На дворе стоял сентябрь, когда я и Марина купили этот дом. К нему мы долго присматривались , расспрашивали бабушек об обстановке, изучали историю дома, проверяли все ли документы настоящие и пр. и пр. … И вот через год – он наш! Вот решили начать в нем новую жизнь.

Дом этот состоял из двух этажей кирпичной кладки, с небольшим палисадником в задней части двора. Там могла разместиться детская площадка, но детей у нас не было, и жена засеяла весь свободный клочок земли цветами. Весной мы гордились нашей клумбой: тюльпаны, нарциссы и не прихотливые бархатцы радовали глаз.

Окна дома напоминали распахнутые глаза удивленного ребенка, с улыбкой солнца или слезами хмурого неба. Ситцевые занавески колыхались, слегка околдованные ветром, приоткрывая на миг, душу дома.

Мы переехали из Семипалатинска, в далекий и красивый город Орел. Там, в городе, почти на границе, мы оставили родную чету. С одной стороны это было даже лучше. Моя жена и мать не ругались, и мне не приходилось выбирать с кем быть, кого слушать, кого больше любить… Да, смена жительства стала для меня как аромат весенних лугов среди февральской стужи. Наконец, все сбросили каменную сентиментальность и трепещущую вежливость, и шторм эмоций медленно стихал.

Бывает, люди специально ищут одиночества. Ими могут стать грешники, утопающие в грязи тяжких мыслей, или пророки, ищущие правдивых мира сего и ждущие знака свыше, не важно, что этот знак, возможно, не придет и вовсе. Само ожидание и ничем не сбиваемая вера, стимул их жизни.

Я не искал одиночества. Оно как-то само пришло. Пришло и пришло. Поселилось рядом со мной и спокойно живет. Иногда одиночество придумывает роли, ставит спектакли, заботясь о костюмах, декорациях … Поставленные пьесы в театре одного актера, воображаемые… Они приносят заслуженное удовольствие, не смотря то, что зал пуст. Одиночество не заботилось о приглашенных. Оно никогда никого не приглашает, оно приходит. И ты уже становишься его заложником и досматриваешь все спектакли до конца. Выучишь репертуар наизусть, уходишь.

Этот мир был единственным имевшим значение для меня. После ухода Рины, оставшись наедине с воображающим миром одиночества, я принял его. Я принял его спустя месяц, как жена была упокоена на местном кладбище с фигуркой ангела из обыкновенного цемента. Там всегда свежие цветы щекочут ей щеки.

Не думал, что она меня опередит. Мы с ней спорили в молодости об этом, и придумывали список дел, что другой должен сделать после смерти первого. Когда я говорил об этом, она махала рукой и перепугано твердила: «Что ты! Замолчи! Нельзя смерть звать! Гляди, дозовешься – придет!». Я улыбался и заключал ее в объятья, целуя нежно в макушку. У нее их было две. Теща все твердила, что два мужа значит, будет, мол, природа подсказку человеку дает. Выходит природа эта ошибается. Выходит в природе тоже сбои бывают… Так как Маринка моя как познакомилась в двадцать три, так и была со мной до старости. Хотя тридцать два какая старость? Молода еще… Жаль, что хороших людей сразу призывают. Хотя, может и нет, если такое в мире твориться будет… Не хотелось, бы увидеть Второе пришествие..

В мозгу становится так же пусто, как в этих бутылках из-под пива.

Она ушла два года назад. Я похудел, одни кости до сих пор. Стал затворником. Другой мужик, возможно, уехал бы обратно к родне, женился… Мне мать говорит, что похоронил себя, а не ее. Ну и ладно, пускай мне только тридцать четыре, а я уже душой старик. Я знаю, если б случилось наоборот, Ринка также поступила. Хотя бабы - все на одно лицо, но знаю, у моей – лицо ангела. Нет, жениться не собираюсь, авось утром проснусь и увижу, как она у зеркала причесывается. Посмотрит строго, а глаза-то улыбаются.

На пятый день как остался один, решил присоединится к ней. Уж так меня тоска взяла. Раньше, когда было по двадцать три говорили: «Ты с крыши спрыгнешь, я за тобой». Соорудил я все, веревку взял, стул... все как в кино и в программах о суициде… Но она спасла. Как в петлю шею свою тонкую всунул, вижу – стоит в углу, и говорит: «Не дури! Слезай. Живи!». Я от страха стул опрокинул и повис, руками сжимая веревку у шеи. Из глаз слезы, ногами мотыляю в стороны. А она будто подплывает и ставит стул обратно. Ногами нашел его, встал. Вылез из петли, стою обессиленный своей глупостью, смотрю как завороженный. У нее из левого глаза слеза шасть, и вниз по щеке потекла. Тут я почувствовал запах терпкий как приторно соленый арахис. Аромат – брат дыхания, это верно. Тиски не понятно откуда взявшегося страха постепенно разжались, и я смог на карачках слезть со стула. Встал на пол, а ноги не держат. Чтобы привести себя в чувство, в ванной голову под душ с холодной водой сунул. Дрожь по спине пробежала, когда послышался звук из нашей спальней. Не успев вытереть волосья, с которых по спине стекала вода, вбежал в спальню. На кровати расческа… Но раньше ее не было, и все личные вещи Рины отдал теще. Я опять в ванную, ледяной водой омыл шею и тупеющую голову, надеясь таким образом вернуться в реальность…

Это первое происшествие, с расческой, которое заставило меня думать, что схожу с ума. Ведь призраков нет, а мистика все ж существует.

Я замкнулся еще больше. Дорога на работу и до дома выучена до последнего камешка, поворота, ямы, деревца. Приходил домой варил пельмени, обильно заливал сметаной и, уткнувшись носом в новости, отдавал челюстям приказ жевать пищу.

Друзей не было. Да и дружба по-пьяни меня не прельщала. На работе мужики каждый месяц меня сватали, мол, молод, холост, руки из того места растут из которого нужно, а один. Привели женщину в пример, уборщицу в школе, мол, красивая и тоже с руками, ласковая… Ее мельком видел случайно, а теперь на женщин вообще не тянет. Нет, я не стал геем, хоть это видимо модно, просто женщины сейчас или дуры-капризы, или вамп-леди-босс…

Вчера по телефону заказал пиццу, пока довезли, почти уснул. По телевизору смотреть нечего. Один разврат и кровь. Когда нормальные люди, уже объевшись за ужином, мучают пульт, беспрестанно переключая каналы в поисках не заумного, обыкновенного фильма… для души. А то уставшее тело отказывается даже встать выключить свет, чтобы заснуть… А тут обнаженные тела …

Не помню, с какого момента перестал смотреть ящик, разве только новости. Приходил с работы варил макароны с сосисками, так как пельмени опротивели, ел на кухне, брал чашку кофе, поднимался наверх. На втором этаже располагались три комнаты: спальня, мой кабинет, и комната для гостей. Мало ли кто из родственников как всегда неожиданно приедет.

В кабинете прямоугольной формы пол был деревянный, правда скрипит хорошенько, напротив окна стоял стол темно-вишневого цвета, на нем круглая лампа, и много разбросанных по всему столу бумаг… Раньше порядок наводила Ринка, ее нет, и порядка нет. На стуле всегда лежала маленькая подушечка, чтоб моему костлявому заду удобнее сидеть… Слева от стола до потолка занимала стенка, на ее полках и внизу и вверху одни книги. Жена очень любила читать… У нас даже ссора вышла ссора по этому поводу, я писал диссертацию, она проверила, нашла ошибку, и чтоб доказать свою правоту заставила лезть на эту высоченную стенку с книгами и находить среди сотни книг одну - токую желтую книжечку. В итоге я упал со стремянки, и растянул связки на правой ноге. А справа вся стена в рамках с фотографиями. Мы сделали наподобие генеалогического древа. Красиво вышло…

А сейчас в кабинете обычно просматриваю старые записи, сделанные еще при переезде на видике, новые счета оплаты дома, записные книжки с телефонами забытых друзей и подруг. Все не решаюсь кому-либо позвонить. Зимними вечерами подолгу перечитываю при включенной настольной лампе классику … А по выходу из кабинета, задерживаюсь на несколько секунд около фотографии Ринки, где она на выпускном балу, совсем девчонка, и спускался обратно. Лестница сделана из добротного дуба, но срок эксплуатации уже истекал, а я дал себе слово ничего в этом доме больше не делать.

Внизу уже третий день подряд играю в шахматы. Сам с собой, иногда представляю, что Рина играет. Она любила шахматы, но больше все же шашки. Вот однажды допредставлялся…..

Календарь показывал октябрь месяц, и на улице шел снег с дождем. В гостиной на столике разложил доску, расставил фигуры. Налил себе чаю, чего-то засопливил. Включил тихо «Скорпионс», люблю эту группу, особенно их ранние альбомы, уселся в кресло, поджав ногу под себя, и сделал первый ход. Выставил пешку на середину поля. Тысячи раз так начинал партию, и столько же поигрывал, ставя себе шаг и мат.

Но в тот промерзший осенний вечер, я был похож на пугливого зайца, озираясь вокруг косыми от алкоголя глазами и жгучим, липким страхом внутри. Передо мной стоял столик, накрытый вырезанным под круг стеклом, и шахматная доска с фигурами, упаковка баночного пива. Музыкальный центр подмигивал зеленоватыми волнами звука на панели из глубины комнаты… Мягкий свет торшера стоящий рядом по правую руку, обволакивал мое усохшее тело, и создавал круг волшебных теней от шахматных фигур.

Не помню, сколько сделал ходов, прежде чем заметил, что кто-то невидимый играет со мной. Чтобы убедится в подлинности своих суждений, допив пятую банку пива, и машинально сжав в руке пустую тару, уставил свои оба глаза на шахматную доску. Прошло время, но ни одна фигура не сдвинулась с места. А дождь все также омывал окна моего дома. Я устал ждать и, рассмеявшись над своей наивностью, передвинул Ферзя, не заметив, что подставил его под удар Офицера. Я открыл следующую банку пива, та шикнула на меня и выпустила капельки белой пены. Сделал очередной глоток спиртного - хотел напиться и снять накопившее напряжение. В это время мой взгляд скользнул к Ферзю. Рука уже наметилась сделать ход, как Ферзь оказался с левой стороны, со стороны противника. Подавившись сделанным глотком, я закашлялся. Мой ум категорически отрицал этот факт. Да, мир одиночества был единственным миром, в котором мне хотелось существовать. И появление незваного актера в моем спектакле вызвало удивление и страх. Страх, с которым связывается непонимание, неосознаваемое влечение узнать, что добро и зло часть - некоторого целого. Пытаешься ворваться в мир «неведомый», не заметив, что на двери, которую ломаешь, написано «ключ под ковриком!». Я потряс головой и сделал очередной ход, теперь я старался разглядеть детали существа переставляющего шахматные фигуры…

Я замер и дыхание спело в зобу от увиденного. В кресле сидела Рина, в домашнем коротком халатике, на голове навьючено полотенце, на ногах шлепанцы… Она убила мою пешку, дошедшую почти до конца поля противника, подняла сильно накрашенные синей тушью ресницы и улыбнулась. Музыкальный центр проиграл диск и выключился. Рина встала, не обращая внимания на мое лицо, белое как мел, подошла к центру, запустила вновь, вернулась, на ходу снимая мокрое полотенце с головы, села в кресло напротив меня. Как только она на меня опять посмотрела, я вскочил с кресла и побежал на кухню за ножом, крича во весь голос что-то непонятное… Прибежав обратно, обнаружил пустое, даже не помятое кресло, отчего разругался матом, вспомнил все, что знал, и некоторые запасы ненормативной лексики из подросткового возраста, когда меня угодило связаться с очень плохой компанией… Одним движением, я смел со столика шахматы, доску и недопитую последнюю банку пива.

В тот день я был словно безумный. Ходил по пустому дому и что-то орал. Всю ночь ворочался в кровати и только под утро уснул. Постель казалась холодной и чужой.

Когда прошло месяца два с того шахматного вечера, на протяжении которых я не играл больше в шахматы, воспоминание улыбки и мокрого полотенца на любимой ушло в прошлое. И все казалось теперь сном. Однако желание увидеть ее лицо снова росло с каждым днем.

Я все реже бывал внизу. С одной стороны призрак – сон, как обозвал в дневнике, не появлялся, а может и появлялся, но тогда, вечером внизу наложил на себя табу. Теперь кофе и пиво – адская смесь - убивала мой организм наверху, в кабинете. Я стал пуглив, это меня раздражало. Любой нехарактерный звук в доме начинал тщательно анализироваться разумом, отчего возникала головная боль. Само по себе это не слишком беспокоило, но запись в блокноте о посещении психиатра должна осуществиться…

Я почти забыл о кошмарной игре шахмат, но в одно утро, ставя чайник на плиту и делая бутерброды на работу, заметил клочок бумаги, небрежно вставленный в искусственные цветы. Не понятно, почему пропустил его при уборке? Адрес написан почерком Рины. Сознание иногда такая стервозная штуковина… везде ищет смысл, логику… А если нет смысла? Нет, как быть?

Я прочел пять или шесть раз ровные строчки на бумаге, скомкал и выбросил в мусорное ведро. Но, придя с работы, не разуваясь, первом делом залез в ведро, откопал скомканный листок среди отбросов, выровнял и оставил на столе.

Позже я писал почти каждый день письмо на тот адрес, оставленный на кухне. Здоровый мужик, все понимаю, а писал… Знаю, что, возможно, эти письма никто не читает, а может и адреса такого нет, а может почтальон разрывает мои каракули с очередным желанием получить ответ.

Однажды, проснулся раньше обычного. Проснулся, мне показалось, от прикосновения нежной руки Рины. Я поднялся с постели, принял душ. Полотенца, висевшего на извилистой трубе в ванной, опять не оказалось на месте. Пришлось ходить с мокрой головой, благо выходной день был.

Позавтракав, сел писать письмо на тот свет. Смешно самому, а не могу не писать. Утреннее солнце отражалось в окнах домов, пыталось согревать крыши от ночного мандража.

На календаре стоял апрель месяц. Птицы щебетали, а мне было приятно. Вчера звонила сестра Рины, спрашивала, когда прекращу свое затворничество, и услышала искренний ответ: «Никогда». Дураком она не посмела назвать, но чувствовал, слово вертелось на языке.

Я достал бумагу и ручку с черными чернилами, начал письмо:

«Привет моя любовь! Не знаю как у вас, но на грешной земле светит солнце. Трава начинает зеленеть, птицы щебечут песни….Я скучаю… На работе нормально, всё пытаются меня женить. Глупые! Мир так привык к разнообразию, что однообразие кажется дикостью. Мир так привык к пошлости и смраду, что не замечает, как воняют лживые чувства, и сами люди… Тут ничего не изменилось. Ну, если и да, то не в лучшую сторону. Ты часто моешь голову в нашей ванне… Неужели у вас там, нет воды? А полотенце можешь себе оставить. Я еще дюжину куплю, лишь бы ты заходила в гости. Рина, милая моя девочка… Я тебя люблю…Знаешь?! Ну ладно, еще раз напишу. Надеюсь на скорую встречу,

Твой муж»

Я написал письмо, как меня в сон потянуло со страшной силой. Часы показывали восемь утра, а у меня глаза слипались…Войдя в спальню я положил конверт на трюмо, написал адрес и, не раздеваясь, рухнул на застланную кровать.

Проснулся около полудни. Письма на трельяже не было. Завтра мой день рождения, завтра мне тридцать восемь. Я почти седой, ношу очки, время бежит так стремительно…

Как-то открыл дневник, и взгляд прильнул к обведенной несколько раз цифре 244.

244 письма я написал на тот свет. Я верю, однажды, она придет. Открою глаза, а она сидит у моих ног на кровати с навьюченным полотенцем на голове, улыбнется и протянет руку. А я возьмусь за ее ладонь, чтобы не выпустить больше никогда.

 

© Юлия Брайн, г. СПб 2004г.