Тяжелая дубовая дверь недовольно заскрипела, но все же приоткрылась настолько, чтобы я смогла войти в старый дом. Просторный холл с белеными колоннами приветливо расстелил передо мной ковровую дорожку… «Здравствуй! Здравствуй! Как же давно тебя не было!» - прошелестела дубовая лестница, приветственно взмахнув перилами, а ступеньки изогнулись в подобии улыбки.

Да… Меня действительно давно здесь не было… Хочется поздороваться буквально с каждой дверью за ручку, пройти по каждой половице – «Я вернулась!». Знаю, что все вы отзоветесь, сбежитесь поздороваться… Ведь сколько вместе пережито в этом доме за те годы, которые я здесь провела!

Оглядываюсь по сторонам, по-прежнему стоя посреди холла… Многое изменилось за прошедшее время… Многое, но не все.

Квадратный холл все также тонет в полутонах, белые двери чуть приоткрыты и ждут только, когда до них дотронутся, чтобы гостеприимно распахнутся. Но одна дверь направо от входа плотно прикрыта. Ах, эта таинственная дверь! Она неохотно пускала посетителей и в прежние времена. Потому, что скрывает за собой самую большую тайну старинного особняка Толстых... Призрак Гоголя.

Я решительно берусь за медную ручку загадочной двери и шепчу: «Пусти меня! Я хочу поздороваться с жильцом твоих комнат…» И дверь послушно открывается, будто поняв мои слова. Как она может не послушаться ту, которая несколько лет верой и правдой служила старому дому?

В нос ударяет затхлый запах склепа, а тело начинает пробирать дрожь… И раньше всегда случалось тоже самое, стоило мне переступить этот порог. Бархатные портьеры опущены – ОН никогда не любил яркого света. Дверь тихонько закрылась за мной, отрезав от внешнего мира и его звуков… Вероятно, машина времени – это не сложный механизм, а простая дверь. Например, как та, что находится сейчас за моей спиной. Потому что сейчас меня отбросило на сто пятьдесят семь лет назад, в то время, когда ОН был еще жив и работал здесь над вторым томом «Мертвых душ». 1848-1852 г.г. Четыре года. Совпадение? Ведь и я проработала в этом особняке ровно четыре года.

Старомодные темно-синие обои – этот цвет лишь подчеркивает сходство помещения со склепом. Но почему меня зазнобило еще сильнее? Наверное, это оттого, что я чувствую ЕГО стремительное приближение. Колыхнулась портьера между комнатами и … «Здравствуйте, Николай Васильевич!» - мысленно произношу я. С духами не надо разговаривать вслух, они прекрасно умеют читать мысли. Шуршание пера в письменном приборе на старинной конторке. ОН узнал меня. ОН рад, что я, наконец, пришла. «Я осмотрюсь здесь немного?» - спрашиваю я хозяина комнат. Перо в ответ благосклонно наклоняется. Вдоль окон комнаты стоят стеклянные витрины. В них рукописи, записки, прижизненные издания, нехитрые личные вещи (игольница). С трепетом приближаюсь к витрине, стоящей в середине стеклянной шеренги. Долго всматриваюсь в заостренные черты лица. Мне кажется, что ОН улыбается, наблюдая сейчас за мной. И его посмертная маска тоже слегка кривит сомкнутые губы в усмешке. Знаю, как ОН любит попугать нервных посетителей музея своим едва заметным оскалом. Но, со мной ОН не будет сейчас проделывать этот трюк. Во-первых, потому что ОН его сделал много лет назад, когда молоденькая практиканточка пришла сюда на экскурсию, а во-вторых – ОН слишком рад меня видеть. Я понимаю, скучно здесь сидеть одному столько лет! А в 1852 году в эту комнату толпами приходили врачи, приглашаемые графом Толстым (не лекари ли помогли ЕМУ умереть чуть раньше положенного срока? По свидетельству одного из врачей, А.Тарасенкова, именно действия врачебного консилиума отняли последние силы у умирающего Гоголя). Вот и два дивана, на которых тогда теснились многочисленные посетители. Они шепотом переговаривались, боясь помешать больному и ждали… Ждали новостей, ждали, что случится чудо и Мастер поправится и снова будет читать «Ревизора» в соседнем зале... Шелковая обивка диванов слегка потерта. Что ж, экспозиция сейчас часто посещается, а на этих диванах всегда было очень удобно сидеть.

Изразцовая печка давно служит лишь украшением, ведь духу не бывает холодно. А когда-то веселые искры влетали из-под заслонки, а Мастер зябко подергивал плечами – тогда ОН постоянно мерз.

ЕГО конторка, покрытая зеленым сукном, с фамильным чернильным прибором наверху (ОН привез его в Москву из имения дальних родственников Гоголей – Трощинских). Всегда с состраданием представляла себе то, как ОН пишет, стоя за этой конторкой. Бедный! Как же тяжело было ему, постоянно терзаемому недугами, держаться прямо…

Половицы простого крашеного пола жалобно скрипнули, когда я перешла в смежную комнату. А может, это ОН вздохнул, вспомнив, как метался в бреду на узкой металлической кровати? Какие видения преследовали ЕГО во время болезни? Жаль, что он не успел их записать… Возможно, ЕМУ казалось, что герои ЕГО книг пришли к нему попрощаться… Возможно, демоны терзали ЕГО душу, напоминая, что за мастерство и талант Мастера всегда ждет жестокая расплата… И лишь Образ Божьей матери поддерживал ЕГО в те тяжелые дни.

Рассохшийся шкаф уже не хранит ЕГО вещей, дорожный сундук уже никогда не будет трястись, привязанный к задку кареты, по российскому бездорожью…

«Как ВЫ тут, Николай Васильевич?» - задаю я бессмысленный вопрос, сама прекрасно зная ответ. Сто пятьдесят восемь лет ОН терзается, что сжег тогда последний свой труд… И преследует ЕГО воспоминание о том, как горели в печке (не в той игрушечной, что осталась в соседней комнате, а другой, большой кухонной…) смятые листы… А он все подбрасывал и подбрасывал новые… Орудовал кочергой, чтоб ни один не уцелел…

Да, свою смерть и сам Мастер, и ЕГО творение встретили не в этих комнатах… Здесь больному было слишком холодно, изразцовая печурка не могла согреть умирающее тело.

Направо от входа, в глубине особняка есть маленькая комнатушка, вплотную примыкавшая к помещению кухни. В ней всегда было очень жарко натоплено, потому что кухонная печь не гасилась даже ночью на случай, если барину что-то понадобится. Комнату разобрали для НЕГО от всякого, сваленного туда ранее, хлама и поставили диван. Сюда же перенесли и ЕГО главные сокровища – книги и рукописи. Наконец-то, ЕГО измученное недугом тело согрелось и проклятый озноб, так мучивший больного, отступил. Именно здесь, лежа в темноте и ведя нескончаемую беседу с Божьей матерью, которая была с НИМ до последнего вздоха и сидела в ногах (современники видели лишь икону, но ОН-то знал, что она сама пришла Его поддержать), Мастер окончательно решил, что «Я весь исстрадался. Я так болен и душой и телом, так расколебался весь. ...Работа — моя жизнь — не работается, не живет¬ся». Встав с кровати посреди ночи, ОН схватил свою последнюю рукопись и яростно начал рвать и комкать листы… Огонь весело потрескивал, довольный обильным подношением, а ОН все бросал и бросал в ненасытное жерло свою жертву… Сполохи освещали впалые щеки и крупные слезы, сбегающие ручейками на ночную сорочку… Третьим свидетелем гибели рукописи был слуга Семен…

Утром Мастера нашли в забытьи, но успокоенного и умиротворенного.

Не знаю почему ОН позволил мне заглянуть в свои воспоминания еще тогда, когда я здесь работала. Однажды, я стояла в ТОЙ комнате, копаясь с книгами, и ЕГО боль, которая пропитала каждый кубический сантиметр пространства комнаты за полтора столетия, захватила меня, позволила увидеть то, что скрыто за официальными историческими источниками. После шока, испытанного мной, я старалась пореже заходить в комнатушку, где 21 февраля 1852 года Мастер скончался на руках у Елены Фоминичны Фигнер, тещи М.П.Погодина.

Осторожно ступая, почти на цыпочках, я вернулась в первую комнату и присела на полосатый диван. Мне показалось или я слышу скрип пера по бумаге? «Вы снова работаете?» Но перо неподвижно застыло в чернильнице, хотя… Может призраки пишут невидимыми перьями? Ведь ОН так много и прилежно работал здесь, буквально не позволяя себе лишнего перерыва, прогулки… Как же ОН столько лет обходится без этого? Вряд ли ОН смог бы бездельничать… Даже духам надо чем-то себя занимать. Возможно, ОН пытается заново воссоздать сожженную рукопись… Жаль только, что мы никогда не сможем ее прочесть целиком… (четыре найденные в его в бумагах после смерти главы – это капля в море литературы, по сравнению с утратой целого романа). На всякий случай, не буду мешать Мастеру работать, посижу тихой мышкой, пороюсь еще в своих воспоминаниях…

Мысли вертятся в голове будто карусель. Иногда то одна, то другая замирают на мгновение и снова пускаются в бесконечное кружение…

Почему-то сразу вспоминаются «шутки» Великого Гоголя над нами, простыми работниками библиотеки. Ни одна дата, связанная с биографией Николая Васильевича, а особенно ЕГО день рождение и дата смерти не обходились без происшествий. Самой безобидной шуткой духа Гоголя была игра с сигнализацией библиотеки. Она каждый раз ломалась. Дежурившие в эти дни сотрудницы с тоской ожидали окончания рабочего дня. Потому что знали – раньше двадцати четырех ноль-ноль никто домой не уйдет. Придется долго ждать наряд милиции, писать объяснения – почему сигнализация срабатывает сразу же, как только ее включают и т.д. и т.п. Но это цветочки. Ягодками на моей памяти стали две катастрофы, произошедшие в то время, когда я сама работала здесь.

В начале апреля 1995 года, рано утром в здании библиотеки начался потоп – прорвало трубу отопления на чердаке, и кипяток сплошным горячим потоком лился с потолка на бесценные фонды альбомов по изобразительному искусству и архитектуре. К моему невезению в тот день именно я вместе с подругой открывала библиотеку, и в помещении нас находилось всего двое. Техпомощь в связи с загруженностью не обещала приехать быстро, так что спасать библиотеку предстояло двум хрупким девушкам… Описывать наши мучения, пока мы пытались затянуть тяжелый вентиль, перекрывающий подачу горячей воды или залезали на чердак старого дома (при полном отсутствии нормальной лестницы), а также таскание ведер с кипятком к трубе слива на самом чердаке - не буду, слишком живы в памяти еще детали этих событий. После всего пережитого, медаль нам, конечно, не дали, но приехавшие через три часа сотрудники аварийной службы похвалили: «Молодцы, девчонки!». Фонды тоже спасли пришедшие на работу сотрудницы. Воистину – русская женщина не только в горящую избу войдет, но и в кипяток кинется…

Март 96-го… Старинный особняк едва не сгорел – задымилась проводка…. Месяц библиотека была полностью без света, пока электрики раздалбливали толстые стены, ища очаг возгорания.

За что ж Вы, Николай Васильевич, так небрежно относитесь к своему последнему пристанищу в этом мире?

Очнувшись от видений своего прошлого, я посмотрела на часы. Как быстро бежит время! Казалось, что я только вчера первый раз переступила порог Дома Гоголя на Никитском бульваре, а, оказывается, это случилось семнадцать лет назад… Здесь я провела четыре замечательных, наполненных событиями года. Работала, училась, слушала легенды старого дома о ЕГО самом главном жильце. Все в особняке буквально пропитано гоголевским духом… Вероятно, ОН так и не покинул этих стен… Сотрудники библиотеки, расположенной ныне (с 1971 года) в бывшем доме Толстых , во все времена были уверены – ОН так и бродит по двум скромным комнатам направо от сеней. Изредка поднимаясь на второй этаж особняка. Как часто, находясь по утрам в одиночестве в помещении отдела, где работала, я слышала тихий скрип половиц и негромкое покашливание... Пугалась? Признаюсь, что да. Первое время даже просила кого-то открывать библиотеку со мной в паре. Потом привыкла. Ставила для НЕГО пластинки с классической музыкой. Пусть послушает.

Поздно вечером, накануне даты смерти из комнатушки, где ОН страдал последние дни своей жизни, каждый год слышатся тихие стоны… Никто не заходит туда в это время, поскольку последней просьбой Мастера к окружающим было: «Оставьте меня в покое…» (по свидетельству врача А. Тарасенкова).

Прервав свои воспоминания, я поднимаюсь с дивана и иду к выходу… Около двери оглядываюсь через плечо. На мгновение мне показалось, что некая фигура, закутанная в халат, стоит у конторки с задумчивым, погруженным в себя, видом… Видение исчезло так же быстро, как и появилось. На всякий случай мысленно прощаюсь: «До свидания, Николай Васильевич! Я обязательно вернусь…» Дверь закрылась за мной с мягким звуком, как будто ласково сказала: «Мы будет тебя ждать!»

Во дворике особняка еще не стаял грязный весенний снег, и сквозь голые деревья отлично просматривается фигура Николая Васильевича. При известной доле фантазии, можно предположить, что ОН просто вышел подышать свежим воздухом и присел отдохнуть на скамеечку. Окруженный своими героями, ОН всматривается в прохожих… Какими Он видит нас, ЕГО потомков?...

Выйдя за ворота, я в последний раз оглядываюсь на дом с колоннами и на бронзового Гоголя во дворе. Порыв ветра качнул ветку рядом с ЕГО плечом… А может Николай Васильевич просто махнул мне рукой, прощаясь? Нет, не прощаясь, а говоря: «До новых встреч!»