Октябрь в этом году выдался хмурым. Более хмурым, чем в последние пять лет. Тяжелые мутные облака, надолго оккупировавшие небо, опустились к самой земле, царапая макушки таких же серых прохожих. Дома сами собой перекрасились в цвет облаков, внося свою долю в общее уныние. Не удивительно, что в такие дни чаще случаются сердечные приступы и психические расстройства.

 

Дождь на время прекратился. Я шел по улице, вдыхая сырой воздух и обходя многочисленные лужи. Вызовов пока не было, и можно было просто гулять, не думая ни о чем. Мимо пробегали съежившиеся люди, кутаясь в непромокаемые плащи и куртки темных тонов, спеша добраться домой до наступающих сумерек. Я смотрел на них с невольной нежностью, не так давно поселившейся в моем сердце, рядом с пустотой. Мои подопечные. Стадо мое. Кто знает, кому из них я понадоблюсь через минуту? Или через час, день, год…

 

Сердце замерло и гулко ухнуло куда-то вниз. Вызов. Очертания улицы стали меркнуть, растворяясь в воздухе. Нет, это растворялся я сам, переносясь пока не понятно куда…

 

…Обычная стандартная кухонька, рассчитанная на четверых и построенная, естественно, на двоих. Светлая мебель, светлые обои на стенах. Женщина со светлыми волосами и в светлом халате сидит за столом и, не моргая, смотрит в одну точку на стене остановившимся взглядом. В больших карих глазах нет ни слезинки. Это плохо. Зачем же сидеть и накапливать боль? Выплеснуть бы. Слезы не смывают горе, но прокладывают путь покою…

 

Я сажусь напротив и беру ее за руку. Медленно поглаживаю длинные тонкие напряженные пальцы.

 

- Он ушел? – мне не нужно думать о словах, они приходят сами.

 

Ее ресницы дрогнули. Расширенными зрачками она уставилась куда-то вдаль, сквозь меня, сквозь стену.

 

- Тебе страшно остаться одной. Тебе кажется, что это – все, конец. Что ничего хорошего в жизни больше не будет, – я не спрашивал, я всего лишь озвучивал ее мысли. И, как всегда, угадал. Это было жестоко, но необходимо. С судорожным всхлипом она прижала руки к лицу и разрыдалась. Потом отняла руки и, умоляюще глядя мне в глаза, начала быстро и сбивчиво говорить сквозь слезы. Обо всем: как они встретились, как полюбили друг друга, как жили и о чем мечтали. О том, что она никак не может поверить, что он просто ушел к другой, потому что та – моложе и с длинными ногами. И что ей теперь делать? Кому она нужна в ее-то годы?

 

Я слушал, сочувственно глядя в ее опустошенные горем глаза, и пустоту в моем сердце заполняла боль - ее боль, ставшая моей. Что поделать – такова моя работа. Я - сборщик боли. Когда горе переполняет человека и начинает переливаться через край, когда жизнь теряет свою привлекательность, когда смерть начинает казаться заманчивой, - тогда прихожу я. И люди отдают мне свою боль, которая скапливается в пустоте моего сердца… У меня сильное сердце. Оно убивает боль. А та убивает меня. В свои тридцать лет я выгляжу стариком, полностью седым, со впалыми щеками и бледной кожей. Я работаю сборщиком много лет. Я не знаю, кто и как меня нанял; все произошло само собой. Просто однажды, не помню уже – сколько лет назад, я оказался вдруг в чужой квартире и долго слушал девочку, у которой умерла мама, и которая не могла сама справиться со своей болью. С тех пор и работаю… На моей банковской карточке постоянно находится одна и та же сумма, независимо от того, сколько денег я снимаю. Я не знаю, откуда берутся эти деньги. Я не думаю об этом… И не знаю, почему люди встречают меня, как должное, а после моего ухода полностью забывают о встрече… Просто им становится легче жить…

 

…Женщина продолжала говорить, а сердце снова замерло и ухнуло. Новый вызов. Что же делать? Я внимательно посмотрел женщине в глаза и прислушался к своим ощущениям. Все правильно, - мысли о смерти больше не было. Я погладил ее по волосам и позволил вызову перенести меня в новое место…

 

Заминка оказалась небольшой, но я все же опоздал…

Бросившись к открытому окну, я увидел летящий вниз силуэт. Я не Бэтман, я всего лишь сборщик, и не умею летать! Я умею слушать и снимать боль... глухой удар... эту боль я уже не сниму… никогда.

 

Знаете, что чувствует хирург после неудавшейся операции? Я знаю. Очень хорошо знаю…

 

…Я не заметил, как оказался в своей квартире, на своем любимом стареньком диване. Сердце болело. Оно неплохо справляется с собранной болью, но опоздания разрывают его на части. Я тупо смотрел перед собой, чувствуя, что моей работе приходит конец. Сколько можно?

 

- Ты не виноват, - сказала она, - невозможно помочь всем, не все зависит от нас.

 

Утробный стон сквозь стиснутые зубы. Мой стон… Глаза заволокли слезы. Я никогда не плачу, я не умею это делать… и, все-таки, плачу…

 

Внезапно меня подбросило на диване. Я обернулся на голос.

 

Она сидела рядом, в кресле. Большие ласково-печальные глаза, окутанные паутинкой морщин, нежные руки, гладящие мои пальцы. Сборщик боли... Ее ресницы взметнулись:

 

- Ты меня видишь? Ты понимаешь, что происходит?

 

- Понимаю, - ответил я, - не нужно ничего говорить, помолчи, пожалуйста…

 

Мы сидели рядом и молча смотрели друг другу в глаза. Слова были не нужны. Мы оба прекрасно понимали друг друга без них.

 

…Мы живем вместе. Когда кого-то из нас зовет ваша боль, мы мчимся на вызов. Вы не помните о встречах с нами, да и не нужно помнить. Но как же нам хочется, чтобы вызовов было как можно меньше! Я не знаю, что для этого нужно. Может быть, вам стоит поступать так же, как делаем мы? - по вечерам, если никого из нас не зовут, мы садимся на диванчик; она кладет голову мне на колени, а я перебираю пальцами ее до срока поседевшие волосы. Мы помогаем друг другу освободиться от боли. И знаете, снимать боль близкого человека – это очень трудно, но, бог мой, как приятно…