Из будущего, в котором Земля, изменившая очертания и названия материков, называется Элитой, в сегодняшнее время ссылают диссидента Койна, который не вписывается в цивилизацию фромов, взрастившую его. Основатель цивилизации – Смит Эсквиль, морфологически обычный гомо сапиенс, – преобразовывает общество, меняет генетическое назначение человечества и посмертно становится идолом фромов. Койн, наименовавшийся на Земле Федором, по-прежнему комплексует, но чувствует себя комфортнее, чем на Элите. Он ищет и встречает Единственную, о которой говорят запрещенные Легенды Элиты, – женщину по имени Клер, назвавшуюся Олей, которая на самом деле является медицинским надсмотрщиком ссыльного. Очевидно, не полностью стертая память о том, что она некогда знала любовь, толкает Олю в объятия Федора. Она понимает, что сама через непродолжительное время будет отрешена от своей цивилизации всемогущей Комиссией Элиты…

 

ПУСТЬ ЭСКВИЛЬ НАМ ЗАВИДУЕТ!

 

РОМАНТИЧЕСКАЯ ФАНТАЗИЯ

 

Людям мало чем приходится жертвовать по собственной воле. Обычно все жертвы вырывает само существование. Конечно, случаи, когда жизнь отдается во имя человека, которого любишь, известны, их немало. Но, как правило, на такое способны совсем юные, не видящие жизнь в перспективе, или зацикленные на определенном этапе. А способен ли зрелый человек, которому дана вечная жизнь, свести ее к конечной земной ради обычной любви, заведомо зная, что любовь уйдет даже раньше, чем окончится жизнь?

 

Автор

 

I

 

Он шел по Городу и улыбался. Нет, только глазами, – он радовался. Людям разного телосложения, возраста и пестро одетым. Машинам, которые ехали по не согласованным ни с кем маршрутам, хотя и по общим правилам. Деревьям, которые были посажены там, где решено, но росли сами по себе – их только изредка подравнивали. Погоде, которая даже в течение дня могла меняться, как ей вздумается. Случайно подслушанным фразам, значительная часть которых только открывала или скрывала эмоции, но не несла полезной информации.

Он знал, что радость, дарившая ощущение счастья, была следствием рудиментарного заболевания, реверсии. «Странно, – думалось ему, – ни одна цивилизация не может справиться с отклонениями психики, но все пытаются это сделать». Жизнь напоминала сон, который нравился ему и не нравился врачам. Те объясняли, что прилив радости непременно сменится жестокой депрессией, как бывало не раз; что среднестатистическая сумма эмоций должна стремиться к нулю. Поэтому задача сводилась к уменьшению амплитуды положительных эмоций и их продолжительности. Он уже вторую неделю ничего не мог с собой поделать и наслаждался жизнью в Городе. Снял квартиру (благо, что деньги оказались правильными, а то всякое случалось!) Научился бодрствовать днем и спать по ночам, как делали здесь почти все. На пыльных ветреных улицах покупал то горячую сосиску в булочке, то мороженое. Радовался вкусу и не боялся микробов и несварения.

Он проговаривал про себя примитивные выражения, которые применяли люди, и восхищался изящной простотой их общения.

Все чаще поглядывал на местных женщин. Приходил в восторг от разнообразных фигур, умело приукрашенных тайным, абсолютно нелогичным желанием понравиться, выраженным призывной косметикой и броской одеждой.

Но он не видел среди женщин Единственной: все казались то старше, то моложе, то утонченнее, то развязнее, то легкомысленнее, то серьезнее. Он знал, что согласно древним Легендам встретить Единственную означает – встретить Любовь.

А она плакала… Шла навстречу и плакала. Он знал, что в Городе уже не принято ни плакать, ни смеяться прилюдно, когда ты один. Но она – плакала! Не рыдала – слезинки стекали по лицу, а она их неумело то смахивала, то растирала.

Он знал, что в Городе уже не следует ни жалеть незнакомых людей, ни интересоваться чужими проблемами. Но для него на этой планете чужими были все. А для нее? Может быть, в данный момент она страдает от беспощадного чувства одиночества, покинутости? Здесь такое бывает… Но главное он понял: это – Единственная. Невозможно было определить, чем она отличалась от остальных, кроме слез, однако его так потянуло к ней, что не было сомнения: она и есть Единственная.

– Не скажете, как пройти до ближайшей станции метро?

– Неужели вы не видите, что я расстроена? – она с деланным возмущением взглянула на него и всхлипнула.

– Вижу, конечно. И метро ни при чем. Я просто гуляю – врачи порекомендовали.

– Ну и гуляйте себе!

– Не хочу, чтобы на улице, по которой я иду и радуюсь, кто-то плакал.

– А как считают врачи? – она приняла игру.

– Считают, что я должен страдать и раскаиваться, – он слукавил.

– Да? – Она удивленно подняла брови, но сразу сменила тему разговора. – Вы предлагаете что-то конкретное?

– Конкретнее некуда. По чашечке кофе «Три в одном».

– Крутой, да?

– Круче только горы.

– Угощаете?

– Легко!

– Пойдем…

Он был доволен, что неплохо освоил местную манеру общения: похоже, она не заподозрила в нем пришельца.

«Капучино» был неимоверно сладким, но оба прихлебывали и улыбались друг другу.

Она наносила тушь на ресницы и томно, хотя и несколько неумело, смыкала и размыкала их.

Время летело незаметно; в общем разговоре и обсуждении прохожих перешли на «ты». За всю беседу от него проскочила только одна странная фраза, на которую у нее реакции не последовало: «Я всегда предполагал, что сапиенсы не настолько примитивны, когда они являются хозяевами жизни».

Когда ресурсы беспредметного общения закончились, он предложил провести вечер вместе. Она не отказалась.

 

II

 

– Почему у тебя такое дурацкое имя – Федор? Так здесь уже лет пятьдесят никого не называют!

– Мне понравилось, сам выбрал. Показалось, что это уместно: изначально «Теодор» – дар Божий, а я как будто оттуда… Точнее, так родители назвали, – он покраснел и, не в силах врать дальше, открылся: – Знаешь, Оля, я не с этой планеты. Вернее, с этой, но она уже не та. Точнее, планета – та, но не в этом времени…

Федор умолк, окончательно запутавшись. Он чувствовал, что откровение – предвестник депрессии, и единственный способ оттянуть ее время – откровенничать, пока не наступит неотвратимое замыкание в себе. Оля смотрела на него удивленно-испуганно. Он наконец собрался с мыслями и заговорил не сбиваясь:

– Слово «земля» осталось у нас лишь для обозначения почвы, которой практически нет. Мы назвали планету «Элита». Климатический кризис истребил истинно земное население, сшиб его с вершины. Цивилизацию возглавили антропофромы, которых успели создать гомосапиенсы. Вернее, один из сапиенсов, который уже был фромом, – Смит Эсквиль. Похоже, у него были проблемы с женщинами. Он имел какое-то свое имя, но взял то, которое должно было принадлежать будущей цивилизации. Он не всевременный Бог, а идол фромов. Так он заявил, так и стало. На Элите его чтят как прародителя. Смит Эсквиль предсказал собственную гибель – так и случилось. Антропофром в отличие от гомосапиенса сохраняет историческую память, то есть потомок их рождается способным по мере взросления осваивать опыт предыдущих поколений даже без связи с нынешними. Естественно, подобные картинки, возникшие в уме отдельного индивидуума, будут похожи на бред. Но поколение в результате общения воспринимает их за истину. Конечно, уцелели и сапиенсы. Однако из-за отсутствия памяти они уподобились животным. Те, кто сослал меня сюда, так называемая Комиссия, считают, что и нынешние люди примитивны до отвращения. А мне они нравятся, хотя прогрессирующие признаки антропофромов налицо…

– Ой, ты так интересно рассказываешь! – зевнула Оля.

Федор оценил фразу всесторонне. Принес шампанского, шоколадку и предложил:

– Еще раз любовь, а, Оль? А потом покушаем? И пускай Смит Эсквиль нам завидует!

Она подняла руки вверх, потянулась и кивнула.

 

III

 

– Смотри, что я принес! – Федор положил на стол пять роз в целлофановой упаковке. – Сапиенсы говорят, что у них обворожительный запах. Я все-таки фром, пока не чувствую… А еще я купил тебе очаровательную панамку и солнцезащитные очки. Продавщица сказала, что панамка будет в самый раз. Как можно такое утверждать, если она не видит тебя, а просто слушает меня? Темные очки я и себе купил – на Земле слишком яркое солнце. А потом я куплю тебе белый костюм. Или любого другого цвета, только не серого, который я ненавижу! Сейчас ведь лето. А на Элите всегда осень. И всегда вечер… Поэтому фромы близоруки, но хорошо видят в сумерках… Представляешь, какое интересное выражение я сегодня подслушал? «Вкусная конфетка должна быть в красивой обертке!» Так сказал молодой сапиенс про одежду, которую покупал своей любимой.

– Ты такой внимательный, такой щедрый! – прощебетала Оля, продолжая мыть виноград. – Разувайся, садись, у меня котлеты готовы.

– Я пиццу принес. Поставь в микроволновку. И вообще – я тебя хочу. Без котлет и пиццы. Только тебя…

– А потом?

– Да-да, потом… Пусть фромы нам завидуют!

 

IV

 

– Самое страшное, Оль, – реверсии, откаты назад. Они преследуют фромов с самого начала. После климатического кризиса, когда сапиенсов осталось полмиллиона, а нас – полторы тысячи, неизбежно было смешение: виды-то родственные. Естественно, примеси потом отсекли. Но в некоторых особях фромов остались рудименты сапиенсов. Их сейчас не уничтожают, как семьдесят лет назад, – их лечат. Индивидуальный инстинкт продолжения рода – одна из самых опасных реверсий, угрожающих общественному устроению Элиты. Фромы называют ее инстинктом самца. Или, скажем, самки. Фромы лишены большинства человеческих чувств, так как считают, что именно они приводят цивилизации к катастрофам. Видимо, так оно и есть… И я тоже болен. Похоже, смертельно болен, если влюбился в тебя – простую земную женщину. Общение, которое не дает реальных результатов, у фромов считается примитивным. Не обижайся, пожалуйста, но наши с тобой отношения – это как если бы сапиенс влюбился в шимпанзе и стал бы с ней угукать. Речь идет не о внешности, естественно, а об интеллекте.

– Ну, спасибо! – Оля сделала круглые глаза, но обиды не выразила, так как улыбнулась.

Поэтому Федор продолжал:

– Фромы и сапиенсы сходны. Только фромы подогнаны под определенные стандарты: мыслями, телосложением, внешним возрастом, одеждой. Возраста у них три: младенчество, когда фром готовится к будущей жизни, молодость, когда проверяет в жизни теоретические навыки, и зрелый возраст, когда после блокировки гена старения становится вечным. Условно вечным, поскольку возможна, хотя и маловероятна, случайная гибель фрома. Да и Комиссия может принять решение об уничтожении любого индивидуума-диссидента, если он перестает вписываться в общую концепцию. Эсквиль предвидел ситуацию, при которой некоторые фромы могут мыслить не так, как все, и, чтобы не допустить деградации общества Элиты, в Основополагающем Законе изначально указал, что несогласие с устройством жизни на Элите трактуется как инфекционное психическое заболевание. Когда инфекция приобретает обширные размеры, носителей рекомендуется уничтожать, при возникновении отдельных случаев – лечить. Парадокс, но мне не нравится энергия Космоса в качестве основного питания, я не хочу засыпать по Режиму, ненавижу носить одинаковую одежду с равными себе по статусу. Смешно сказать, но я приминал рукав рубашки или подворачивал воротник, чтобы отличаться от остальных! А главное, с чем не могу примириться: на Элите только отдельные фромы имеют право на обычную любовь, цель которой – воспроизводство будущих поколений. Но и они из всей «вечной» жизни привлекаются к этому лишь на пятнадцать лет – в период молодости. Опять не обижайся, но нам бы с тобой на Элите запретили общаться. Хотя бы по возрасту.

– По-моему, ты увлекся комплиментами в мой адрес, – на этот раз Оля, похоже, обиделась.

– Прости, пожалуйста. Речь шла в первую очередь обо мне. Я обречен, потому что способен радоваться несовершенному миру, в который сослан с благой целью его возненавидеть. В лучшем случае меня оставят здесь умирать, как умирают все сапиенсы, пройдя стадии старения. Но скорее всего – отзовут на Элиту, где аннигилируют с последующей реконструкцией.

– Это что? – спросила она, моргнув широкими ресницами.

Он задумался.

– По-вашему… Расстрел, что ли? Нет, тебя не убивают, а раскладывают на элементы, часть которых можно удалить, часть – заменить. Ты как бы ощущаешь, что это ты, но какой-то не такой. Потом все проходит, однако ты считаешься в среде фромов несовершенным. Но мне почему-то предпочтительнее быть неправильным. А аннигиляция в чистом виде – уничтожение, хотя память о тебе будет храниться бесконечно долгое время с перспективой восстановления. Так они говорят. Только я не могу представить ситуации, при которой меня нужно будет восстанавливать. Даже при революционной деформации общества это нецелесообразно. Революционеры всегда борются за себя, их больше ни на что не хватает.

– Ты хочешь сказать, что фромы – роботы?

– В известной степени – да. Хотя за такое сравнение можно попасть под расследование Комиссии, – Федор вновь собрался с мыслями. – Они поставили меня перед выбором: отправляться в резервацию сапиенсов, где они живут под присмотром более совершенных существ, или вернуться в дикое, по их пониманию, время, когда сапиенсы царили на планете. Я выбрал прошлое и не ошибся. Хотя бы потому, что встретил тебя, Единственную. На Элите я не знал такой любви. Здесь любовь воспевают, возможно, даже чересчур, считая самым возвышенной эмоцией, а на Элите она относится к категории банальных чувств и доступна только специально подготовленным фромам, память которых после выполнения долга перед обществом очищается. И здесь мне не грозит депрессия только из-за того, что сейчас я радуюсь. Я не один такой – нас много. Мы живем, мы умрем – ну и что?

– Прости, любимый, это, конечно, не женское дело, но мне интересно, почему фромы так ограничивают себя?

Он явно не ожидал подобного вопроса. Но пристально взглянул на Олю и ответил:

– На Элите необычайно (в сравнении с Землей, конечно) развиты космические технологии. Эсквиль преобразовал цивилизацию, чтобы сделать ее пригодной для покорения бесконечного пространства – несбыточной мечтой сапиенсов, успешно реализуемой фромами. Сапиенсы, мучимые банальными чувствами всю свою временную жизнь, были обречены на бесконечный повтор развития и гибели. Но лично мне не нужен Космос – достаточно Земли. То есть мое мировоззрение противоречит официальной идеологии. Я – диссидент. Хотя сам понимаю, что это звучит чересчур пафосно… Я – лишний индивидуум с устаревшим видением мира, консерватор, архаист, подверженный из-за рудиментарных реверсий самоунижению, которое в моем сознании преобразуется в унижение личности социумом.

– Ты фантазируешь, Федор? – Смысл вопроса выражал надежду, но в интонации ее не было.

– Если бы, если бы… Кстати, Оля, расскажи немного о себе. Я все время говорю, а ты только слушаешь.

Она притихла, будто собиралась с мыслями, затем улыбнулась, вздохнула и почти заученно начала:

– Я родилась в обычной семье. Окончила школу, затем – университет. Вышла замуж, мой муж…

Тут Оля приостановилась и глаза ее беспокойно забегали.

– Можно, я не буду рассказывать дальше?

– Не нужно, Оль, – глаза Федора начали мягко влажнеть и искриться.

Он приподнял руку, как бы дал команду, и они произнесли вместе две немного разные фразы: Оля – «Пусть фромы нам завидуют!», Федор – «Пусть Эсквиль нам завидует!»

 

V

 

– Оставлять потомков на Элите я не вправе. Но здесь я тоже умру, и память обо мне сотрется. Сапиенсы научились хранить генетические коды, но не могут по ним восстанавливать биологические модели. И никогда не научатся, потому что прежде им на смену придут фромы. Еще я слышал, что Комиссия приставляет к таким ссыльным, как я, медицинских надсмотрщиков – устойчивых, проверенных фромов, докладывающих обо всех обстоятельствах, в которых проходит излечение. Знаешь, Оля, согласно Завету Эсквиля фромы имеют всего три сотни имен: полтораста мужских и полтораста женских, кроме неповторимого имени самого Прародителя. На самом деле я не Федор, конечно. Я – Койн-34683753. Идея «золотого миллиарда», витавшая у сапиенсов, осуществилась у фромов, хотя нас пока пятьсот миллионов. Я в задумчивости, Оля… Зачем вечность без любви? Представь себе: основное чувство фромов – долг перед цивилизацией!

– Иди ко мне, глупенький! Разве тебе мало того, что я тебя люблю?

– Твоя любовь – дар свыше. Я уж думал, что устал от жизни. На Элите любовь строго регламентирована, на воспроизводство выдают лицензии, а родители никогда не видят своих детей. Ты ведь земная женщина? У нас с тобой будут дети?

– А как же! Много-много маленьких фромо-сапиенсиков! – призывно улыбнулась Оля. – Ты любишь детей?

– Конечно! У них такие прелестные мордашки!

– Пусть Эсквиль нам завидует!

 

VI

 

«Докладывает медицинский надсмотрщик Клер-71592168. Опекаемый Койн-34683753 ведет себя неадекватно: вступает в полный контакт с «гомосапиенс», откровенничает о своей сущности, склонен называть Прародителя только по фамилии и без титула. Наблюдение показывает, что Койн неизлечим по причине отсутствия презумпции компетентности физии и рациональности поведения. Себя считает в большей степени сапиенсом, чем фромом. Предлагаю Комиссии исключить его из списков населения Элиты, покинув на пожизненное пребывание на Земле. Мне прошу командировку не прерывать, а по возможности продлить до следующего опекаемого, так как приспособилась к местным условиям».

Оля непритворно заплакала. Досада, сожаление, стыд на Элите тоже относились к категории примитивных, а потому запрещенных чувств, но она не чувствовала себя виновной в нарушении долга перед цивилизацией. И одновременно знала: Комиссия, в которой заседают самые мудрые фромы, никогда не оставит на Земле, отдаленной от Элиты на семьсот лет, медика, написавшего столь эмоциональный отчет. Ее вернут, отсканируют воспоминания, восстановив истину, и долго будут лечить, возможно, даже реконструируют или отправят сюда, где она сможет встретить Федора. А он, оставшись на Земле, за это время может состариться и умереть. Ведь сапиенсы не знают вечности.

Знала Клер-71592168 и то, что диагноз Койна-34683753, больше похожий на приговор – «Агрессия как разрядка эмоциональной напряженности кумулятивного генеза в структуре социального конфликта, развившегося в условиях длительной психотравмирующей ситуации» – вынесен ему Комиссией как альтернатива аннигиляции за попытку механического повреждения строящихся спейскроссов.

Но она выполнила свой долг; и у нее есть несколько дней, пока ее сообщение и ответ Комиссии будут мчаться по лабиринтным коридорам времени. И эти дни она проведет с Федором, который действительно несовершенен, потому что не узнал в ней фрома-надсмотрщицу, хотя именно принадлежность к одному виду сблизила их. Однако все это сейчас несущественно: ведь на Элите у нее никогда не будет такой любви, которую она встретила здесь, на Земле. Обычной любви.