Этим летом в глубоком лесу шла я по заброшенной дороге. Выложенная владевшими ранее этой территорией финнами, сначала она была крепкой, а потом, продолженная и проложенная просто сапогами переселившихся сюда советских людей, она превращалась то в кашу-размазню, то в цепочку луж.

День был приятный, солнечный; и вначале шлось мне очень хорошо. Но вскоре дорога начала издеваться надо мной. Я устала от перепрыгивания через лужи и грязь и от других маневров, которых с каждым десятком метров приходилось применять все больше.

Наконец, изнуренная борьбой с дорогой, я вошла в лес и пошла куда глаза глядят.

В какой-то момент я поняла, что сделаю еще шаг - и заблужусь.

Куда ни глянь – по всем сторонам видно было одно и то же: те же сосны, ели, кустарник. Впереди по курсу уходила вниз глухая чащоба - из ее мохнатой тьмы торчали корявые сучья; там было влажно, и чувствовалось, что она непроходима.

Я остановилась. Ничего не шевелилось, только бабочка, наверное, очень редкая,

потому что раньше я таких не видела, медленно махая большими черными крыльями, прилетела и села на куст черники. В тишине, где не было не только ни одной живой души, но даже ветра, это показалось огромным событием.

Лес, до этого бывший столь дружелюбным, замолчал. Он перестал радовать меня, зажил в своем – лесном – времени и пространстве, куда человек никогда не попадал и не попадет; и стал равнодушен к тому, что со мной дальше будет.

 

Когда я лежала на косе посреди болота и отдыхала, я посмотрела в небо, где колыхались сосны, и вдруг подумала: всю жизнь этот ветер махал руками, звал меня куда-то – в какую-то даль; а я – мне казалось – что шла, а на самом деле не двигалась с места; и я так и не узнаю, что он хочет мне сказать, даже если пройдет еще сто лет….