Жанр: Аллегория.

Аннотация: неизвестный рассказ Ф.Кафки и О.Генри в переводе автора.

Ответ на один из вопросов критиков: соавторы переписывались по телеграфу.

 

***

 

Роспись матрёшек, как известно, - это демонстрируемое на ярмарке высокое искусство, одно из самых трудных среди всех лубочных искусств, доступных человеку: сначала филигранные движения резца, подвластные великому принципу гармонии, создают совершенные формы, вкладывают подобное в подобное в неудержимом стремлении к нулю; затем кисть наливает формы красочной жизнью - безоблачным небом глаз, яростным пламенем уст, розами ланит и двумя чёрными точками, символизирующими дырочки носа, одевает в расписные сарафаны и кафтаны. Однако этим не исчерпывается работа настоящего мастера, ибо творческий полёт фантазии не обозначен ничем единичным, не скован и простым множеством, но создаёт самый настоящий ансамбль - композицию из фигур, где каждой матрешке предназначено особое место и отведена определенная роль. Та самая единственная и неповторимая роль, исключительная во всем хитросплетении личностных свойств и качеств: по сути своей, каждый человек - матрёшка, а каждая матрёшка - отражение человека.

Знал об этом и великий мастер.

Он вкладывал в каждую матрёшку частицу самого себя - великого, и каждая матрёшка становилась не менее великой, приобщаясь к мистическому таинству лубочного искусства, берущего свои истоки от древних языческих культов. Что же говорить о композиции? - Троянская война и Аполлон, поражающий в пяту Ахилла, дом Симона и блудница, омывающая слезами стопы Мессии, баррикады Парижа и Свобода во фригийском колпаке, грудь её обнажена.

Великий мастер творил, и его поделки вызывали неизменный восторг девиц из кондитерской лавки напротив, заезжих иностранцев, отставного поручика и пары бродячих шутов. Матрёшек охотно раскупали и не только по причине демонстративной наглядности или близости к мировосприятию простого человека, обременённого тяжкими жизненными ношами и желающего провести часы досуга в медитации, но и в силу того, что матрёшек не жаль было выкинуть или подарить близкому человеку.

Несмотря на заслуги и регалии, великий мастер не почивал на скрижалях истории подобно Колоссу Родосскому, а непрестанно находился в творческом поиске, парил в стратосферных эмпиреях, своим ясным взором лаская хрустальные небеса и приколоченные к ним светила; он парил так мучительно долго, скрупулезно стараясь донести увиденное и прочувствованное до многочисленных поклонников, создавая новые образы и сочетая фигуры в оригинальные композиции, что нередко забывал о супружеском долге и хлебе насущном.

Высшей точкой напряжения, кульминацией, несомненно, явилось совмещение архетипа плакальщицы с ликами заморских рыцарей - что может быть трогательней мужественного идальго, украдкой пускающего скупую слезу! - в одной руке он держит копье, в другой - спасённую от великана девочку. Целая армия плачущих освободителей наводнила прилавок великого мастера, и девичья отара, промокая глаза платочками, блеяла от счастья, иностранцы цокали языками, отставной поручик отдавал честь, некстати поминая Сервантеса, а шуты стреляли из хлопушек - им оставалось только гадать, какие ещё новеллы сокрыты в тайниках души этого прекрасного человеческого образца.

Произошел переломный момент в творчестве, и великий мастер застыл на пороге новых свершений, стоя пред лицом новых горизонтов, застыл, словно бегун на старте, бегун готовый совершить отчаянный рывок и первым достичь финиша - там, на юго-востоке, - стяжав лавровый венок и почести олимпийца.

Справедливости ради следует сказать, что по причуде случая, от усталости или иной природе - не так просто неустанно творить, рука великого мастера частенько срывалась, и матрешка отступала от привычных канонов формы и цвета, но именно это придавало особый шарм бракованным поделкам.

Так, девицы, исследуя творческое наследие великого мастера, находили родинку, занимавшую всю правую ягодицу одного из рыцарей, очаровательной, отставной поручик, крякая, находил очаровательной грудь другого - чрезмерно пышную и женственную, иностранцы привычно цокали языками, а шуты воспринимали удлиненный нос третьего как метафорическую аллюзию к образу Сирано де Бержерака.

Если же какой-нибудь невежда по незнанию либо, наоборот, стремлению блеснуть проблесками знаний, выражал недоумение или одаривал новопреставленные ансамбли великого мастера косым взглядом, то небесная кара, поразившая некогда Содом и Гоморру, казалась возмутителю спокойствия моросящим дождём по сравнению со словесными потоками, которые не сдерживали ни пол, ни обоснованность суждений собеседника. Неуч прикасался к святыне высокого искусства, и если он не мог выставить хотя бы когорту матрёшек против легионов великого полководца, то немедленно и с позором изгонялся.

Большинство обитателей ярмарки, а особенно высшее общество, за исключением, разумеется, людей образованных и со вкусом, не желавших подчиняться общим правилам, но молвой немедленно причисленных к глупым и завистливым низам, избегало открыто выражать мнение, лишь иногда неизвестные подбрасывали дохлых кошек в лавку великого мастера, чем и ограничивалась битва за рассудок и нрав.

В трагические моменты обнародования подобных находок, впрочем, моменты, длящиеся иногда часами и сутками, великий мастер, проклиная неизвестных всеми известными ему проклятиями, неизменно переворачивал близлежащие лавки в округе в поисках исчезнувших кошек, а хозяев, которые не могли объяснить пропажу домашнего животного, сдавал околоточному надзирателю, даже когда у оных исчезала собака.

Поговаривали, что великий мастер и сам иногда практиковал подпольное метание кошек, но все эти подозрения он отметал с таким бурным негодованием и настолько искренне - не пристало вести себя подобно скандальной базарной торговке! - что в благородстве великого мастера, лишь из скромности глубоко и надёжно сокрытом благородстве, могли усомниться только злобные и завистливые низы.

Будучи в хорошем расположении духа, чему изредка способствовали ясная погода и отсутствие утреннего запора, великий мастер прохаживался по ярмарке и, заглядывая в лавки, интересовался у хозяев, почему они так странно смотрели на его ансамбли, на что собеседники неизменно отвечали милой улыбкой и извинениями. Мастер раскланивался и удалялся величественно и с достоинством, дрейфуя к следующей лавке, и подобному неторопливому дрейфу мог позавидовать любой айсберг, пустивший на дно не менее дюжины "Титаников".

Когда великий мастер встречал собратьев по цеху, то, снисходительно улыбаясь, заводил разговор о новой методе лакировки, придуманной им накануне, что позволяла придавать слезам почти натуральный вид, и великий мастер особенно тщательно подчёркивал это слово - почти. Цеховики улыбались в ответ и рассказывали о своих не менее достойных изобретениях, улыбались они так же снисходительно - великим мог быть только один, и каждый в глубине души считал себя таковым, что, однако, не мешало избранным собираться вместе и, рассуждая о том, как прекрасен их круг, награждать друг друга шоколадными медалями и орденами.

Иногда великий мастер задерживался у витрины свободных художников, но только ради облегчения желчного пузыря - когда-то он пытался обучить художников основам лубочного искусства, демонстрируя прелестные творения своих искусных рук, но встретил лишь непонимание и насмешки. Свободные художники пытались - смешно сказать! - изобразить не божественную матрёшку, а воспроизвести формы человека, используя сучья, коряги и прочий бездарный мусор! И теперь каждый раз, ненадолго останавливаясь у витрины, великий мастер отпускал язвительные замечания в адрес деревянных фигурок, да и самих свободных художников, хвастая бесчисленными легионами совершенных матрёшек, не замечая, что фигурки становились всё более похожими на настоящих людей.

В тот день в воздухе витали ароматы корицы и ванили - девицы из кондитерской готовились к конкурсу пряничных домиков, и великий мастер зашёл, вежливо раскланялся и пожелал каждой из них занять первое место, непременно первое. Он уже собирался двинуться дальше, когда по ярмарке разнесся многоголосый крик: "Почти живые! Живые! Они идут!" Великий мастер выбежал на улицу и заметил деревянные фигурки на марше - они шли, разговаривали и шутили, смеялись и пели песни, - они шли на юго-восток, а одна художница махала им вслед простеньким голубеньким платочком. Великий мастер ринулся в лавку, выстроил легионы матрёшек и грозным тоном приказал маршировать следом, но матрёшки только глупо улыбались и плакали нарисованными слезами. Мастер в ярости схватил топор.

 

Вокруг валялись деревянные черепки, а великий мастер стоял, опустив руки и крепко сжав кулаки, стоял молча, глядя туда, на юго-восток - ещё одна морщина прорезала его высокий младенческий лоб.