Симпатичная женщина сидела на широком низком подоконнике, задумчиво оглядывала свои ногти и нервными, резкими движениями подправляла их миниатюрной пилочкой.

«Господи, да что же это со мной? Что же я места себе не нахожу уже второй день? Ну встретила я его, ну и что? Сколько я их раз на дню встречаю, одноклассников-то своих… И Димку недавно видела, Светку с Николаем как-то на рынке встретила… Да, но с ним-то мы не виделись лет двенадцать-пятнадцать. Он же из города сразу после выпускного уехал. Одноклассники, одноклассники… А ведь мы, девчонки, и внимания не обращали на этого молчаливого увальня. Вот он какой стал… Изменила нас жизнь, разбросала… Разбежались, разъехались все… Как он меня назвал? Лидунюшка… Красиво как, а? Меня ведь так даже муж-покойник никогда не называл, прости меня, родной мой. А за что это я у тебя прощения-то прошу? Уже девять… да нет, почти десять лет все прошу, прошу… Дура ты, Лидка набитая… Даже не набитая, а битая дура! Причем много раз! Другие… Светка их, мужиков-то, скольких уже сменила? А ты, дура, все – дети, дети… Что люди скажут? Да ничего они не скажут! Ну посудачат, помоют кости, да и забудут… И что из того, что у меня две дочки? Тоже разъедутся… за своими мужьями-то. Нет, Ирка не бросит меня, хозяйственная она девка, все с тряпкой да с веником по квартире ходит. А интересно, какой бы сын у меня был? В кого? Ээ…, Лидка, ты о чем это? Уже и от кого? Дура старая, ну о чем ты думаешь? Не стыдно, а?.. А вот и не стыдно! Да я и не старая еще! Тот-то ведь, покойник, лапищами своими как сожмет, бывало! Больно ведь было! А уж пьяный когда был… бр-р… Целоваться лез еще… вонючий! И не спрашивал – хочу-не хочу, можно-нельзя… Да и любила ли я его? Скорее боялась… Боялась его пьяной необузданной ярости; боялась пересудов соседей в этом затхлом городке, провонявшем дурацкими ветхозаветными нравами, как застоявшаяся зловонная лужа… Да ты что, Лидка, сдурела совсем? Про соседей, про мужа-то такое?!. Хоть и покойника… На кладбище сходить надо бы… в выходные может и вырвусь… Проведать, могилку поправить, цветочки поставить свежие… Ой, а букет-то его не завял ведь, от всего сердца, видно, подарил. А как при этом руку он мне поцеловал! Как это говорят? Галантно… вот. Приятно это оказывается. Я даже покраснела… Дура, вырывать руку начала, по сторонам оглядываться. Где же он так научился? Он же сказал, что служит… И еще, что на пенсию собирается… Кто же он? Капитан? Майор? Нет! Наши-то, местные, из военного городка… только и видишь, что водку жрут, да баб чужих лапают. Брюхо у каждого…фу! Небритые вечно, все что-то в сумках тащат… А еще он сказал, что не пьет. Нет, нет… Он сказал: «Лидунюшка, лапушка, я эту дрянь и не нюхаю даже». Точно, точно… Как же у него это ласково звучит – Лидунюшка… Не-е, наверное он полковник все-таки… Боже мой, Лидка, ведь он сказал, что не пьет! Не пьет! Ты понимаешь, дурочка – не пьет! Да нет, такое невозможно… А почему, собственно, невозможно? Если он служит? Да еще и полковник! Какая, наверное, у него жена счастливая! Любит его… сильно. А может стерва какая-нибудь? А причем тут жена? Он о жене ни слова не сказал, между прочим. Да и не похож он на женатого мужика. Рубашка как-то выглажена странно! Я таких рубчиков от утюга не оставила бы на воротнике. Ой, да сам он их гладит! Да и небритый немного был… Впрочем, ему это даже к лицу… Этакая элегантная небрежность… Небритый полковник нежно и галантно поцеловал даме руку! Ой, да что же это я… Аж щеки загорелись! А может он сейчас позвонит? Телефон-то я ему дала свой… Эх!... Уж я бы!.. Я бы!.. Прекрати, Лидка! Размечталась… Как же, позвонит… Все они, мужики…У него, небось, там, в столице… Нет, нет!.. Не такой он… Если умеет так целоваться!.. Чего!? Уже целоваться? Он же тебе только руку и поцеловал, Лидка! Да ладно, не ври уж себе-то, хоть. Не руку… не руку… Он тебе сердце поцеловал, душу твою одинокую, судьбу твою вдовью поцелуем обласкал, Лидка! И хочется тебе, чтобы он не только по телефону позвонил, а и зашел! И расцеловал тебя всю! И хочется прижать тебе голову этого полковника к своей груди так, чтобы услышал он трепетный стук сердечка одинокой женщины; хочется погрузить свои пальцы в его, начинающую седеть, шевелюру. Хочется тебе, Лидка, вдохнуть почти забытый запах маленькой нежной радости. И немного всплакнуть после! Тихо, почти неслышно… И не теми слезами – горькими, обидными, которые при еще живом муже скрывала – глотала их; и не сегодняшними – одинокими, горестными, которыми подушка уже пропитана, а новыми – счастливыми, радостными. О, кто-то в дверь звонит. Кого там еще черти приперли? Соседка опять, что ли? Вечно не вовремя… ». Лида положила пилочку на подоконник и неспешно подойдя к двери открыла ее.

– Ой… ты?! – Лидка вскинула руки к вмиг запылавшим щекам. «Господи, есть ты, есть!.. Услышал меня!..» Заходи, заходи, Пашенька…– засуетилась она с радостным смущением; выглянула на площадку, протиснулась мимо Павла на кухню, зачем-то открыла холодильник, закрыла его, бросилась к плите, поставила чайник. – Проходи в комнату, располагайся. Будь, как дома… Я сейчас…

Павел окинул прихожую – палас на полу, зеркало, вешалка…

– Красиво у тебя… Чистенько, уютно… Лидунюшка, да я ненадолго…

Пробовал тебе звонить, да видно с местной сетью что-то… У меня через три часа поезд.

Он прошел на кухню и взял Лидку за плечи. Почти забытая сладостная волна от этого мягкого прикосновения окутала задрожавшую Лидку, она обмякла и чуть ли не застонала. «Ну же, ну… Пашка!» Павел, будто куклу, повернул замершую Лиду к себе:

– Поехали Серегу навестим… Когда-то мне удастся вырваться еще раз сюда…

– Какого Серегу?! – непонимающими глазами уставилась на него Лида.

– Ну какого, какого… Твоего… На кладбище давай съездим, к Сереге на

могилу. Я ж тебе говорю – у меня поезд через три часа. Цветы я взял, в такси лежат… Что-то неожиданно неприятное, холодное сжало Лидкино сердце.

– А при чем тут Серега? И поезд? – Лида отстранилась, опустилась на стоящий возле кухонного стола табурет и прикрыла ладонями, наполнившиеся в один момент слезами, глаза. – «О чем это он? Он же ко мне, ко мне пришел… ради меня… Я же просила, я же меч… О-оо, нет!.. ». Она вскочила, кинулась в комнату, оттолкнув с дороги Павла, оперлась руками на подоконник. «Не может такого быть, не может… не может! Я не хочу так, не желаю! Разве так можно?!.» и вновь прикрыла руками лицо. Павел двинулся за ней в комнату. «Проклятье! Рсстроил бабу воспоминаниями! Видно, любит до сих пор… Дурак, нужно было одному спокойно съездить на кладбище. И всех дел-то… Теперь выкручивайся!» Он посмотрел на часы: «Твою мать!.. Вещи еще не собраны…»

– Лидунь, прости, что расстроил. Мне подумалось… одноклассники все же… проведать надо.

Лида повернулась, не отнимая рук от лица, присела на подоконник. Покачивая головой, почти простонала – глухо, без интонаций:

– Уходи!

И так ненавидяще прозвучало это «уходи», с такой отталкивающей, отгораживающей силой, что Павел поежился. «Китайскую стену в один момент возвела. Во, баба!»

– Лида, ну что ты уж – так-то… Ну не подумал я, что это так тебя расстроит. Вот ведь… Встретились, как одноклассники, по-доброму, а расстаемся… Нельзя же так… ссориться… из-за…

– Уходи, Паша… уходи! – уже с истеричными нотками Лидка завершила разговор, – Дурак! Мы уже давно не одноклассники… Мы просто… люди.