Время, украденное у сна, можно потратить по-разному. Но краденое время никогда не идет впрок. Потому вариантов всего три: крепкая выпивка, пустые мечты и горькие воспоминания. Есть, правда еще вариант ядреного микста из двух, а то и из трех составляющих сразу, но это уже совсем серьезный случай. Обычно я выбираю… Или нет. Не выбираю. Словно привычно уставший от долгой дороги путник, без особой радости задержавшийся в одном из бесчисленных придорожных забегаловок, я машинально называю официанту традиционное свое личное дежурное блюдо.

Воспоминания…

Я принимаю воспоминания, как горькую настойку на спирту, которая, если выпивать по ложечке, способна принести облегчение, а если хлопать стаканами, приводит в состояние, неадекватное реальности.

Я пью свое вчера, как заправский алкоголик прямо из бутылки, ни мало не заботясь о запойном настоящем и похмельном завтра.

Воспоминания…

Каким разнообразным может быть это блюдо. Сладким, точно фруктовый ликер, тягучий, с тяжелым, валящим с ног ароматом. Жарким, будто обжигающий кофе по-турецки, который непременно следует запивать холодной водой, рискуя нанести непоправимый урон белоснежным доспехам зубов. Эклектичным, словно пицца с морепродуктами. Причудливым, как китайская свинина в кисло-сладком соусе с абрикосами и молодыми побегами бамбука. Эротичным, точь-в-точь два киви по краям банана на одном блюде с оплывшей книзу в форме гитары грушей.

О-о, по части воспоминаний я настоящий гурман! Большая их часть имеет изысканную горчинку хорошего пива или благородную терпкость дорогого сухого вина. Большая часть моих воспоминаний.

Но самые дорогие из воспоминаний сродни устрицам. Да-да, именно устрицам, употреблять которые надлежит по строго определенному ритуалу. Сначала ты вскрываешь плотные створки вычурной и твердой, как намерения следовать принятому решению, раковины – коросты табу, запрещающего обращаться к этим воспоминаниям. Затем ты специальным, идеально острым инструментом аккуратно отделяешь студенистое тельце воспоминаний от подсознания, в котором они отчаянно пытаются укорениться. Затем поливаешь их, еще живые, жгучей смесью из тоски по невозвратимому, сожаления об утраченном и горечи упреков, отчего воспоминания заходятся в пульсирующих конвульсиях и, самозабвенно агонизируя, издают слабый, едва слышный последний писк, так похожий на сладострастный стон садомазохистского удовольствия. И последний этап: ты резко выплескиваешь в рот желеобразное, сочащееся содержимое раковины и заливаешь его глотком сухого белого вина, вопреки своим истинным вкусовым качествам слегка подслащивающим блюдо придуманными оправданиями; какое-то время держишь все это во рту, словно решая, проглотить или выплюнуть, и, наконец, определившись, судорожно сглатываешь все еще живое воспоминание.

Наградой за старания становится пресный вкус разочарования и послевкусие понимания невозможности воскрешения сиюминутного чуда, существующего только в момент непосредственного проживания события.

Воспоминания, как и галлюцинации, – это результат наших не оправдавшихся ожиданий. Непроизвольное изменение реальности на уровне ощущений. Подсознательная подмена существующего желаемым.

Я знаю это также хорошо, как то, что кораблю никогда не догнать горизонт, бабочке поденке, находящейся в стадии личинки 2-3 года, во взрослом состоянии никогда не прожить дольше 2-3-х дней, солнцу никогда не взойти на севере…

Я знаю. И все же…

Воспоминания…

Что заставляет нас возвращаться в прошлое, безрассудно тратя драгоценные минуты настоящего? Что заставляет нас вновь и вновь проживать уже прожитое, отжитое и отработанное?

Воспоминания…

Муляж долгоиграющего леденца с синтетическим вкусом. Бесполезная, но такая притягательная обманка. Держишь его за щекой всегда наготове. Хорошие воспоминания смакуешь, гоняешь во рту, наслаждаясь иллюзией послевкусия. Плохие – гонишь, стараясь переключить мозг на что-нибудь иное, для чего мысленно или вслух произносишь индивидуальное кодовое слово-блокиратор. Что-нибудь типа: «Ну, ладно, ну, ладно!».

Воспоминания…

Пьеса для одного актера, для одного зрителя. Воспоминания соотносятся с событиями, к которым они привязаны, как перформанс и хэппенинг. Само событие – пьеса без предварительных репетиций. Пьеса, где неизвестен ни режиссер, ни сценарист, развивающаяся по одной ей доступной логике или вовсе без оной. Воспоминания – этюд на заданную тему, где легко меняется последовательность действий, декорации, время, место и даже участники. Нет, пожалуй, все-таки не перформанс. Фарсовая миниатюра, где импровизация составляет едва ли не 90% от общего действия. Уравнение без алгоритма с любым количеством неизвестных, со спонтанно возникающими производными. Причем доля импровизации прямо пропорциональна количеству прогонов. Чем больше прошло времени с момента событий, чем чаще они воспроизводились в памяти, тем более причудливыми и непредсказуемыми становятся воспоминания. Другими словами, воспоминания никогда не бывают точным воспроизведением самих событий. Хотя бы уже потому, что невозможно буквально воссоздать те ощущения, те эмоции, которые овладевают человеком в момент первого исполнения пьесы. Они теряются в самую первую очередь, растворяются под толщей последующих эмоций, трансформируются под воздействием настроения, в котором пребывает актер при последующих исполнениях пьесы. Сегодня преобладает деструктивная, подрывающая тоска, способная перевести в монохром самые яркие впечатления, вчера чуть больше было непритязательной иронии, завтра, возможно былое окрасится в пастельные тона неистребимой надеждой. Но все это будет не то. Все это будет иным по сравнению с уже пережитым однажды, единожды и неповторимо.

Я все равно играю эту пьесу для себя. Играю каждый раз по-разному. Я знаю, что никогда мне не сыграть даже крохотную сцену, как впервые. Я знаю, что никогда не воссоздать ее в мельчайших эмоциональных деталях.

Я знаю. И все же…

Воспоминания…

Тянутся, тянутся воспоминания ниточками, невидимыми, тонкими, будто изрядно потрепанные нервы, оплетают паутиной зависимости. Тянутся алогичными в своей множественности пуповинами, словно направляющие к марионетке от ваги в руках невидимого кукловода. Едва уловимый жест – ниточка натягивается, и кукла делает шаг, качает головой, улыбается, повинуясь непреложному закону всемирного натяжения… Тянутся ниточки-привычки, крепкие, как табак, связывают по рукам, путаются под ногами, точно навязчивые мысли… Тянутся ниточки-привязанности из прошлого к нам настоящим. Тянутся высоковольтными линиями электропередачи, бежит по ниточкам ток, и попробуй разорвать эту противоестественную связь…

Я пробую.

Получаю разряд и снова пробую.

Через боль, через ожидание боли, через знание, что будет боль… но… будет больно… Получаю разряд и пробую… получаю раз… два…

Получаю…

Получается?

Плохо…

Плохо получается. Но я пробую…

Для кого мы играем, если каждый из живущих – актер?

Живые, поклонитесь мертвым!

Мертвые, аплодируйте живым!

Мы играем, пока не опустится… занавес!