ДОБРЫЙ ПУШ

(картинки короткой кошачьей жизни)

 

В февральский, слегка морозный день, я, как всегда, выбежал погулять из дома на улицу. А вечером, пообщавшись с сородичами, и, задав трепку паре соперников, возвращался домой короткой дорогой через соседние дворы. Дома меня уже ждал к ужину мой любимый Друг-хозяин, поэтому надо было поторапливаться.

Недалеко от моего дома стоял сердитый пьяный сосед с вилами в руках. Утром я видел, как он заходил к хозяину и что-то просил у него, но тот не дал и они поругались. Теперь, увидев меня, сосед громко выругался в адрес моего хозяина и со злобным остервенением кинул вилы в мою сторону.

Я не ожидал такого и не успел увернуться! Он попал в меня, можно сказать, проткнул насквозь! Вся моя короткая кошачья жизнь в одно мгновение пронеслась передо мной...

Первым моим воспоминанием было, как я, вместе со своими братьями и сестрами прижимался к мягкому пушистому животу мамы-кошки и сосал теплое и такое вкусное молоко. Когда мы немного подросли, маминого молока не стало хватать на всех и она начала учить нас лакать из блюдечка, но делать это было поначалу тяжело и молоко было не очень вкусное. Затем в дом стали приходить чужие люди, в основном, дети. Хозяйка подходила к нашей коробке, брала кого-то из моих братьев и сестер и выходила за дверь. Больше я их уже не видел. Дошла очередь и до меня.

В дом пришла какая-то незнакомая женщина, погладила меня теплой рукой, положила к себе за пазуху под пальто и пошла домой. Нога у неё была больная, поэтому она немного прихрамывала и ходила с палочкой.

Дорогой я пригрелся и чуть успокоился, но дома, когда женщина спустила меня на пол, я сразу кинулся куда-то в угол, забился под диван. Я очень испугался незнакомой квартиры, чужих запахов и звуков, а особенно, какого-то мужчину, сидящего в кресле с колёсами - ноги у него совсем не двигались.

Новые хозяева скрылись на кухне и стали вместе готовить ужин. Посидев немного под диваном, я понял, что это, наверное, теперь тоже мой дом и мне придётся здесь жить. К этому времени я уже проголодался и стал понемногу выглядывать из своего убежища, принюхиваясь и осматривая новую территорию. Другими животными здесь не пахло, поэтому я понял, что это мои владения и почувствовал себя немножко хозяином.

Осмотрев все комнаты, я тихонько заглянул на кухню. Там я увидел, что на полу в уголке стоит блюдечко с молоком и кусочками хлеба, это новая хозяйка уже приготовила для меня еду. Мужчина и женщина сидели за столом и ужинали, казалось, не обращая на меня никакого внимания.

Я с некоторой опаской подошел к блюдечку и немного поел, а затем сел рядом, насторожено поглядывая на людей и ожидая, что же будет дальше. Новая хозяйка наклонилась и взяла меня на руки, а потом пошла в другую комнату и села на диван, а мужчина остался на кухне, чтобы вымыть грязную посуду. Она стала гладить мою пушистую темно-серую спинку, белую манишку и белые лапки и называла то Пухом, то Пушей. Через несколько минут подъехал мужчина и они по очереди стали ласкать меня, а я только жмурился и немножко урчал от удовольствия.

Я быстро привык к квартире, к новым хозяевам и к своему имени. Мужчина в кресле на колёсах тоже оказался очень добрым и ласковым, я часто забирался к нему на колени, а он гладил меня своей большой сильной ладонью. Иногда я залезал на его широкое плечо, сворачивался клубочком и спокойно дремал там.

А по ночам я охранял их – ходил по квартире и прислушивался к шорохам в подвале. Иногда сидел возле дырки в полу, в которой что-то скреблось, но через несколько ночей посторонние шумы прекратились. Наверное, это я прогнал всех, кто там раньше жил. С тех пор после каждого ночного обхода я сворачивался клубочком на большой подушке хозяйки, зарывался носом в её волосы и спокойно спал.

Хозяин и хозяйка очень заботились друг о друге и все дела старались делать вместе. Вечерами они тоже не сидели сложа руки. Он любил вырезать что-то по дереву или строил из обычных спичек высокие дома с золотыми куполами, а потом дарил их друзьям (люди называют такой дом храмом). А она была мастерицей по вязанию, вязала и тёплые кофты, и красивые ажурные салфетки. Я любил играть с её упавшими клубочками, а она понарошку сердилась на меня, но никогда не ругалась.

Имена у них были разные, но, когда надо было позвать или спросить что-то, они называли один другого теплым и ласковым словом – Роднуша.

Оба они были больными людьми (некоторые соседи называли их инвалидами), но никто никогда не слышал от них жалоб. Наоборот, некоторые люди заходили к ним поговорить, поделиться своими бедами или спросить совета.

Однажды в начале лета хозяйка уехала куда-то, а вернулась через несколько дней очень расстроенная. Поговорив о чём-то со своим Роднушей, она стала складывать в сумку какие-то свои вещи. Хозяин тоже молча помогал ей собраться, но в глазах у обоих стояли слёзы, которые они еле сдерживали.

На следующий день Роднуша уехала, а мы остались жить вдвоём с хозяином и в это время ещё больше подружились. Теперь он, грустный и задумчивый, часто сидел около меня, опустив свою большую руку, и много говорил о своей Роднуше. Я мурлыкал в ответ, тыкался носом в его пальцы, иногда поднимался на задние ноги и прижимался всем телом к его руке, стараясь показать, что тоже помню о ней.

Изредка она звонила домой по телефону, и в этих недолгих разговорах появились незнакомые слова: - онкология, операция, химиотерапия. После этих звонков хозяин становился ещё грустнее.

Её не было почти всё лето. В день, когда похудевшая хозяйка вернулась, я сначала её даже не узнал и убежал на улицу, так как от вещей сильно пахло лекарствами и чем-то чужим и противным. Вечером я вернулся и с громким мяуканьем кинулся к ней на руки, ведь она уже переоделась в домашнее и опять стала своей, близкой. Я очень хотел, чтобы Роднуша скорее взяла меня на руки, приласкала, ведь я так соскучился по ней.

Мы опять стали жить втроём и всё, вроде, было, как и прежде, но настроение в доме очень изменилось. Хозяева с ещё большим вниманием старались помочь друг другу, но не стало у них разговоров о будущем, жили одним днём. Жалоб на настоящее тоже не было.

Часто моя любимая хозяйка уезжала куда-то на 2-3 недели, как они говорили между собой - на процедуры. Домой она возвращалась всегда измученная и очень уставшая.

Своим тонким звериным чутьём я понимал, что здоровья у неё нет, хозяйка постепенно слабеет, угасает. Очень хотелось ей чем-то помочь и я часто ложился на её больное место, стараясь вытянуть болезнь из тела или немного облегчить её, но увы… это было не в моих силах.

Я видел, как они часто молча сидели рядом, он держал её исхудавшие ладони в своих крепких руках, как будто хотел взять на себя её боль и страдания и отдать ей частичку своих сил. Так они поддерживали друг друга, а, может, прощались. ведь никто не мог знать, что будет дальше и, сколько всё это продлится.

Прошло почти три года и однажды зимой, среди ночи, хозяйка закашлялась и этот сильный кашель продолжался до утра. Она сильно ослабела и уже задыхалась, но село находилось далеко от больницы, поэтому до утра ей никто не мог помочь.

Утром приехала женщина в белом халате и в комнате сразу запахло лекарствами. Она сказала хозяину, что надо срочно делать пункцию, чтобы откачать жидкость из лёгких, потом сделала успокаивающий укол. Ослабевшую хозяйку на носилках занесли в машину и поехали в больницу.

А через несколько минут машина вдруг вернулась, из неё выгрузили уже бездыханное тело хозяйки…

Потом в квартире было много чужих людей, они привезли длинный красный ящик и положили в него хозяйку. 2 дня прошло в беготне и хлопотах – приходили и уходили люди, что-то говорили хозяину, а он молчал. Не хотел он на людях показывать свои переживания. На него вообще было больно смотреть – он весь почернел от горя и словно закаменел.

На третий день красный ящик с хозяйкой вынесли из дома и зарыли в мёрзлую холодную землю. Вечером все люди ушли и мы остались с хозяином вдвоём в пустой квартире, теперь уже навсегда.

Другу-хозяину было очень плохо, одиноко, поэтому я старался всегда быть вместе с ним, даже на улицу выбегал только на минутку. Вечером я ложился на кровати рядом с ним, сворачиваясь клубочком на её подушке, и молча смотрел на него, а иногда тихонько мурлыкал. Днём часто сидел у него на коленях, а он гладил мою темную спину и говорил, говорил, всегда только о своей Роднуше. Я был рад слушать звуки его голоса, ведь глухое молчание было ещё тяжелее.

Он всегда теперь был грустный, задумчивый и какой-то безучастный. Если бы я не просил есть, он, наверное, забывал бы, что ему тоже надо питаться. Мне он всегда давал самые лакомые кусочки.

Иногда к Другу приезжал из города сын с женой и двумя дочками (старшая хорошо со мной играла, гладила, старалась прижать к себе, а маленькая всё норовила дернуть меня то за хвост, то за ухо, поэтому я всегда убегал от неё). Заезжала к нему в гости и младшая дочь. В такие дни у нас в доме был праздник и много разговоров.

Прошёл год. Друг постепенно притерпелся к одиночеству и только начал немного оживать, чем-то интересоваться, как новая беда свалилась на его голову. В конце зимы ему позвонили по телефону какие-то люди. После этого разговора хозяин опять почернел и, словно окаменел, а в глазах появились слезы, которые медленно катились по щекам. Почему он стал таким, я понял только, когда на следующий день приехали много чужих людей и в длинном красном ящике привезли тело его сына. Все вокруг говорили о какой-то автомобильной аварии.

После похорон сына, он совсем затосковал и ещё дольше не мог придти в себя. Мне опять пришлось помогать ему, справиться с этой бедой, чтобы привыкнуть к такой огромной потере. Только теперь это было гораздо сложнее и болезненней, ведь друг за другом он потерял двоих самых близких людей и кроме меня помочь ему было некому.

Как прошли весна, лето, осень, я уже не помню, ведь каждый прожитый день был окрашен в темные тона. Друг очень похудел, а волосы стали совсем белыми. Иногда он просил соседских подростков помочь ему съездить на кладбище, чтобы посидеть у дорогих для него могил.

И вот опять наступила зима – тяжелое для нас с ним время года… Последней моей мыслью было:

“Как же мой Друг теперь останется без меня? Кто ему поможет справиться с полным одиночеством? Только бы у него хватило силы выдержать ещё и эту потерю и не озлобиться на весь мир!”