Ночь рассыпалась. Ночь рассыпалась звездами. Обрывки туч не могли их сдержать. И луна апельсином летела в прореху авоськи вселенной. Нервные ивы ветер ломал за окном.

Лишь приложив ладони кружочком к стеклу, можно было увидеть и звезды, и луну, и отчаянные попытки чахлого тальника удержаться в мерзлой земле. Обжигающий холод стекла…, и мерным стуком в виски: «Скоро ли, скоро ли, скоро ли? да где ж эта скорая!?»

Два желтых пятна взрезали синюю тьму: – Они! – Нет... – лишь отблеск луны, прорывающей тучи…

- Мама, пить…

А можно ли, нужно ли?!

- Мама...

А вдруг будет хуже?

- Ма…

Звонок, как гвоздем по стеклу! Зачем, почему – дверь открыта уже пять минут!.. или целую вечность…

Синие тени белых рук, синие искры: лекарство, шприц… Звоном белесым шелест:

- Матушка, ну вы ребенка до чего довели…

Я!? Ну, конечно, а кто же еще виноват …

Как легок ты на руках…

- Мама, смотри - небо падает!

Зловещим провалом дверь в снежной с крестами машине бурчит:

- Мать, давай руку, держись за ремни – щас трясти будет. Поехали!

За окнами волнами ночь, лишь синие блики вертушки хватают ветви врасплох.

- Мама, мы едем, мне…

- Потерпи.

Фары лепят блики и тени на стены и окна вокруг.

Из черноты - в ослепляющий свет, и голос надтреснутый, перестуком машинки разбитой:

- Адрес… Дата… Болезни… Что?.. Подождите…

Ждать долго: минуты, часы, ночи и дни, завтрак, обход, ужин… и свет, ослепляющий свет…

- Мама! Мне больно!

- Терпи!

А потом:

- Мама… – что-то не так, так не бывает!

Ртуть серебрится неумолимо: «Так…»

- Где же вы! – ночь, пустота, коридор – никого, кроме звезд за стеклом. Шкаф! – там таблетки, или что-то еще, очень нужное, но… Дверцы набок, не вижу, не понимаю. Где же вы, тени, что были рядом.

Спят. Они спят ночью, как люди… Но не должны… Голоса дребезг:

- Кефирчик? Там, в холодильнике…

- Нет, он…

Сталью каленою:

- Где?!

Шприц в руке тает, как снег. Ты спишь, спокойно, но утром:

- Мама…

Хрустом снега халат, голос водою и взгляд замерзающий:

- Когда…? Температура… состояние…

И тишина, тебя забирают, руки немеют от легкости пустоты, словно взлетают:

- Зачем?

Спокойно и сухо:

- Подождите.

Унесли. По коридору, птицей подбитой мечусь. Ты плачешь, кричишь – отобрать, защитить… Как из тумана тень в белом халате с чашкой горькой воды:

- Матушка, да нельзя же так… Вот он, все будет…

Хорошо. Только две ранки на тонких запястьях…

- Плакал, боялся… венку не сразу…

Прижался. Затих. Горько на сердце.

И опять - много дней и ночей снежные слезы шприца тают в руке… И молча, и криком уходят минуты, часы … И вдруг:

- Вы еще живы… Ну что ж, тогда будем жить, и долго...

Уже просто глаза, внушают совсем не надежду…

И градусник в стороне, он ни к чему.

Уже несколько дней тридцать шесть – тебе еще трудно ходить, но ты ходишь. Тридцать шесть - ты уже ешь, сам. Ты стал улыбаться, пытаться шалить.

А мне, мне все труднее дышать, не хочется есть, а порой я не могу открыть дверь…

Но она открылась, громоздко-скрипучая дверь, распахнув ветром бездонное небо.

Под ногами прощально звенел талый лед.

Как долго мы шли обратно…

- Мам, погляди – небо!

Небо, прожженное звездами, раздувало восход…