Серый свет нарождавшегося утра робко освещал Скалистые Горы. Лениво потрескивали угли догоравшего костра. Мужчина и женщина сидели, молча глядя на рассыпающиеся искры и ожидая восхода солнца...

 

***

 

Скалистые Горы раскинулись на засиженных мухами фотообоях, занимавших целую стену, угли потрескивали в закопченном камине, а серый рассвет пробивался с улицы сквозь замызганное окно ресторана «Привал».

Мужчину звали Евгений. Для друзей и товарищей - Женька.

Работал Женька музыкантом в соседнем ресторане, а в «Привал» зашёл с единственной целью: встряхнуться и провести курс лечения от хронической болезни творческих людей - депрессии. То, что Женька человек творческий ни у кого сомнений не вызывало. Его песни играли во всех кабаках города, а инструментальную музыку местная студия телевидения использовала для озвучивания самоделковых клипов и рекламных роликов. Когда-то, окончив с отличием музыкальное училище, он собирался поступать в консерваторию, но всё испортил тромбонист Лёшка Филатов.

Филатов слыл человеком непростым, крупным специалистом по тайным знаниям и потому одевался причудливо. В свободное от работы в джазовом оркестре время, Лёшка ходил «на жмура». Тогда поверх белоснежной рубашки он надевал чёрную кожаную жилетку, а на голову настоящий английский котелок. Где он его взял - для всех оставалось загадкой, но выглядел Лёшка в похоронной процессии весьма импозантно и торжественно. Торжественней самого виновника.

Он и поведал молодому композитору, что на Земле одномоментно присутствуют не более ста людей, которые действительно двигают вперёд науку и искусство. Все остальные - примазавшиеся бездари и 'пэ-дэ-ра-сы', которые просто не хотят работать. Потом он строго посмотрел на Женьку и спросил:

- Ты ощущаешь в себе искру Божию? Чувствуешь себя избранным? Чувствуешь, что ты один из ста?

Женька прислушался к своим ощущениям и понял – не чувствует.

- Ну и не хрен тебе там делать, - махнул рукой Лёшка, - играй вон, в кабаке. В 'Меркурии' как раз место освободилось, клавишник нужен.

Так Женька оставил мечты о «консе», но продолжал писать для души и развлечения. Однако с некоторых пор его творчество приобрело угрожающие формы – весь окружающий мир превратился в музыку. Он смотрел на людей, деревья, здания и слышал музыку. Ел, пил, спал и слышал музыку. Он начал сочинять во сне и даже написал два произведения в технике додекафонии. Услышав тему, Женька вскакивал с кровати и быстро набрасывал партитуру. Через некоторое время он начал лунатить и мог среди ночи обнаружить себя стоящим за инструментом или дирижирующим невидимым оркестром. Окончательно Женя понял, что крыша съезжает, когда, купив на рынке неведомые ему доселе детали, вскрыл свой «Ensoniq», впаял куда-то микросхемы и перепрограммировал банки данных. Звучание, которое после этого начал издавать инструмент, было настолько могуче и фантастично, что немало музыкантов из других городов и весей совершили в «Меркурий» хадж - послушать это. Специалисты из Москвы, оглядев его модернизацию и очкасто щурясь, завистливо крутили головами:

- Сам допёр или подсказал кто? Такого никто в мире не делал.

Объяснить Женька не мог.

А неделю назад всё исчезло. Состояние творческого подъёма, к которому Женька уже привык, внезапно испарилось. Он пытался, усадив себя за инструмент, вызвать его искусственно, пытался оживить какие-то образы - всё было бесполезно.

Музыку писать - это вам не лобио кушать.

С горя Женька запил. Впрочем, это так называлось. На самом деле он был практически непьющим, что в кабацкой среде большая редкость. Для разнузданного загула ему было достаточно бокала шампанского. Потому и приплёлся Женя, закончив рабочий день в родном «Меркурии», в «Привал».

Гулять.

Гулять одному было скучно, и он решил присмотреть себе на вечер какую-нибудь барышню. Нельзя сказать, чтобы Женька имел большой опыт по этой части – нет. Естественно, кое-какие навыки правильного обращения с нежным полом у него были – в присутствии дам соплю оземь не бил, и пару лет назад даже завёл постоянную подругу - легкомысленную девицу с колоритной фамилией Твердолобова, - но сейчас его сердце и руки были совершенно свободны.

Ни одной более-менее подходящей кандидатуры в зале он не увидел. Там и вообще-то, народу было пять человек, включая Женьку. Окинув взглядом унылую картину и заказав бутылку шампанского, он уселся за стол у камина в одиночестве.

Прошло десять минут, двадцать. Женька пил шампанское и грустил. Грустил о неудавшейся двадцатипятилетней жизни, бездарно потраченном времени, упущенных возможностях, о ненаписанных шедеврах, которые он уже никогда не напишет. Он даже придумал эпитафию на собственный памятник: «Гениальный несостоявшийся композитор», а ниже «... сколько великих творений он не создал...».

- К вам можно? - негромкий голос прервал предсмертные размышления. Женька, очнувшись, поднял голову. Перед столиком стояла молодая женщина и вопросительно смотрела на него. Пару секунд Женька энергично соображал, что ответить. Он знал – проблем с экстерьером у него нет, но чтобы вот так... в пустом зале, к нему за стол садилась незнакомка – такого ещё не бывало. Суетливо вскочив, он отодвинул стул и помог гостье. Не церемонясь, та протянула руку.

- Гипатия.

- Евгений. Простите... как? Я не совсем понял.

- Гипатия. Это древнее имя. Его мало кто знает. Можете называть меня Гиппи.

- Что будете пить... Гиппи? - запнувшись, выговорил Женька.

- То же, что и вы. У нас небольшой выбор, я полагаю, - она насмешливо окинула взглядом стойку бара, - самым лучшим вином меня угощал Синезий, епископ Птолемея, но, боюсь, того винограда сегодня уже не найти и в Александрии.

Изумлённый Женька машинально налил бокал шампанского и внимательно посмотрел на гостью. Её лицо было красиво какой-то необычайно гармоничной красотой. Такие лица он видел у античных богинь, на картинках.

Она подняла бокал:

- За вас, Женя. За ваш успех...

- Что вы имеете в виду? - уточнил Женька.

- За ваш творческий успех, - пояснила гостья и пригубила вино.

Женька машинально кивнул и тоже отпил.

... А через десять минут он уже рассказывал о том - что потерял, и как ему теперь тяжело и невозможно жить. Гипатия сидела молча и внимательно слушала.

- Если бы вы только знали, какую музыку я писал, - Женька горестно покачал головой.

- Ты не писал, Женя, - она улыбнулась и насмешливо посмотрела ему в глаза, - ты её записывал...

 

***

 

Около двух ночи к столу подошла Светлана, метрдотель зала.

Оценивающе смерив взглядом Гипатию, она панибратски хлопнула Женьку по плечу:

- Ты с нами едешь... или посидишь? - и послала ещё один ядовитый взгляд профессиональной стервы, которая вообще-то ни на что не претендует, но, тем не менее... чтобы не потерять форму...

- Посижу, если ты не против.

- Да мне-то что? Хоть живи тут, было бы с кем... - Светка, хохотнув, пошла к выходу и уже от двери крикнула:

- Я сторожа предупрежу.

Через пару минут показался сторож. Раньше Женя, иногда остававшийся здесь допоздна, его не видел. Новенький.

Сторож подошёл к столу и вежливо представился:

- Нестор Догэнович.

Он был лыс, в чертах лица было что-то азиатское, раскосые глаза смотрели с умным, хитроватым пониманием. Сторож повернулся к Гипатии и опять склонился.

- Здравствуйте, госпожа.

- Сее-дайси, хватит дурачиться. Принеси нам лучше чаю.

Сторож учтиво кивнул головой и пошёл к ведущему на кухню служебному проходу. Женя вопросительно посмотрел на Гипатию.

- Вы знакомы?

- Да, уже давно…

 

Раздавшийся мелодичный звук отвлёк Женькино внимание.

У него был абсолютный слух. Прозвучавшее - было 'ля' первой октавы, но 'ля' такой неимоверной чистоты и необычного тембра, что Женька окоченел в восхищении. Он прислушался, пытаясь определить источник звука, и ему показалось, что звук раздался из старинного антикварного зеркала, стоявшего в углу зала. Когда-то оно служило украшением. Богатая рама с вензелями сделанная из дерева неведомой породы, идеально гладкая поверхность... – но, со временем, рама от затушенных об неё окурков потеряла вид, амальгама по углам облупилась, зеркало треснуло, и его задвинули в угол. Звук повторился, и Женька уже не сомневался, что он исходит именно оттуда.

Зеркальная поверхность заволновалась, пошла рябью, выгнулась, и из неё вышел Нестор Догэнович. Только теперь он не напоминал азиата, а был настоящим японцем, одетым в хламиду буддистского монаха. Подойдя к столу, сторож откуда-то из воздуха извлёк поднос, расставил приборы, налил в крошечные чашки желтовато-зелёный напиток и, с поклоном отойдя в сторону, уселся на пол, скрестив ноги и прикрыв глаза.

Ошарашенный Женька встал и подошёл к нему. Старик приоткрыл один глаз.

- Нестор Догэнович, что вы делаете?

- Я ничего не делаю, - невозмутимо ответил сторож.

Женька напряг воображение.

- Что такое то, что вы не делаете?

Сторож открыл второй глаз.

- Даже древние мудрецы этого не знали.

- Сее-дайси, - прервала их Гипатия, - ты мне мешаешь.

- Слушаюсь, госпожа, - не меняя позы, сторож поднялся в воздух, плавно перелетел и опустился на стол стоявший в отдалении.

***

 

Внутри у Женьки стало нехорошо. Вспомнились триллеры о нечистой силе, упырях, а то и самом Князе тьмы, стремящемся установить на Земле своё царство. Неприятно заворочалось в животе. Боком, словно краб, не сводя глаз с зависшего в нескольких сантиметрах от стола японца, он проковылял к служебному проходу, и рванул по обложенному кафелем коридору, провонявшему запахами кухни и туалета. Женьку трясло, на ходу он пытался застегнуть молнию на куртке и никак не мог попасть в замок. В конце коридора тускло горела единственная лампочка. Женька повернул за угол... - перед ним стояла Гипатия. Отшатнувшись в сторону, он кинулся назад, и увидел, что в противоположном конце показался сторож.

Всё.

- Сейчас жрать меня будут, - вяло подумал он, почему-то вспомнив об эпитафии на памятнике, - ... и похоронить ничего не останется.

На плечо ему легла мягкая, участливая рука.

- Испугался? - это была Гипатия, - Не бойся, всё будет хорошо. Идём, - подавая пример, она пошла вперед, и Женька поплёлся следом.

У стола он налил и залпом осушил фужер шампанского, сел на место, трясущимися руками достал сигарету.

- И что теперь? - обратился он к Гипатии, косясь на японца вновь застывшего над столом. Однако, та не ответила. Она напряжённо вслушивалась, затем сделала сторожу знак.

- Время. Начинай.

Сторож слетел на пол, поднялся на ноги и подошёл к зеркалу. Приняв странную позу, он начал раскачиваться: сначала еле заметно, затем со всё более возрастающей амплитудой.

- Что он делает? - шёпотом спросил Женька, забывший о своём недавнем испуге.

- Проход открывает. Молчи, - шепнула в ответ Гипатия, всматриваясь в зеркало.

- Есть...

Поверхность покрылась рябью, потом она втянулась и образовалась воронка, в которой возникла человеческая фигура. Через секунду перед зеркалом стоял хорошо сложенный мужчина среднего роста, одетый в римскую тогу. Гипатия подошла и склонила голову.

- Здравствуй, учитель.

Человек обнял её за плечи и поцеловал в лоб.

- Здравствуй, - он перевёл взгляд на Женьку, - кто это?

- Причина нашего собрания. Его зовут Евгений.

Женька вышел из-за стола и, подражая Гипатии, поклонился.

- Женя, это Плутарх – мой учитель, - представила она незнакомца, и Женьке опять стало дурно. Кое-как добравшись до своего места, он уселся и уже оттуда наблюдал за происходящим.

Поверхность зеркала вновь покрылась зыбью, и показался второй человек. Лицо его было до боли знакомо. Женька видел это лицо сотни раз и, не удержавшись, восторженно вскрикнул:

- Леонардо!

Второй гость благосклонно взглянул на него.

- Ты прав, мой мальчик. Ты бесконечно прав, - и, обращаясь к Гипатии, лукаво косясь на её немаленькую грудь, - А который здесь сейчас год, милейшая?

- Две тысячи третий, сударь.

- О-о! Великолепно! И меня узнают в лицо! Когда-то Франциск I, недовольный моей «Битвой при Ангьяри», заявил, что через сто лет никто и не вспомнит такого мазилу. Знал бы, его высочество, как он ошибался. О-о-о..., - чрезвычайно довольный собой, великий мастер, осматриваясь, прошёлся по залу.

- Чьи это покои? Ваши, сударь? - обратился он к Женьке. - Зачем так много кресел, да ещё таких неудобных?

- Я позже всё объясню, - торопливо вступила Гипатия, - позвольте ещё несколько минут.

- Прелестно... прелестно..., - пробормотал маэстро, оглядывая Гипатию уже сзади.

 

Зеркало выпустило из своих глубин ещё одного человека.

Прибывший был одет почти современно: костюм и туфли. Русые, зачёсанные назад волосы. Худощавое лицо.

- Здравствуйте, Михаил Афанасьевич, - поздоровалась Гипатия.

Для прибывших гостей сторож попытался соорудить отдельный стол, но Плутарх жестом остановил его.

- Это не имеет ровно никакого значения, - и повернулся к Гипатии.

- Ближе к делу, я не хотел бы задерживаться.

- Время подвластно вам, учитель, - поклонилась в его сторону женщина.

- И, тем не менее, рассаживайтесь, друзья, - он указал на кресла Леонардо и Булгакову.

 

- Правами предоставленными мне постом Координатора я собрала вас, чтобы решить техническую проблему, - Гипатия встала перед учёными мужами, однако держалась свободно, не испытывая ни малейшего смущения от их величия.

- Так случилось, что в результате недосмотра одна из ячеек информационного поля оказалась незаполненной. В результате этого информация начала стекать самопроизвольно. Прошло некоторое время, пока мы перекрыли этот поток, но утечка составила около 250 единиц. Практически вся информация поступила к одному человеку и, надо сказать, человек выдержал это испытание, - она указала на Евгения.

- Поскольку для поиска и инициации нового посвящённого потребуется некоторое время, я вношу предложение подключить Женю к уже использовавшейся ячейке и продолжать дальнейший процесс в рабочем режиме.

Леонардо фыркнул.

- И для этого ты нас собрала? Не могла решить вопрос сама?

- Я не намерена нарушать регламент, - Гипатия вскинула голову.

- Простите, пожалуйста, я бы хотел несколько уточнить суть, - обратился к Гипатии Булгаков, - а сам... гм... товарищ... представляет, о чём идёт речь? Судя по его растерянному виду..., - он указал на Евгения, тот действительно выглядел не лучшим образом.

Гипатия смутилась.

- Я не успела объяснить ему, что происходит. Но это несложно исправить, - она направилась к Женьке. Он посмотрел на неё мутным взглядом и что-то горячечно зашептал. Девушка наклонилась.

- Но они ведь, все умерли, - указывая на комиссию, шелестел Женька. Глаза его настороженно косили в сторону высоких гостей.

- Неужели? - искренне изумилась Гипатия, - может быть, и я умерла? Не городи чепухи Женя. Они живее всех живых. Живее не бывает.

 

***

 

Женька плохо понимал, что говорила Гипатия, однако суть уловил.

Чёртов тромбонист Филатов, оказался прав. Есть эта сотня посвящённых. И ему предлагают стать одним из них. Что он такого сделал? Почему выбрали его? Женька не мог уразуметь.

Гипатия терпеливо объясняла:

- Беда с вами, музыкантами. Ты уже проверен, творческого потенциала хватит, чтобы воспринять и расшифровать сигналы инфополя. Кто мне целый вечер рассказывал о том счастье, которое испытывал когда творил?

- Ты сказала, что это не я.

- Ты – не ты, какая разница? Ты был проводником. Думаешь, каждый для этого пригоден? Хороший композитор - достаточно редкая вещь. Не так часто удаётся вычислить приличный экземпляр.

От такого утилитарного подхода у Женьки отвисла челюсть.

- Так что, все великие...?

- Все. Без исключения, - кивнула Гипатия.

- А-а..., - Женька глазами указал в сторону Леонардо.

- Тоже. Я говорю тебе, что другого способа просто нет. Инфополе рассчитано на сотню ячеек, большего количества Земля не выдержит.

- И Бетховен? - обречённо вздохнул Женя.

- И Бетховен, и Моцарт, и Эйнштейн. Достаточно?

- Ну, что ж..., - Женька встал и принял торжественную позу, - я готов. А умирать сейчас надо?

Комиссия покатилась со смеху. Плутарх поднялся, подошёл к нему, обнял за плечи.

- Живи, парень, твори и не сомневайся. Ты вечен.

Гипатия бюрократически напомнила:

- Мы обязаны проголосовать. Кто «за»?

Члены комиссии подняли руки.

- Единогласно. Поздравляю, Женя!

Женька прислушался к себе. Тихо...

- А почему я ничего не чувствую?

- Не сразу, имей терпение.

Великие поднялись, отодвигая стулья. Один за другим они подходили к Женьке, поздравляли его, прощались и исчезали в зеркале. В зале остались Женька, Гипатия и Нестор Догэнович.

 

***

 

Серый свет нарождавшегося утра робко освещал Скалистые Горы и с каждой минутой они становились отчётливей и рельефней. Лениво потрескивали угли догоравшего костра. Мужчина и женщина сидели, молча глядя на рассыпающиеся искры и ожидая восхода солнца...

 

Наконец Гипатия встала.

- Мне пора. Рада была познакомиться.

- Мы ещё увидимся?

- Конечно, всё в наших руках.

- Гиппи, - Женька помялся, - мне это не привиделось?

- Нет, глупенький, - она подошла, погладила его по щеке и направилась к зеркалу.

Перед тем, как войти в него, она ещё раз обернулась и махнула рукой. Женька помахал в ответ. Стеклянная поверхность расступилась и приняла её. Снова раздался тот же чарующий звук. Женька ещё стоял, блаженно улыбаясь, как вдруг поверхность зеркала вздулась пузырём и оно, лопнув, с оглушительным грохотом разлетелось на мельчайшие осколки.

Женя испуганно огляделся по сторонам. Над столом парил сторож. Казалось, он спал.

- Нестор Догэнович, а как же вы вернётесь?

- Куда?

- Туда, в свой мир, из которого пришли.

Сторож открыл глаза.

- Мне некуда возвращаться, я сам свой мир. И ты – свой мир.

- А как же проход?

- Проходов, как и миров – много. Главное знать – куда и зачем идти

Женька присел рядом на стул.

- Нестор Догэнович, а Бог есть?

- Мы не отрицаем его существования, - кивнул сторож.

- А в церкви Бог есть?

- Статуи это не более чем куски камня и металла. Ты можешь поклоняться цветку, - хитро улыбнувшись, сказал японец.

- Так что же главное?

- Дух! Дух человека. И ты должен, проникнув в истинную природу ума, так повлиять на него, чтобы он сам стал своим собственным господином.

- Я ничего не понял...

- Язык - плохое средство. Лучше помолчим. Давай пить чай.

 

Откуда-то из воздуха сторож извлёк поднос и начал расставлять на столе крохотные чашки...