Тамара Булевич

 

Повесть«Фрося-Ефросинья»./Отрывок/.

 

Павел быстро скрылся за углом высокого забора. Он слукавил насчет свадьбы у Катюшки. Свою недотрогу он никому никогда не отдаст. Ему срочно надо было остаться одному. Сперва Павел намеревался пойти к Дмитрию Петровичу вместе с новым участковым. Но засомневался: не Спасский он, и что за человек? Не раз братва называла имена "оборотней" в милицейских погонах, которые помогали банде вершить беспредел. С директором леспромхоза Селиным тоже не был знаком. Женщин, кассира и бухгалтера, пугать не хотелось. Решил не рисковать, действовать наверняка, как наметил ранее.

Калитка в просторное подворье Ветровых была открыта настежь. Они всей семьей возились с душистым, хорошо просушенным сеном, складывая его на зиму в огромную скирду. Видя входящего Павла, хозяин передал вилы сыну и приветливо протянул гостю руку. Он относился к молодому Красину уважительно. Наслышан о его чемпионских титулах. Для разговора вошли в дом. Павел подробно рассказал Дмитрию Петровичу о готовящемся разбойном нападении бандитов в молодом ельнике, неподалеку от села, когда они завтра будут возвращаться из банка с валютой. Свидетелей сразу уничтожат.

- Откуда только земля слухами полнится? – возмущался взволнованный Ветров.

- У бандитов глаза и уши везде, где можно поживиться жирным куском пирога. Ради «зелени», «бабок» - мать родную предадут - продадут. Чужие – и вовсе мусор. Живут своими бандитскими законами, где всему голова - деньги. И дохнут, захлебываясь ими!

- До чего дожили, Боже мой!- сокрушался селянин над «порядками» смутных 90-х годов.

- Мы с другом Валерой будем в лесу вашими помощниками. Но передайте директору, что омоновцы должны снять засаду до вашего поворота в село. Рисковать нельзя. Там будет сидеть отчаянная, поднаторевшая на разбоях братва. Одним словом, бандюги.

- А ты-то, Паша, как обо всем узнал?- продолжал удивляться Ветров.

- Приеду через недельку к бабуле, тогда и поговорим. Извините, Дмитрий Петрович, я ухожу, дел – «выше крыши».

- Спасибо, сынок, спасибо. В долгу не останемся. И не мотай головой. Знаем, как сегодня живут студенты. Лишняя копейка карман не оттянет. Я тоже побегу к Селину. Мужик толковый. Быстро свяжется, с кем надо, и все решит.- Прощаясь, они по-родственному, крепко обнялись.

 

Вскоре Павел догнал парней. Валера попутно собирал душицу для чая, а босс бездумно подбрасывал впереди себя кедом вырванный с корнем куст брусничника.

- Быстро тебя зазноба отшила. И пяти минут не прошло. Или жених пинка под зад дал?- Генке явно хотелось укусить Павла больнее за «гаденыша недобитого».

- Какая зазноба, одноклассница, говорил же тебе, родственница дальняя! Замок на дверях. Ушла к подружкам. Не сидится ей. - Павел сделал вид, будто, этот вопрос уже его не волнует, и весело предложил:

-Мужики, а не истопить ли нам баньку? Да не пройтись ли пихтовым веничком по нашим бренным, заброшенным телам? Не слышу криков одобрения? - Парни восторженно откликнулись и почти бегом припустили к дому.

После разговора с Дмитрием Петровичем у Павла заметно поднялось настроение.

*****

 

Вечерело. На голубых волнах сумерек в осеннем пылающем наряде раскачивалась, шумела тайга. У парадных ворот стояла с заплаканными глазами Ефросинья. Почерневшая, осунувшаяся, испитая до дна свалившимся на нее горем, она отрешенно вглядывалась в угасающее небо.

- Что с тобой, ба? – встревожено спросил Павел.

- На непогоду, видать, сердчишко разыгралось, скачет, словно леший по болоту. Давно козы мне такой не строило.- И тяжелой походкой направилась в стайку покормить птицу. Через минуту гогот и кудахтанье уже неслись на всю округу.

- Ба, давай я покормлю, - заглянул к ней Паша.

- Нет, бесенок, взялась, так управлюсь сама, - каким-то чужим, металлическим показался ему бабулин голос.

Ефросинья вернулась в дом с ведром парного молока. Парни сидели за столом, что-то молча рисовали на бумаге, передавая листки друг другу. Она прошла на кухню, процедила в кринки молоко. Развела к утру опару на оладьи, поставила на плиту чугун с водой для мытья посуды. Взялась за переборку опят, молоденьких, ядреных. Всегда любовно называла их «шустрятами». Они бойко росли огромными причудливыми шапками на старых пнях у забора. «Нет, внучок, бесов сын, не бывать позору, не бывать! Не допущу!». Слезы безудержным ручьем лились по ее лицу. Плакала беззвучно. «Упаси Бог, чтобы о чем-то догадались!». И нарочито гремела посудой, колотила поленьями по полу, раскалывая их ножом на щепки. «Только бы сердчишко не подвело, выдержало». Торопливо выпила двойную дозу лекарства.

-Паша, если не занят шибко, сбегай в огород, сорви петрушки да лучку на салатик,-попросила она певучим голосом, давя в себе всхлипывания.

- Я мигом, ба.- Валера с Генкой оторвались от изрисованных листков, включили телевизор.

- А кормить ужином нас будут? Пустой желудок меж ребер басами гудит, кусается. – Хамоватым голосом обозначился Генка.

- И ужином накормлю, и в баньке напарю.

Паша уже справился с бабулиным заданием и влетел в дом, громко окликнув Ефросинью.

- Вот тебе, ба, - передавая ей из рук в руки охапки зелени. Салата на полсела хватит.

- Ты чего раскричался, бесенок, домового вспугнешь. Он, знаешь, шалых в доме не любит. До смерти ночью защекочет.

Парни расхохотались.

- Иди-ка на подворье, поостынь. Подбрось травы Буренке, затопи баню. – продолжала певуче Ефросинья

- Ба! А как ты догадалась насчет баньки? Я же не успел тебе сказать?! - искренне удивился внук.- Мы по дороге домой решили попариться, грехи тяжкие смыть.

- Так легко, бесенок, «тяжкие» не смываются. Разве, три шкуры с себя

спустить.

Павлушка всегда охотно выполнял бабулины поручения и

теперь тут же выскочил на улицу. Ефросинья опять охнула, взявшись рукой за левое подреберье, присела у края стола.

- Ты, бабуля, хоть при мне не окочурься. Брезгую до тошноты мертвыми старухами, -отвернувшись от нее, сморозил Генка и вслед за Павлом хлопнул дверью. Валера побежал на кухню, принес Ефросинье теплого молока.

- Не слушайте Вы его, отморозка, прилягте лучше. Мы с Пашей сами все сделаем, только скажите.

- Посиди, милок, со мной, пока не оставляй одну. Скоро полегчает. И займетесь банькой. Слазь на чердак, сними три веника березовых и три пихтовых. Как вода в котле закипать станет, запарь сразу в осиновом ушате. Минут через десять вынь их под полок, накрой чистой мешковиной, чтоб не высыхали. Потом снова окуни их в ушат перед тем, как париться. Так-то от пихты да березы духу наберется лесного, хоть на хлеб мажь. И польза для тела большая.

Павел поджег приготовленную бабулей бересту в каменке, и она загудела, распелась на все лады. «Завтра после всего уедем с Валерой к операм, пока по-настоящему в дерьмо не вляпались. Исповедуемся без утайки: с чьего стола кормились два постыдных года. Жить совсем было не на что. «Папа» и воспользовался этим. Прикормил безденежных, оголодавших студентов, стервятник. Мы тоже хороши. Черное от белого отличили не сразу. Хотя, должны были сообразить, в какую трясину врюхались. Но не открестились, не отмолились от дьявола - искусителя. Польстились на щедроты его. За что и ответим перед законом, если виноваты. Только ни в одном преступном деле участия, слава Богу, не принимали. Пока Ипполит Лаврентьевич платил нам за «показательные» бои до крови перед «высокими» гостями, пирующей братвой. Да еще за разные побегушки: "передай, принеси, отвези». Грозился сполна загрузить «работой», когда институт окончим».

Баня наполнялась любимым с детства запахом березового огня. Павел выключил свет. И на потемневших стенах резво заплясали причудливые блики. Они напоминали Павлу светомузыку в сельской дискотеке, где скоро будет отплясывать его Катюшка. Вошел Валера. Осторожно опустил на лавку зеленую охапку веников, душистый кусочек тайги.

- На сей раз парилкой заведую я. Ефросинья Ивановна всему научила. Хочу проверить на собственном опыте ее советы.

- Давай, вали. Давно бы делом занялся, а то прилип к Генкиным безмозглым анекдотам, сидишь возле него весь день, лыбишься, - Павел беспричинно и несправедливо взъерошился на друга.

- Ты из-за Катюши на мне зло срываешь? Тогда не обижаюсь. Утирайся хоть всей рубахой, для друга и фрака не жалко.- Добродушно, со смешком ответил Валера.

- Какая Катюша! Выдумал я все. Нам надо серьезно поговорить о завтрашнем дне.- И Красин подробно посвятил Валеру в план «Дудки!». Тот шумно обрадовался, полностью поддержал друга и стал радостно тискать его в своих объятиях.

- Знал же я, Пашка, ты никогда не пойдешь на преступление, никогда! И, слава Богу, не обманулся. Вдвоем, как пить дать, прорвёмся. С тобой, дружище, до последней капли крови. Чтоб это знал.

- Постучи по сухому дереву! Милиция с омоновцами устроят бандитам полный каюк по высшему классу. Профи! О нашей с тобой кровушке и речи идти не может. Только Генку сами повяжем. Я и наручники, когда-то подаренные мне Кабанчиком, спрятал в потайном кармашке сумки. Помни, завтра утром кейс со «стволами» должен находился в твоих руках. До отъезда из дома «стволы» не понадобятся.

- А если Генка запросит причитающуюся ему «пушку»? Босс, всё-таки.

- Ладно, не бери в голову и не бойся. При любой ситуации с кейсом у него ничего не получится. Код только мне известен. Без него кейс, хоть топором бей, не откроешь. Остальное, как договорились. Заготовь на сегодняшний вечер для Генки анекдотов покруче, разных приколов, лести. Главное, побольше веселья. Заметь, веселья настоящего. Генка хитрый жук, и ничто не должно его насторожить.

- Понял, шеф!- шутливо отрапортовал Валера.

- А после баньки за ужином нальем братану пару стаканов бабулиного огненного змия. Он выпить не дурак, не откажется. Мы же обойдемся бутылочкой столового вина.

Павел подбросил в каменку несколько сухих поленьев. Вода в котле уже выталкивала последние пузырьки воздуха. Пора заниматься подготовкой веников. Валера неторопливо взялся за дело и стал аккуратно окунать их в ушат, словно младенцев в купель, о чем-то негромко напевая. Он обладал редкой красоты тенором, но никогда не пел при людях, стеснялся. А сегодня распелся с особенным удовольствием и душевностью. По лицу, голосу, легкости в движениях было видно, что после разговора с другом, он сбросил с себя непосильную, долгое время гнетущую его ношу. Закончив таинство с вениками, Валера пошел в дом готовиться к бане.

Павел домыл половицы на банном крыльце, выполоскал, отжал половую тряпку из мешковины и бросил ее для просушки, как учила бабуля, на забор. Сзади к нему бесшумно подошел Хорьков. Павел даже вздрогнул от неожиданного прикосновения его холодной руки.

- Наконец-то, как вижу, баня готова. Тело - сплошная короста, чешется. Давай, не резинь, клич Валерку. А я пошел в парную. Генка плотно закрыл за собой тяжелую дверь из лиственницы, обитую снаружи войлоком для оберега тепла в лютые сибирские морозы. Павел прислушался. Генка вовсю гремел тазиками.

Красин направился в летнюю кухню, где на лежанке за русской печкой, прикрытый полой овчинного тулупа, был спрятан кейс. Не включая света, он точным движением руки нащупал тайник. «На месте!» - облегченно вздохнул. И быстро вышел на подворье.

Первые сумеречные звезды игриво подмигивали ему. Он подошел к кедру, прижался к его сырому, прохладному стволу.

- Через неделю приеду. Надышусь чистотой да красотой твоей, насмотрюсь на Енисеюшку – батюшку, багряную роскошь тайги. Свою душу пыльную белыми туманами омою. И пойдем с бабулей к Катьке свататься. Пора бабулю добрыми заботами нагрузить - правнуками сердце порадовать, полечить. Получу диплом – в село вернусь. Днем буду в леспромхозе работать. Мои руки да плечищи лишними здесь не окажутся. А по вечерам займусь организацией спортивных секций. Вот и заживем доброй красинской семьей.

Он неторопливо поднялся на высокое крыльцо дома, включил свет. По-хозяйски осмотрел облупившуюся краску на перилах, заметил прогнившую нижнюю ступеньку. «Займусь в следующий приезд».

Генка, войдя в предбанник, поначалу задохнулся лесными ароматами. На столике дымилась кринка с парным молоком. Другая, прикрытая новеньким цветастым полотенцем, источала хлебный дух свежего кваса. Из пузатого эмалированного чайника пахло душицей и мятой. В переднем углу в большом ведре с водой стоял огромный букет осенних цветов вперемешку с ветками осины и кедра. «Бабуля расстаралась. А ничего, круто»,- подумал он. И, не дожидаясь парней, стянул с себя несвежую одежду. Широкую спортивную куртку свернул рулоном, положив вниз под брюки, чтобы ушлые Пашка с Валеркой не заметили «ствол», с которым никогда не расставался. «О нем пацаны не должны знать» - подумал, усмехнувшись невесело.

Алюминиевые тазики сверкали чистотой. Он выбрал самый большой и нырнул в баню.

Друзья ввалились весело, с прибаутками. Включили японскую спидолу с записью группы «Битл-з". В просторном предбаннике от громыхающей музыки молодых могучих тел стало тесновато. Вмиг раздевшись, парни на перегонки рванули в парную, на полок. «Совсем еще глупые птенцы. Щебечут и не чуют своего последнего дня». Удовлетворенно отметил про себя Генка.

Вечерело. Ефросинья тихо подошла к тяжелой, разбухшей от сырости банной двери. «Не замешкаться бы мне. До участкового идти неблизко». И подперла дверь тяжелым ломом. Мельком взглянула на высокие, почти под крышей, узкие оконца в предбаннике и в бане, обитые, на случай лесных «клиентов», поверх стекла металлической решеткой. «Через них и головы не просунуть. Стало быть, надежно заперла «гостей дорогих» до прихода участкового!

Положив под язык валидол, Ефросинья быстрым шагом, насколько позволяли ей силы, направилась в село.

Участковый оказался на месте. В коридоре толпились деревенские парни, собравшиеся на дежурство. Поздоровалась, представилась. Он назвался Евгением Богдановичем Бесовым. Не местный. Ефросинья покраснела, смутилась: «Не сын ли того Богдана Бесова? Вот, так встреча!». И вместо того, чтобы скорее рассказать о цели своего прихода, села на стул, терпеливо дожидаясь, пока тот инструктировал парней. «Зачем берут в милицию такой мелкий народ, как Евгений Богданович? Разве рослые мужики перевелись в Сибирушке? Под силу ли ему эта служба? Может, не один пойдет да с ружьем?». И тут спохватилась. Ребята уже начинали расходиться.

- Я с такой бедой к вам… – И вместе с Бесовым вошла в его кабинет. Рассказала о своих подозрениях, подпертой двери. Он внимательно, настороженно слушал, мысленно соотносил ее информацию с содержанием час назад полученной из РОВД секретной ориентировки. «Женщина пожилая, солидная напраслину не наведет. Подслушанный, толково переданный ею разговор парней на сеновале не оставляет сомнений в серьезности ситуации. Жаль, откровенной беседы с Ефросиньей Ивановной не могу себе позволить, чтобы она каким-либо неосторожным действием не вспугнула «гостей».

Из ориентировки он знал о готовящейся масштабной, одновременной операции по задержанию членов банды Кабана в офисе «Виват», в лесной засаде и в Спасском. В ней примут участие лучшие оперативные группы РОВД, прокуратуры и краевого ОМОНа.. План операции оставался строго засекреченным. Бесов взглянул на часы. «К полуночи омоновцы с опергруппой прибудут в село, и тогда мы повяжем опасного уголовника, бандита Геннадия Хорькова в доме Красиных».

- Неужели и внук с бандитом заодно? – несдержавшись, сочувственно спросил Бесов.

- Не знаю. Разберётесь сами. Пойдемте скорее, пока они не выбрались из бани. Не доведи Господи свершиться беде. Не могу я допустить, чтобы внук мой в кровавое дело вляпался, себя испоганил, фамилию запятнал.

- А оружие у них не видели?

- Нет, милок, при мне не вынали.

- Не беспокойтесь. Отоприте их. Только не говорите, что были у меня. А завтра спокойненько во всем разберемся, примем меры. – Бесов уже и не знал, куда прятать глаза от уничтожающего его взгляда Ефросиньи Ивановны.

- Какое завтра! Они рано утром собираются уехать из дому. Ой, упустите их, Евгений Иванович! И натворят они в лесу беды горькой. Невинных погубят, лихоимцы проклятые. Да как же так можно работать – «завтра»! – гневно, неуважительно передразнила она Бесова, резко поднялась и почти бегом кинулась на улицу.

«Ничего, пока доберется до своего медвежьего угла, поостынет, успокоится. Ближе к ночи возьмем их тепленькими», -подумал Бесов и заторопился с помощниками на дискотеку.

*****

Парни парились, пили душистый чай, натирались им и снова парились. У всех было отличное настроение. Сидели за столом в очередной раз, балагурили, допивая кринку молока. Валера возьми да и скажи Генке:

- Придем в дом, поблагодари Ефросинью Ивановну за гостеприимство, за добрую баньку, за материнскую заботу о нас. Ей будет приятно.

- Еще чего! Она меня за лоха держит. Глядит, как на врага народа, а ей буду бисер метать. Не по моему чину это. Хватит ей и моего вежливого молчания. Это надо понимать, шантрапа ученая! - взбесился и сразу перешел на крик Генка, словно на него ушат холодной воды вылили. Павел, помня о серьезности предстоящего дня, решил загасить искру наметившейся ссоры. Он дружелюбно дотронулся до спины босса и заискивающе спросил у него, не поддать ли еще пару. По той же причине, наверное, и Генка примирительно буркнул:

- Почему бы и нет. - Валера соскочил с полка, собрал веники и утопил их на минуту в ушате. Потом шутливо и торжественно подал их Хорькову и Павлу. А сам выскочил в предбанник, налил ковшик хорошо процеженного Ефросиньей Ивановной кваса, вылил его на еще пышущую жаром каменку. Парная наполнилась аппетитным запахом испеченного на поду хлеба. Все вновь принялись нещадно хлестать себя вениками из смолистой пихтушки, фыркая, ухая и размахивая во все стороны руками.

Вдруг парная взорвалась бешенным, нечеловеческим криком Хорькова. Это Валера невзначай концом веника ткнул Генке в глаз, серьезно поранив его. Он мгновенно залился кровью.

И тут началось! Хорьков со всей силы толкнул в спину Парфенова. Тот от неожиданности не удержал равновесие, слетел со скользкого полка на пол и врезался головой в каменку. Наверное, прикусил язык, сломал или выбил передние зубы, потому что изо рта хлынула ручьем кровь. Павел взревел, видя друга в таком состоянии.

- Ты что, гаденыш, делаешь! Приехал в мой дом и строишь из себя босса, душегуб несчастный! Думаешь, не знаю, кто «санитарит», делает зачистки в вашей волчьей стае? Зверем был им и останешься. Уйди, чтобы не видел тебя! Знаешь, ведь, мой удар в твою башку - смертельный. Руки марать не хочу о тебя, мразь! Давай, лети в предбанник, промой свой глаз травяным настоем. Наши на ринге и не такие удары выдерживают. - Снял с полка распаренного докрасна обидчика и выбросил его в передний угол предбанника.

Вернувшись в баню и положив друга на широкую лавку, наклонился над ним, стал смывать с него сгустки крови. Валера пришел в сознание. Присев к тазику с холодной водой, пытался прополоскать разбитый рот, из которого выпали четыре зуба.

- Приляг, может, кровь хлестать не будет.- Павел намочил полотенце, положил ему на лицо. Из предбанника вихрем влетел Генка.

- Перестреляю, как слепых котят! Лохи проклятые!

Уверенный в своей силе Павел не обратил на психа никакого внимания, лишь мысленно отметил: «Хорошо, оружия у него нет, а «папино», хранится до утра в надежном месте». Он по-прежнему стоял спиной к Хорькову. Валера лежал на полу, прикрытый другом. В этот миг раздался выстрел. Павел резко обернулся, на секунду замер, и, не успев ничего сказать, упал на друга.

Валера мгновенно вскочил, ринулся с кулаками на Генку. Второй выстрел был предназначен ему. Пуля прошила его где-то у сердца. Богатырь Парфенов еще держался на ногах. Ухватившись за Генкины плечи, повис на убийце. Голова кружилась, стены и потолок менялись местами. Горела огнем грудь, но ему хватило сил заломить Генкину руку с пистолетом за спину, не дать выстрелить в третий раз. Потом обмяк и всей массой тяжелоатлета повалился на тщедушного бандита. Убийца ударился о край лавки головой, и пистолет выскользнул из руки. Валера, накрыв его бедром, начал душить бандита, который извивался угрем, пытаясь выскользнуть из смертельных объятий боксера.

Обескровленный, он стремительно терял силы, но жизнь неохотно отпускала в небытие молодое тело.. Он продолжал бороться с Хорьковым. Тот теперь был сильнее его. Генка, наконец, вырвался и пулей вылетел в предбанник: «Поскорее бы добраться до машины, и я спасен от тюряги».

Валера потерял сознание, вытянувшись рядом с Павлом. Хилым телом, отравленным с молодости наркотиками и разной тюремной гадостью, Хорьков навалился на входную дверь и толкал ее изо всех сил. Она не открылась. В нервном припадке, неестественно, по-звериному, он начал бросаться из угла в угол предбанника и биться о дверь. Та не поддавалась ему. Тогда Генка начал таранить ее с разбега. Бесполезно. Избив тело в кровь, обессилев, понял, что она, подпертая снаружи, уже никогда для него не откроется. Вскинул залитые потом и кровью глаза к маленькому зарешёченному оконцу.

- Ах, ты, старая, вонючая тварь! Урою всех, но живьем не дамся! – Бандит по-прежнему метался, утробно кричал и матерился. Этот неистовый рев загнанного зверя на минуту привел в сознание Валеру. Он вытащил из под ноги пистолет и выстрелил. В этот миг Хорьков пробовал руками раскачать дверной косяк. Убийца дернулся вперед, пауком распластался на простенке и рухнул вниз.

- Сдохни, гад, сдохни! – Это были предсмертные, никем не услышанные Валерины слова.

*****

Сумерки сгущались, стирая, поглощая и окрашивая тайгу в однообразный чернильный цвет. Похолодало. И легкий туман забелил, обесцветил догорающее закатом небо. Чем ближе Ефросинья подходила к дому, тем отчетливее слышала дыхание встревоженного Енисея и недобрые завывания зарождающегося в выси Саян ветра. Лесное эхо дополняло их таинственными звуками приближающейся ночи.

Ефросинья возвращалась домой, не чуя под собою ног и потеряв надежду на спасительную помощь участкового. Ревела в голос, кричала. Ей хотелось ругаться самыми грязными, плохими словами. Но сдержала себя, хотя память сохранила их - слова отчаяния, беспросветности и падения души. На лесоповалах все сквернословили. Особенно изощрялись «химики», давно потерявшие себя мужики, без веры, слабые духом и телом. За сорокалетнюю работу бок о бок с ними Ефросинья не взяла такого греха на душу. Люто ненавидела это людское безвольное грехопадение. Уговаривала, умоляла, просила мужиков очистить свои языки от сатанинской скверны. Но ничего добром так и не добившись, за матершину не раз лишала их премии. А теперь вот сама чуть не сорвалась на маты. «До чего дожила! И все из-за власти бандитской! Нигде правды не сыщешь. Этот недокормыш при погонах, чине и обязанностях даже пальцем не хочет пошевелить. Лупится цыганскими глазищами то в потолок, то поверху меня, а в лицо не глядит, оборотень проклятый. Вот злыдни, рогачи бесовские навязались на нас. До завтра, видите ли, ему и дела нет. Никак с бандитами заодно. И это теперь не ново, слыхивала про такое по телевизору. Позор-то какой! Некому беду мою развести».

Обессиленная и растерянная, она присела на старый пень у дороги и долго бездумно смотрела на качающиеся макушки деревьев. «Там в верху уже ветрено, скоро и до низов дойдет». Ее задавило горе. «Паша, Паша! Что же ты натворил с нами, перед каким лихом на колени поставил». Встала, сломила красную веточку осины, полюбовалась ею и неохотно продолжила свой путь к дому. «А идите вы все! Чертовы защитнички с рожками. Сама, как смогу, справлюсь».

Горькие слезы душили ее, жарким, терпким комом застревая в горле. Громко всхлипывая, держалась за горящее в груди сердце. Ее походка отяжелела, становилась медленной, не твердой. Дойдя до забора, повисла на нем, отдышалась.

До бани оставалось менее сотни шагов. Подойдя к ней, прислушалась. Ничего не было слышно из-за грохочущей музыки. «Лом на месте, но уже вошел острием в половицу - пытались выйти. Но не стучатся. Видать, снова парятся. Что же сделать? Как кровинку мою от смертного греха уберечь?». Она зашла в бывшую кузницу, где с дедовых времен хранились огородный инвентарь и керосин для заправки фонарей. Взяла трехлитровую бутыль и отнесла ее к банной двери. «А ветер-то как разгулялся, беснуется, аж, пихтушки наземь клонит. Непогодушка по рукам вяжет. Так и село безвинное недолго спалить. Вот и дружок мой растревожился, шишки вокруг себя кидает. Не все, видать, Павлушка собрал. Да о чем я, до шишек ли. Как быть, делать-то что, бесенок мой?!».

Она попыталась достать коробок спичек. По давней таежной привычке носила по нескольку спичечных коробков в многочисленных карманах юбки. Но ветер неистово рвал на ней одежду, задирал ее вверх парусами, не давая возможности добраться до спичек. Ефросинья едва держалась на ногах. И только одним чувством - безмерной любви, боли и тоски - была переполнена ее душа: «Павлушка, Павлушка, бесенок мой!».

Вдруг на миг ветер стих, только сильно качнулись верхушки пихтушек у забора. Откуда-то ей явно послышался мужской говор. Она огляделась по сторонам. В густых сумерках, наполнивших непроглядной темнотой шумевшую многоголосьем тайгу, никого не увидела. «Показалось». Вновь налетевший «саянец» уже сбивал ее с ног.

И словно какая-то неведомая сила подхватила сильное тело Ефросиньи, пронесла через подворье и бросила на траву у кедра. Она успела ухватиться трясущимися от страха руками за его нижние лапы.

- Знаю, кедрушка, стережёшь меня от греха смертного. Всю округу взбеленил. Ишь, как тайга-любушка бунтуется. А взял бы, дружок, и помог словом - делом, ветвями гибкими да могучими повязал бы бесноватых. Так нет! Чужими руками легко жар загребать. Взвалили все на меня нечисть окаянную. У края пропасти поставили. Гореть теперь на кострах адовых. А как иначе? Если не я, то кто? Нет, уж решено - не отступлюсь. Не дам дьявольскому роду-племени людьми хороводить, божьего света лишать. Конец пришел мне, не жилица я. Все живое когда-то умирает. Выпала дедовой Фросеньке горькая судьбинушка. И в закатный день Бог не милует. Испытывает дух, да еще как! Внука на весы жизни моей поставил. Тут и вовсе без выбора. Сейчас отдохну малость, помолюсь, да и свершу дело – последнее, страшное, грешное. Окромя Фроси, некому. Так-то, дружок, кедрушка, прощай и не обессудь…

То ли новый порыв ветра свалил Ефросинью на сырую землю, то ли, обессилев, сама повалилась и ничком уткнулась в ствол раскачивающегося, стонущего и ревущего над ней кедра.

Он был свидетелем падения ее безжизненного тела.

*****