- Шеф, тут к вам какой-то полудохлик просится. Выкинуть, что ль?

 

- Какой еще полудохлик? – грузный, или, как он сам любил говорить – авторитетный – Николай Степанович, более известный в некоторых кругах как «Крученый», слегка наклонился к переговорному устройству.

 

- Да натуральный полудохлик, – дунь – до Китая долетит, – голос охранника сочился веселым изумлением. – Говорит: у него к Вам дело важное. Мол, Вам это больше, чем ему нужно.

 

- Ну-ка, дай мне на него глянуть, - Николай Степанович переключил камеры на мониторе.

 

В привычной черно-белой картинке въезда во двор особняка его взгляд не сразу обнаружил посетителя. Стоящий между двумя утесоподобными охранниками мужчина в сером плаще смотрелся как невостребованный штифт между клыками. Возрастом этак между тридцатью и пятьюдесятью, сутулый, худой, ростом значительно ниже минимального размера оплаты труда – натуральный полудохлик – он производил впечатление совершенно неопасного типа. Николай Степанович скривил губы, как при взгляде на ценник в магазине, и произнес:

 

- Ладно, пропусти, посмотрим, с чем он пришел.

 

Через десять минут посетитель протиснулся в приоткрытую дверь.

 

- З-здравствуйте… - заикаясь, произнес он, робко глядя между головой Николая Степановича и его «авторитетом» сквозь линзы очков и сжимаясь куда-то внутрь себя.

 

- Чего надо? – «Крученый» решительно не видел причин здороваться с визитером.

 

- Работу пришел просить, - еще больше сжался полудохлик, - возьмите меня, а то меня нигде не берут.

 

Николаю Степановичу стало весело. Наглость посетителя даже не оскорбляла – такой он был несуразный.

 

- А я, по-твоему, как раз подбираю всех, кто никому не нужен? Так, что ли?! – рявкнул он, хитро посмеиваясь в душе.

 

Визитер отпрыгнул к двери, схватился за ручку,.. но пересилил себя и снова повернулся, дрожа, как похмельный заяц, к хозяйскому столу.

 

- Нет, нет, что Вы, - клацая от страха кривыми зубками, пролепетал он, - просто Вам я действительно нужен. Поэтому и пришел.

 

- В самом деле? – в Николае Степановиче проснулся неподдельный, в отличие от всех его паспортов, интерес. – И кем ты просишься? Телохранителем, наверное. – «Крученый» ослепительно улыбнулся собственному остроумию.

 

- Нет, телохранителем я не смогу, - сокрушенно признался посетитель, возьмите меня киллером…

 

Орден «За заслуги перед Отечеством», врученный Управлением по борьбе с бандитизмом, меньше поразил бы Николая Степановича, чем эти тихие слова. Он даже не сразу нашелся, что ответить. Подвигав немного также «авторитетной» челюстью, будто бы в поисках собственного языка, он, наконец, сумел произнести:

 

- Слушай,.. как там тебя?..

 

- Дима, - подсказал визитер.

 

- Слушай, Дима, а кто тебе сказал, что я подобными делами занимаюсь? – расстрельный взгляд Николая Степановича вонзился, казалось, в самую пятку посетителя, больно сдавив сердце.

 

Тот попятился, готовый стать первой жертвой собственного киллерства и залепетал:

 

- Ну, так… это… как же… все же… это все знают…

 

«Крученый» поднял руку для конечного удара по столу… и замер в этой позе.

 

- Нет, мне все-таки интересно, - он опустил руку на стол и принялся постукивать по нему средним пальцем в чрезвычайно наглой «гайке», - каким образом ты собрался людей… - он запнулся на секунду, - ликвидировать? Может, ты – снайпер?

 

- Нет, нет. Я оружия вообще боюсь, - замахал руками Дима, - я по-другому. Дар у меня есть. С детства. Музыка…

 

Удивленные глаза Николая Степановича попытались выскочить в завтрашний день.

 

- Чего? – ошарашено спросил он, - музыка? Скрипкой по башке, что ли?

 

- Нет, не совсем, - «киллер» отчаянно заламывал руки, - вернее, совсем не так. И не совсем музыкой, в общем-то. Дело в том, что я пою. И, когда я пою, всем вокруг становится очень и очень плохо. Понимаете?

 

Николай Степанович не понимал. Он еще немного задумчиво постучал пальцем по столу и, собравшись с мыслями, изрек:

 

- Ничего не понимаю. Ну-ка, спой давай.

 

- А Вы выдержите? – с сомнением спросил посетитель. – Я, знаете ли, увлечься могу…

 

«Крученый» только презрительно хмыкнул. Хуже пения его водителя, как он думал, нет ничего в этом мире. Дима прокашлялся, прижал руки к груди и, подняв глаза к лепному потолку, затянул: «Ой, то не вечер, то не ве-е-чееееееер»…

 

Несыгранный ансамбль впивающихся в бетон дрелей, старых бормашин, и раздраженных тещ с электромясорубками производил бы более приятные звуки, чем это пение. Оно было убийственно фальшивым. Фальшивым, но громким. Настолько громким, что Дима не слышал ни дребезжания стеклопакетов; ни булькающих стонов позеленевшего Николая Степановича, пытающегося одной рукой расстегнуть ворот сорочки, а другой усиленно делающего знаки прекратить пение; ни грохота упавшего за дверью охранника. После второго куплета Дима, не услышав привычные протесты, опустил взгляд. На него тускло смотрели вытаращенные в последнем удивлении мертвые глаза «Крученого». Рука покойника, со скрюченными пальцами, казалось, все еще пыталась дотянуться до горла певца.

 

В испуге Дима выскочил за дверь, резко дернув ручку, и чуть было не упал, споткнувшись о тело охранника. Он прошел по безжизненному дому, миновал оглушенных бойцов у ворот и, как обычно, дрожа, добрался до своей квартиры.

 

Что с ним теперь будет? Дима часто читал в газетах, что бывает с людьми, посмевшими просто косо посмотреть на такого человека, как Николай Степанович; а тут… И, по-прежнему, он безработный…

 

Утром его оторвал от кошмарного сна телефонный звонок.

 

- Дмитрий? – в любезном баритоне сквозило, тем не менее, робкое заискивание. Дождавшись ответа, звонящий продолжил, - У меня к Вам деловое предложение. Если Вам еще нужна… - небольшая пауза, - интересующая Вас работа, то Степан Николаевич – Вы ведь наверняка слышали о нем – приглашает Вас в свой офис. Машина уже у подъезда…

 

Дима приободрился. Кто же в этой стране не знает Степана Николаевича?!

 

Он заскочил в плащ, вышел из дома и сел, криво улыбнувшись открывшему дверцу водителю, в лимузин. И только на подъезде к шикарному особняку работодателя, в голову Димы пришла мысль, что сейчас ему снова придется демонстрировать свое пение…