… ну, подрастёшь, и тогда…

- Да я уже большой, мне семь!

- У! – смеясь и умиляясь, говорил машинист – Действительно!

- Так я ещё приду!

- Приходи, конечно!

Ваня каждый день, под вечер, приходил к машинисту. Они сидели на рельсах, разговаривали. Машинист соглашался с Ваней, что луг действительно красив и хорош. Их встречи были полны теплом и душевностью.

Так прошла неделя.

- Можно, я поеду с тобой?

- Не, не. Ты чего? А папа, мама, ты им нужен.

- Да не нужен я никому!

- Послушай, я скоро приеду снова, я перегоняю поезда – соврал машинист.

Разошлись. Ваня пошёл к дому вдоль длинной цепи вагонов, остановившись у последнего: «Нет, я должен с ним поехать. Он мой друг. Он мне нужен. Я ему нужен». Ваня залез в вагон, спрятавшись в нём. Помощники-железнодорожники, по велению машиниста пошли в обход состава. Ваня спрятался хорошо, да и не хотелось тем двоим что-либо делать, работать, тем более, они никак не подозревали, что он где-то в изгнившей соломе.

Поезд тронулся. На следующий день он приехал в город. Машинист с помощниками пошли в обход. Ваня вылез из вагона:

- Привет!

- Да ты как здесь оказался?! Как очутился здесь?! – с испугом сказал машинист – Ты чего, а как же родители!

- Да… Но ты ж говорил, что я тебе друг, что ты меня заберёшь.

- Ты чего, совсем обалдел! Малолетка ты тупая! Что я родителям твоим скажу! Вот – протянув ему пятьдесят рублей бумажкой – Возьми. А ну, марш домой! Совсем уже.

- Но…

- А ну, иди, иди! И чтоб я тебя больше здесь не видел. Совсем оборзел.

Ваня побежал.

- Зря ты так – сказал один из помощников.

- Что? Да я чё, ясли, детский сад!

- Приласкал и гонишь!

- Я что, мамка, папка! Ну, думаю, поиграю с парнем, вон он, один шатается…

Ваня бежал и плакал. Он понял, что и ему он не нужен. Он себя самого знать не хотел.

Придя домой, шибко не расспрашивался родителями. Поел, помылся в бане. А на следующий день он вновь залез на крышу своего сарая, глядя вокруг себя.

А полевые цветы красотой своей и дальше, и впредь вперемешку с зелёной травой тянулись к людям, к небу, к деревьям, но оставались незамеченными. А осенью от них не осталось ни малейшего следа-намёка. И прикроет то место плотно первый снег. Их красота, тепло её, простой и светлой любви ко всему, так и останется никому не нужной, и пропадёт зазря, так и не подарив никому своё добро.

Небо, как время, будет гонять облака, сменяя одни цветы другими.