Есть разные воспоминания. Есть воспоминания, которые можно привязать к какому-то месту. Обычно так и происходит, мы не вспоминаем, увидев человека, мы вспоминаем, очутившись в определенном месте. Совокупность разных ощущений – зрительных, обонятельных и т.д. пробуждает в нас память. Сама мысль, что можно возвратиться в определенное место и насытится прежними эмоциями, очень помогает человеку в его жизни. Во всяком случае, все мы стремимся побывать в местах, где прошло наше детство. Мы приезжаем, приходим, попадаем в них и, хотя многое уже, может, изменилось с тех пор, мы находим дорогие нам «зарубки» и что-то хорошее наполняет нашу душу.

Есть место, в которое я не смогу возвратиться никогда. Это место тем более бередит мне душу, оттого, что туда возврата нет. Это место – маленькое село Варовичи на Полесье недалеко от Чернобыля. Я пытаюсь объяснить себе и другим, читающим этот рассказ, почему мне так захотелось написать об этом. Наверное, потому, что об этом можно теперь только написать. Никто и никогда не увидит больше это место так, или почти так, или совсем немножко так, как видела его я, моя сестра, бабушка, местные жители. Я сейчас пытаюсь представить себе эти, ставшие заброшенными места, и жалость напополам с любопытством наполняет мою душу. Почему с любопытством? Потому, что мне кажется, что заброшенность дала возможность сохраниться большему количеству «зарубок». И, если бы передо мной стоял выбор – побывать там или нет, я бы, не раздумывая, побывала бы там.

 

Мне пять лет. Моей двоюродной сестре два года. Летом нас с «городской» бабушкой отправляют из Киева в село оздоровиться. Объясняю сразу – «городская» бабушка Надя у нас общая, «деревенская», Василина Ивановна, бабушка сестры. Все счастливы. Родители – получившие отпуск от детей. Бабушка Надя – от возложенной на нее миссии – оздоровить внуков. Василина Ивановна, живущая в одиночестве, рада обществу свахи и детишек. Мы едем! Старый «запорожец» совсем выбивается из сил от массы перевозимых вещей. Перед самым домом он зарывается в канаву носом, дядя слышно ругается. Приехали! Василина Ивановна выбегает из калитки и всех целует, поднимая лицо шершавыми руками. Свобода! Свобода! Свобода! Весь мир, начиная от дома и до того леса через луг – наш! Сколько дел впереди! Сколько замечательных событий! Мы носимся как угорелые, не в состоянии сосредоточиться на чем-то одном. Даже сейчас у меня мысли смешались, и я не знаю, как продолжить свой рассказ. Наверное, его нужно продолжить с описания места. Варовичи – это маленькое село, выныривающее из леса, каких десятки на Полесье. До сих пор перед глазами дорожная табличка «Варовичи». От этой таблички до дома, стоящего в низине, совсем недалеко. Сама дорога была не асфальтированная, а вымощена черным глянцевым булыжником, красиво переливающимся после дождя. Домик был небольшой, деревянный, выкрашенный голубой краской. У него была светлая веранда, на которой стоял обеденный стол, там мы и кушали. В комнаты вела массивная дверь, обитая темным дерматином с интересным замком. Все двери в доме были снабжены такими замками. Даже хлев, который назывался клуней. Я попробую описать. С внешней стороны была ручка, а над ней такая крышечка, на которую надо было нажать большим пальцем, чтобы открыть дверь. А с другой стороны это больше походило на щеколду. Открыв дверь, вы попадали в маленький коридорчик и упирались взглядом в печку. До сих пор не думала, как называется место, в которое ставят горшки, чтобы варилась еда. В общем, перед вашими глазами вставали черные чугунные горшки, кочерга, заслонка. Тут же стояли ведра с водой. Пахло печью, теплом. И этот запах был такой, как будто ты его давно уже знаешь, очень давно, еще в прошлых жизнях. На душе становилось мирно и уютно. Дальше, через такую же тяжелую дверь со щеколдой вы попадали в комнату. В ней продолжалась печь с лежанкой. Около печи стояла кровать. Она была высокой, с никелированными спинками. Это была самая нарядная кровать в доме. «Убрана» она была по всем законам Полесья. Со стороны зрителя между покрывалом и полом была видна вышитая, узорчатая простынь. Она стелилась для красоты под простынку, на которой спали. На самой кровати высились горкой взбитые подушки. Они тоже были вышиты красными розами по краю. Всю эту пирамиду укрывало белоснежное кружево. У меня от восторга заходилось сердце, когда я представляла, как буду играть с ним. Любая девочка на моем месте понимала, что игра в невесту и жениха получится просто замечательной. И по прошествии времени понимаю, что ни одна фата на свете не вызывала во мне столько восторга, сколько та, стянутая резинкой у одного конца накидка. Одна только вещь может разбудить столько творчества! О! Это была сказка – игра в жениха и невесту! Но, по-порядку.

Про кровать. Трогать, садиться на нее не разрешалось. Еще в этой комнате был сервант с посудой, диван у стола. Стол, прежде всего, ассоциируется с ненавистными диктантами и весточками из Киева – на нем стоял немой телефон. Немой потому, что звонить тогда было сложно, разговор нужно было заказывать, связь была очень плохой. Над столом висела репродукция картины Левитана «Март». Та, хрестоматийная, с санями. С этой картиной связаны смешные воспоминания. Однажды, уже не помню почему, моя мама сказала, что под теми санями спряталась Паша Назаровна. Паша Назаровна – соседка, живущая через дорогу напротив. Отношение к ней у Василины Ивановны было не очень доброе. Вот уж никогда не узнаю, почему. Ее считали заносчивой. Мои воспоминания о ней – это двор с множеством цветов выше меня и мед, которым меня угощали. У моей сестры картина «Март» тоже прочно ассоциируется с лежащей под санями Пашей Назаровной. Я спрашивала.

В комнате было три маленьких окна. Одно было возле музейной кровати, другие – распахнутые все лето - у стола. Еще в комнате была «грубка». Место, притягивающее детский взгляд. Это была маленькая чугунная дверца с такой же чугунной ручкой в виде сливы на беленой известью стене. Для городского ребенка это было чудом – в стене открывалась дверка, а за ней бушевал огонь. Открывала эту дверку только Василина Ивановна с помощью тряпочки. Мы, как завороженные, смотрели на языки пламени. Стенка была теплой-теплой.

Открыв двустворчатые двери, вы попадали в последнюю комнату. Она была меньше предыдущей, светлее и походила на городскую. В ней был диван, трюмо, современный сервант с салатовым сервизом. У Василины Ивановны их было много. Она всю жизнь проработала в школе, а тогда принято было дарить при выпуске своей учительнице сервиз. Тут же были фарфоровые девушки, несущие на коромыслах ведра, гордо трубящие олени, парубок, заигрывающий с девушкой у плетня. Нельзя обойти вниманием пластмассовые цветы. Они служили для игры в жениха-невесту и в больницу. Особенно пригодились каллы. Они легко снимались со своих вечных стеблей и превращались в маску для оперируемого. Да-да, вот так – один маленький предмет служил для возникновения целой игры. В этой комнате на диване спала бабушка Надя с сестрой, а я рядом на раскладушке.

Сам дом был окружен деревянным забором и утопал в зелени. Вдоль забора росла калина. Понятно, что спелой я ее никогда не видела, так как там мы бывали только летом. Но нам она нравилась и так. Была целая технология изготовления котлет из песка с добавлением твердых зеленых шариков. Все это тщательно вымешивалось и укладывалось на калиновые листья. Рвать нам ее запретили, но мы не смогли отказаться от такой начинки, тайком продолжали месить свои «каклетки». Там же, под кустами делали «секреты» из стеклышек и разной дребедени. На высоких тополях были укреплены качели. Просто так качаться в них изо дня в день было неинтересно, тем более что только я к ним подходила, сестра сразу же требовала, чтобы ее качали. Да, это была проблема, с которой знакомы все старшие дети в семье. Как только ты придумываешь что-то замечательное, как это тут же нужно отдать младшему. И сколько требуется хитрости, чтобы не оставаться все время обделенным! Но и у пятилетних детей нервы не выдерживают порой. До сих пор помню случай, о котором заговариваю впервые. Жаркий летний день. Я качаюсь на калитке. Марина, сестра, ходит за мной хвостом и, за что бы я ни бралась, требует того же себе. Ревет громко, так, чтобы слышно было в доме. На ее стороне мама. Моя мама далеко, в Киеве. Я не выдерживаю такой несправедливости. На одном из столбиков калитки стоит синяя кружка с водой. Почему она там стояла – неизвестно. Я беру эту кружку, в ней зайчиком мечется солнце, и выливаю Марине на лысую голову. Очевидно, после того, как Марине исполнился год, ее по обычаю побрили наголо. Как сейчас вижу перед собой темный ежик волос. Меня попускает. Момент счастья. Марина начинает ТАК орать, что из дому выбегает ее мать. Я пугаюсь ужасно, дрожу не меньше Марины и говорю: «Она сама». По-моему, тетя Оля мне не верит. Еще бы…

Во дворе есть колодец. Нам так много рассказывали о том, что туда можно упасть, что мы боимся даже мимо пройти. Из этого колодца воду для питья не берут. Вода из него годится для разных хозяйственных нужд. За вкусной водой ходят к соседям через луг. В доме за лугом живет наш друг Иван. Шустрый мальчик, мы играли с ним в одну игру, о которой расскажу позже. Около колодца стоит стол и умывальник. Такие умывальники были везде – в селах, на даче. Утром бабушка наливала в него теплую воду, и мы умывались. Еще он служил как тайник для ключей. Около дома росли цветы. Помню огромные разноцветные гладиолусы, лилии, из листьев которых делались пищалки, тяжелые влажные георгины. Все это цвело пышно, вздымалось из земли кустами. Никаких нюансов, никакого ландшафтного дизайна – вот так, ярко, как оборка на парадной кровати. В этом уголке мы любили играть в «дом». Делалось это так. Раскладушка ставилась на бок. Получалась стена с отсеками. Бог ты мой, для меня она действительно была стеной! Там устраивались кухня, коридор, комната. Притаскивались разные вещи. Вся игра заключалась в благоустройстве «дома».

Обойдя раскладушку и дойдя до конца дома, вы попадали на огород. Строго-настрого запрещалось туда ходить. Пожалуй, это было единственное, чего мы не нарушали. Василина Ивановна боялась, что мы там все вытопчем. Там было целое поле клубники. Какими были вкусными первые несколько вызревших ягод! Бабушка их тщательно мыла, поливала сметаной и подавала на двух тарелочках. Отдельно надо было бы рассказать, как тщательно бабушка все мыла. У нее было две миссии, кстати, ею же и придуманные. Первая - нас оздоровить, т.е. откормить. И не было для нее отраднее фразы, сказанной приехавшими родителями, чем: « У детей порозовели щечки». Первым делом бабушка начинала все стирать, вываривать, отчищать. И занималась она этим ежедневно. Мы, уже подросшие, помогали бабушке - мыли, выкрашенные блестящей коричневой краской, полы. Василина Ивановна на все бабушкины старания смотрела иронично, так как главной заботой ее были хозяйство и огород. Так они мирно и сосуществовали - две хозяйки. Бабушка Надя стирала, готовила, мыла. Бабушка Вася работала на огороде, ходила в лес за грибами-ягодами. Богатые леса стали зоной отчуждения. Грибы можно было собирать прямо у села, а уж о чернике и говорить нечего. Василина Ивановна уходила в лес рано-рано, когда мы еще спали и возвращалась вся искусанная комарами, но счастливая – с двумя ведрами черники. Потом эту чернику перетирали с сахаром. У детей были черными рты, а у родителей - руки. Первый в своей жизни подберезовик я нашла именно в том лесу, когда Василина Ивановна взяла меня с собой пасти корову. Те леса славились грибами – лисичками. Мы собирали их, разгребая хвою в низком темном ельнике. Довольно таки далеко от села была речка. Мы на нее иногда ходили с родителями. Однажды Маринка чуть не утонула в ней. Идти к ней надо было через поле с хмелем. Но мы удалились от рассказа о доме. Бабушка Надя кормила нас неистово, пускаясь на разные ухищрения, вплоть до шантажа. Каждый день мы ели гоголь-моголь. И участвовали в его приготовлении. В азарте колотили ложками в своих кружках – у кого будет белее взбитая пена. Однажды был такой случай. Мы сидели за обеденным столом и ели. С нами был соседский мальчик. А наверху, по потолку что-то прошуршало. Мы испуганно переглянулись, а Иван сказал, что это змея ползает. Он знает, так как у них точно также ползает. И потом, много раз что-то шуршало,

и мы с Мариной цепенели, представляя эту змею. Не понимаю, почему мы не спросили у взрослых, что это. До сих пор мне кажется, что это была именно змея. Мало могу рассказать о животных, составляющих «живую» часть хозяйства. Была корова, которую мы боялись, и которая была совершенно безобидной. Да, вот вспомнила. Рано утром нас будили в своих постельках и совали под нос кружки с только что выдоенным парным молоком. Как я ненавидела этот момент! Молоко было особенно пахучим со сна и выпивать надо было все до дна. Однажды бабушка Вася была в отъезде, и доить корову пришлось Маринкиной матери. Она надела бабушкин халат, повязала низко косынку и так пошла доить.

«Чтобы корова не испугалась чужого человека и дала молоко». Кроме коровы жили еще куры. С курами связан такой случай. Вылупились цыплята, и один был совсем слабеньким. Моя мама взяла его и посадила в старую ушанку и принесла в дом. Как я хотела, чтобы он выжил! Василина Ивановна сказала, что это глупая затея. Но мы все верили. Обогревали его, кормили, поили. Цыпленок умер. Я очень плакала. За хлевом было поле. Там рос овес. Мы разгрызали его семечки, там была молочная мякоть. Около дома начинался луг и тянулся до леса. Мне этот луг казался огромным. Там росли дикие гвоздики. Молоденькие цветочки были яркими, малиновыми, те, что постарше – светлее и розовее. Про куриную слепоту нам рассказали две истории. Первая – что ее нельзя давать курам, иначе они ослепнут, вторая – что на эти цветы нельзя смотреть, иначе случится то же самое с тобой. До сих пор у меня какое-то не совсем хорошее чувство возникает, когда я смотрю на них. Там же рос белый и розовый клевер. Мы выщипывали из цветочков лепесточки и облизывали их. Они были сладкими. Там я увидела, как цветет подорожник. Еще с лугом связано одно интересное занятие. Мы делали «торты». Из коровьих лепешек. Для дела годились не очень старые экземпляры. Мы их с любовью украшали сорванными цветами. По всему лугу красовались наши произведения. Даже странно – никакой брезгливости, только азарт – чтобы твой «торт» был лучшим! Огород от луга огораживала изгородь из поперечных бревен. Там мы любили сидеть, покачиваясь, со своими друзьями. За лугом был небольшой участок леса, за ним ферма. Лес был влажным, на черной топкой почве цвели желтые болотные цветочки. Вдоль луга тек ручей. Почему-то мне помнится, что там выловили угря. Через ручей были перекинуты дощечки. По ним мы ходили за водой к хорошему колодцу. Мы несли в больших ведрах воду, нам наливали меньше чем по пол ведра. Я уже говорила, что колодец был около того дома, где жил Иван. Там же мы играли в игру, про которую обещала рассказать. Это были прятки. Но необыкновенные, а особенные. Представьте себе чурочку, через которую была перекинута дощечка. Один ее конец был свободен, на другом были выложены палочки. И если топнуть ногой по свободному концу, палочки летели вверх. Тот, кто искал спрятавшихся, должен был беречь от разрушения эту пирамидку. Если он зазевался и отошел, кто-то выбегал, топал ногой по дощечке, палочки разлетались – игра считалась законченной. И опять приходилось тому же человеку искать других. Так вот, когда выбегали и разрушали пирамидку, кричали какие-то специальные слова. Я их, к сожалению, не могу вспомнить. К нам во двор ежедневно приходили дети. Пока мы спали днем (а как же без этого?), терпеливо нас дожидались. Играли до сумерек. Я уже упоминала некоторые игры – в больницу с операцией, в жениха-невесту. Женихом была я из-за роста, Маринка – невестой. Перетряхивался шкаф, я надевала мужской костюм и обязательно шляпу. Маринку я оборачивала простыней, на голове у нее была фата из подушечной накидки, в руках – пластмассовые каллы и зонт. В таком виде под одобрительный визг соседских детей мы неспешно выходили из дома. У бабушки Васи таяло сердце при виде ее «ягодки» и нас не ругали за фату.

В дочки-матери играли с размахом. Маринка была в том возрасте, когда еще могла сойти за младенца. Вспоминаю один смешной случай. Я ее, как обычно запеленала, уложила в корыто. Знаете, такие оцинкованные корыта. Ноги ей пришлось намного подогнуть. Так я ее и тягала за веревочку по всему двору. Потом мне пришла счастливая идея – сделать люльку и качать ее в ней. Качать все-таки легче, чем тягать. Корыто было поставлено на качели. Туда же с трудом была уложена Маринка. То ли раскачала я ее сильно, то ли Марина сделала неосторожное движение….Планировала она в том корыте аж до забора. Уже когда мы выросли, Маринка рассказывала, что я заставляла ее есть «каклетки», но я этого не помню.

Очень любили давать концерты. Я рисовала афишу, пригласительные. Потом объявляла:

«Выступает Народная артистка Советского Союза Марина Булах!» Марина залазила на табуретку и читала вслух стихи, которые кроме диктанта входили в нашу летнюю программу пребывания в селе. «Буря мглою небо кроет…», « У лукоморья дуб зеленый…». У меня осталась одна афиша, там были такие сочиненные мною стихи: « Приходите непременно, вам понравится наверно!» Такая вот рифма. Праздником был приезд родителей. Можно было не слушаться бабушку. Раз. А второе – подарки. Мороженое из Иванкова в термосе, разноцветные пластмассовые кубики – много, два набора, игрушечная посуда…. Разве все упомнишь?

И третье – походы за пределы двора, на речку, в лес. В этом же селе жили родители Василины Ивановны. Прадедушка и прабабушка Маринки. Мы иногда ходили к ним в гости. Хата у них была старая-старая с земляным полом и подслеповатыми окошками. В углу висела икона. Стоял некрашеный стол, около него длинные лавки. На стене тикали ходики с ржавыми гирями. Дед курил махорку, бабушка была слепа и все время на что-то жаловалась. Около дома был сад с плодовыми деревьями. Побеленные стволы красиво вставали из нежной изумрудной травы. Мы рвали кислые зеленые яблоки и надкусывали их. К дедушке и бабушке приезжали правнуки из Джанкоя. Мы очень любили играть с ними. Ходили на поле, ели молодой горох, в ручье с моста ловили пиявок. Когда село эвакуировали, дедушку с бабушкой забрали в Крым. «На этаж» - как говорили они сами. Прожили они недолго, очень скучали по земле. В этой же хате я впервые услышала слово «голодомор», но по малолетству не помню этих рассказов.

Одним из сильных впечатлений были летние грозы в селе. Грохотало так, что мы прижимались к бабушке. Казалось, что домик сметет порывами ветра. Обычно в это время выключали свет. Это называлось «Станция выключила свет».

Я не случайно вспомнила эту фразу, так как она была коронной вечером. Мы лежим в своих кроватях, бабушка объявляет: «Станция выключает свет» и тайком от сестры выключает ночник над головой. Я это вижу и нахожусь как бы в сговоре с бабушкой. Что ж, пора спать.

Однажды мне пришлось ночевать у одной из сельских подружек. А было это так. С нами осталась только бабушка Вася. Мне лет 9, Маринке 5. Мы играем в «советский цирк». Марина ходит по наклонной жердине забора – она гимнастка, а я пою: «Советский цирк «циркее» всех цирков!» Пою громко, весело. Марина оступается и падает. Рука болит так сильно, что Василина Ивановна заводит меня к соседям, сама берет Маринку на закорки и бежит в соседнее село в больницу. У Марины перелом. Но я этого не знаю. Меня охватывает тревога, когда меня укладывает спать с собой Кулешиха. Она толстая и огромная. Мы лежим рядом, я вижу только потолок. Стараюсь не плакать. Подружка Таня спит в этой же комнате. Таню нам постоянно ставят в пример. Она пьет много парного молока, даже приходя к нам. Таня загорела и краснощека, в любую погоду босая и в коротеньком платье. Все закончилось почти хорошо - меня забрали от соседей, Маринке наложили гипс. Примерно в этом возрасте мы перестали летом ездить в село. Даже не знаю, почему это случилось – может, бабушке было уже трудно с нами, а, может, не было у родителей уже такой необходимости. После печальных событий 1986 года село перестало существовать. Люди разъехались кто куда. Василина Ивановна теперь живет около Богуслава в маленьком селе. Там очень красиво – холмы, лес, речка Рось. Она привыкла, обжилась. Мне очень хотелось бы спросить у нее про Варовичи, но я не решаюсь. Маринка тоже не очень об этом вспоминает, наверное, потому, что была тогда еще слишком мала.