Что хочет автор. Литературные конкурсы

Автор:	Александр Паршин
Тема:	Заседание №8 от 21.02.20 года 8-й поединок 2-го тура Чемпионата Английского Клуба	Ответить

   ГОЛОСОВАНИЕ ОКОНЧЕНО

   Закончился 8-й поединок 2-го тура Чемпионата Английского клуба. Он проходил между рассказами «Золотой июль» автор Александр Сороковик и «Роковая встреча» автор Татьяна Голотвина.

   Со счётом 17:13 победу одержал рассказ «Золотой июль».
   Поздравляем Александра Сороковика с победой!

   Таблица после 2-го тура

   1 Александр Сороковик…….2……..31-20…….4
   2 Галина Димитрова………...2…….27-22……4
   3 Алексей Тверской…………2….....25-20…….4
   4 Владимир Печников………2….…31-27.…..3
   5 Джерри……………………..2…….28-24…...3
   6 Татьяна Голотвина……...…2.……27-22….....2
   7 Николай Виноградов…......2…......23-22…….2
   8 Людмила Петриковская..…2…..…21-20..….2
   9 Ирина Лунёва…………...…2…......21-22.......2
   10 Мирон Варламов…………2…....19-18….….2
   11 Александр Паршин….……2….….18-21.….2
   12 Наталья Козаченко….……1.…….14-11.…...2
   13 Ирина Гендельман…….…2….….28-33...…0
   14 Светлана Ливоки…………2.….… 18-25……0
   15 Ольга Гаинут…………..…2….…..17-30..….0
   16 Юрий Пастухов………..…2…..…15-28……0

   Эта таблица не окончательная. У нас некоторые авторы отказались от дальнейшей борьбы. Попробую найти замену.
   3-й тур начнётся сразу после праздника.

   ПЕРЕХОДИМ К ДИСКУССИИ С УЧАСТНИКАМИ ПОЕДИНКА


   Золотой июль
   Александр Сороковик

   В тот год я вернулся из армии. Призывался в мае, возвращался тоже, но тут же, встав на учёт в военкомате, рванул в Волгоград, на свадьбу лучшего армейского друга с дождавшейся его девушкой. В общем, домой вернулся только в конце июня.
   В разгаре был золотой пляжный сезон, и я с наслаждением предавался морскому отдыху. Мои прекрасные родители мудро решили не мучить меня подготовкой к поступлению в институт, убийством чудного лета нудной зубрёжкой. Успеется, поступить можно и потом, а сейчас ребёнку надо отдохнуть.
   Ребёнок радостно проводил время в весёлой компании старых друзей и подруг, загорая и плавая в море, но радость безмятежного отдыха портила одна важная проблема: зеленоглазая Наташка, с которой мы переписывались, вышла замуж, предложив остаться друзьями. Другие девчонки из нашей компашки были все «заняты», либо ещё не вышли из возраста малолеток. Я остался один, а молодой здоровый организм требовал девичьей ласки и внимания после двухгодичного аскетизма.
   Итак, нет лучше места для знакомства, чем морское побережье в разгар летнего сезона! Я оставил друзей и стал ездить на дальний пляж, где никого не знал. Сначала мне не везло. Девчонки попадались какие-то зажатые, знакомиться не желали. Другие, более покладистые, были курортницами без территории для встреч, а я жил с родителями. Ну не в прибрежных же кустах предаваться любви?

   И вот на четвёртый день произошла эта удивительная встреча. Я только расположился на своей подстилке (в те годы топчанами и шезлонгами пользовались в основном пожилые курортники), как в нескольких метрах правее остановилась девушка просто неземной красоты. Она бросила леопардовое покрывало на песок, скинула одежду и изящно присела, подогнув под себя одну стройную ногу, а вторую вытянула вперёд.
   На ней был серебристый импортный, явно недешёвый купальник, пепельные волосы схвачены в небрежный хвост. Она достала из сумки бутылку «Куяльника» – фирменной одесской минералки, пошарила там же в поисках открывашки. На её лице отразились недоумение (куда я могла её деть?) и досада (и как теперь открыть эту бутылку?)
   Тут уж я понял, что настал мой звёздный час. Надо было действовать решительно и без промедления: я почти физически ощущал заинтересованные взгляды конкурентов, их готовность ринуться навстречу знакомству с прекрасной дамой. Она не просто выглядела красивой, она поражала ухоженностью, горделивой осанкой, каким-то особым шармом.
   Однако рассуждать было некогда. Я очутился рядом, слегка склонился к девушке и вполне нейтрально спросил:
   – Можно, я вам помогу её открыть?
   – Можно, только если не зубами!
   – Ну что вы, я же не дикарь какой-то! – в руке у меня уже была наготове моя знаменитая расчёска – твёрдая, металлическая, имеющая в ручке вырез, специально предназначенный для открывания бутылок. Сколько раз она выручала меня, да и всю нашу компанию, когда на пляже требовалось открыть пиво или газировку!
   Гофрированная крышечка аккуратно снялась с горлышка, и я протянул бутылку с пузырящимся напитком красавице.
   – Спасибо, классная у тебя расчёска! – она отпила несколько глотков, протянула бутылку мне, – Хочешь?
   – Конечно, хочу! – кто бы на моём месте отказался?
   – И тебе спасибо! – я тоже решил не церемониться. – Меня Сашей зовут.
   – А я Лена, – она потянулась своим великолепным телом, искоса посмотрела на меня, словно приглашая полюбоваться, – как водичка, Саша?
   – Не знаю, я еще не купался…
   – Ну тогда пошли, искупаемся.
   – Пошли! – я протянул Лене руку, помог подняться. Ладонь у неё была узкой, горячей и сильной. Мы прошли к воде, и заинтересованные ранее взгляды пляжных мужчин стали разочарованными и завистливыми.
   Мы сплавали на волнорез, постояли на шершавой, тинистой поверхности, доплыли до буйков и повернули обратно. Девушка плавала отлично, иногда мне даже приходилось напрягаться, чтобы держаться рядом, не отставать – сказывался долгий перерыв в пляжных заплывах.

   В перерывах между купаниями болтали, словно были знакомы сто лет. Лена приехала из Москвы, отдыхать. Сначала я удивился: она была по-южному смуглой, хотя сказала, что в Одессе второй день. Говорила без московского аканья, вполне нормальным одесским говором. Тут же выяснилось, что выросла здесь, а в Москву уехала три года назад.
   – Ты там учишься? – спросил я её.
   – Учусь, ага. В школе жизни! – усмехнулась Лена.
   Потом спросила, чем я занимаюсь. Я честно ответил, что только вот недавно дембельнулся, и сейчас отдыхаю.
   – То есть, не работаешь и к экзаменам не готовишься?
   – Нет, я свободная личность!
   – Совсем свободная? – Лена окинула меня внимательным взглядом, словно оценивая.
   – Ну да, можно сказать, совсем, – я немного растерялся от этих вопросов.
   – Значит, можешь целыми днями на пляже валяться, домой поздно приходить?
   – Могу и вообще не приходить, если что… – внутри у меня пробежал сладкий холодок, разговор явно был затеян неспроста.
   – Ну, вот и хорошо, – Лена поднялась, я за ней следом, – тебе переодеваться надо?
   – Надо, конечно.
   – Вот и иди, переодевайся. У меня купальник самовысыхающий, мне можно и так. Давай, Санечка, пойдём отсюда, мне пора, а ты – личность свободная, так что проводишь меня!

   Ещё плохо понимая, что происходит, я быстренько переоделся, собрался и мы вышли с пляжа. Минут через десять подошли к обычной пятиэтажке, остановились у подъезда. Лена взяла меня за руку, как маленького, зашла внутрь, поднялась на второй этаж. Открыла дверь своим ключом.
   – Проходи давай. Не стесняйся, кроме нас никого нет.
   Прихожая оказалась узкой и тёмной, свет девушка не включала. Я зашёл первым, чтобы вернуться к двери, надо было протиснуться между какой-то тумбой и Леной. До двери я так и не добрался – близость гибкого, горячего тела ударила в голову и я, притянув девушку к себе, впился в её губы.
   Она ответила мне сразу, решительно, без малейшей игры. Я действовал уверенно, мои руки расстёгивали какие-то пуговицы на её одежде, стягивали шуршащую ткань, но Лена слегка оттолкнула меня, открыла дверь в ванную, прерывисто прошептала:
   – Сразу после моря и песка нельзя. Быстро под душ, потом я!
   Я управился очень скоро, но Лена успела расстелить широкую кровать, задёрнуть тёмные шторы, зажечь ночник. Я забрался под одеяло, меня трясла сладкая дрожь. Девушка тоже не тянула время. Вскоре она вошла в комнату, погасила ночник, скинула с себя халат и нырнула в нагретую моим нетерпением постель…
   ***
   Утром я проснулся от яркого солнца. Отдёрнутые шторы, открытое окно, моя одежда на стуле возле кровати. Я поднялся, оделся, привёл себя в порядок. Лена в том же халате, что и накануне, накрывала на кухне стол к завтраку. Увидела меня, улыбнулась, подошла вплотную, прижалась всем телом.
   – Да, смотрю, ты за два года наголодался, чуть меня вчера не растерзал!
   – А ты тоже, я вижу, несытая была, – я попытался её поцеловать в губы, но она отстранилась.
   – Иди, умойся сначала, потом поедим, а то сил не останется, особенно у тебя.
   Действительно, голод чувствовался нешуточный. Однако он не шёл ни в какое сравнение с другим голодом, который мы вскоре снова начали удовлетворять. Не могу сказать, что я был очень опытным любовником, как раз многого не умел, не знал тонкостей. Честно говоря, и Лена не отличалась особым умением или знанием каких-то секретов.
   Просто мы были молоды, здоровы, нас сильно тянуло друг к другу. Я, почти влюблённый, восхищался её красотой, гордился тем, что эта красота раскрывается только для меня, а моя подруга была ласкова, нежна и, казалось, тоже неравнодушна ко мне.
   ***
   Вся эта история напоминает мне калейдоскоп. Она отложилась в памяти обрывками, кусочками мозаики, цветными стёклышками. Или фрагментами пазла, хотя это слово и понятие из более позднего времени. Но с одной существенной оговоркой – половины камушков, стёклышек, фрагментов не хватает, и общая картина разбивается на отдельные эпизоды…
   ***
   В первые дни мы практически не выходили из спальни, не покидали постели, не отрывались друг от друга. Иногда только пробирались на кухню, к холодильнику, и судорожно поглощали какую-то еду, почти не чувствуя вкуса. Умывались, принимали душ, чистили зубы. В перерывах между этими занятиями я время от времени просто забывался крепким сном, а когда спала Лена, вообще не понимал. Вскоре прошёл первый угар, немного вернулся разум, мы стали иногда разговаривать, смотреть телевизор, выбираться на пляж…
   ***
   В тот день я впервые задался вопросом, откуда в холодильнике появлялась еда. Не рядовые хлеб, масло, макароны. А то, что в те годы называлось дефицитом и доставалось «по блату» втридорога, или после выстаивания диких очередей: растворимый кофе, настоящий индийский чай, сырокопчёная колбаса, парное мясо и прочее.
   Я проснулся довольно рано и нежился в постели, наслаждаясь безмятежным утренним отдыхом. Лены рядом не было, она гремела посудой на кухне, что-то напевала. От её голоса начало вновь пробуждаться желание, хотел уже встать, пойти к ней, схватить в охапку – мягкую, тёплую, выскользающую из короткого халатика, снова утащить в постель.
   Раздался короткий звонок в дверь, звук открываемого замка. Затем послышались шаги, тяжёлые, мужские.
   – Несите на кухню, я потом сама разберу! – это уже Лена.
   На кухне они перебросились парой каких-то нерасслышанных мною фраз, потом гость проследовал обратно в прихожую, открылась дверь.
   – В следующий раз я буду через неделю, как обычно, да?
   – Нет, если можно, пораньше, дней через пять, ладно?
   – Хорошо, как скажете. Тогда – в четверг?
   – Ага, в четверг.
   Хлопнула входная дверь, и Лена появилась в спальне. Присела на кровать, взъерошила мои волосы.
   – Проснулся? – ласково спросила она. Халатик на ней распахнулся, приоткрывая грудь, и я так и не успел ничего спросить…

   Уже потом, когда мы отдышались, она сама ответила на незаданный мной вопрос:
   – Это Серёжа утром был, приносил продукты.
   – Какой ещё Серёжа? – подозрительно спросил я.
   – Да так, один тут…
   – А с чего этот один тебя продуктами снабжает?
   – А ты что, ревнуешь? – Лена лукаво улыбнулась. – Санечка, неужели ты думаешь, что у меня хватит сил после тебя ещё на кого-то? Не думай глупостей и не говори ерунды!
   Она оделась, направилась к выходу:
   – Пойдём на кухню, поедим, да и сумки надо разобрать.
   ***
   Я не помню, почему тогда этот разговор не получил продолжения, а возник в какой-то другой день, вечером. За окнами уже темнело, мы весь день предавались плотским утехам, и теперь, расслабившись после обильного ужина, попивали коньяк и вяло беседовали.
   – Санечка, давай я тебе про свою жизнь немного расскажу, ты же никак понять не можешь, откуда у молодой девки своя квартира, почему ей жратву на дом привозят, и при этом она вся такая гладкая, ухоженная…
   – Не могу, – признался я, – но с тобой задуматься не успеваешь. Я, как только тебя рядом увижу, все вопросы из головы вылетают.
   – Честно сказать, я тоже возле тебя дуреть начинаю, об одном только и думаю! – усмехнулась девушка. – Но давай сразу все линии проведём и точки расставим. Мне ни с кем никогда так хорошо и сладко не было, но через две недели я уеду обратно в Москву, и мы с тобой расстанемся. Не будем ни писать, ни звонить друг другу, и сюда я больше никогда не приеду. Санечка, я замужем, и мой муж – очень важный человек. Почти как в той песенке, знаешь? «А кто мой муж? А муж мой Вася – простой московский прокурор…» Только он не простой, а один из главных. И одиннадцать месяцев в году – я его верная жена, спутница на всех мероприятиях, придающая блеск и шарм, и не помышляющая даже глянуть налево. А раз в год я получаю отпуск, и провожу его, как хочу. В позапрошлом году была на Золотых песках в Болгарии, в прошлом – в Гаграх, а в этот раз мне захотелось снова увидеть город моего, так сказать, детства. И хватит, не хочу больше говорить на эту тему! Давай ещё выпьем, и пойдём спать, именно спать, я очень устала. Может, ночью я отдохну, и снова заставлю себя любить, а сейчас – спать!
   ***
   Пасмурно, прошёл мелкий дождик, но всё равно жарко и душно. Почему мы в этот день отдыхали от любви? Не помню. Погода не пляжная, и вечером вдруг захотелось по-студенчески гульнуть: киношка, мороженое, Приморский бульвар. Но душный кинозал не привлекал, и мы вдруг вскочили в периферийный трамвайчик, который привёз нас на окраину Дальних Мельниц. Побродили по незнакомым улицам, и уже решили ехать обратно, как вдруг набрели на полузаброшенный, но действующий летний кинотеатрик под открытым небом.
   До сих пор не понимаю, почему кроме нас никого на скамейках перед экраном не было. Только мы уселись, как затрещал проектор, и начался журнал, как будто киномеханик ждал именно нас с Леной.
   – Смотри, это только для нас двоих, – прошептал я, сжимая её руку.
   – Ага! – девушка счастливо рассмеялась.
   Как сейчас помню, киножурнал был про моряков, назывался «На морях и океанах», в начале звучала старая мелодия когда-то популярной песни «Лейся песня на просторе…». Вскоре в зале появились и другие зрители, начался итальянский фильм про местную мафию, но он мне не запомнился, потому что был для всех, а киножурнал – только для нас.
   Мы чувствовали себя старшеклассниками, сбежавшими из-под родительского контроля, и вели себя не как состоявшиеся любовники, а словно подростки: держались за руки, фыркали в кулак, а выбежав на улицу, вдруг зашлись хохотом, хотя фильм был совсем не смешной.
   Вломились в полупустой троллейбус, плюхнулись на сиденье, потом передумали, пересели, и ещё раз. Пассажиры смотрели на нас, кто с улыбкой, кто осуждающе, а мы фыркали, стараясь сдержать безудержный смех.
   Потом нам попался ещё открытый дежурный гастроном.
   – Я хочу пить! – капризно протянула Лена.
   – Айн момент! – я бросился внутрь и купил бутылку «Куяльника».
   Снова, как в день знакомства, открыл её своей знаменитой расчёской, и мы по очереди пили минералку из горлышка, проливая на одежду.
   А когда вернулись на квартиру, Лена в прихожей порывисто обняла меня, поцеловала несколько раз, и убежала на кухню. Тогда я первый и последний раз видел, как она плачет…
   ***
   – Я люблю тебя, и не хочу, чтобы ты уезжала!
   – Я тоже не хочу. И всё же уеду.
   – Но почему? Зачем? Ты же не любишь своего мужа!
   – Не люблю, ты прав.
   – А меня любишь!
   – Никогда я этого не говорила!
   – А мне не надо ничего говорить, я же не слепой!
   – Ты, Санечка, не слепой, ты глупый. Не повзрослевший провинциал. Я что, теперь должна бросить мужа?
   – Да!
   – Ага, и родителей, и брата!
   – Причём тут твои родители? И брат?
   – А притом! Выслушай меня, Санечка, выслушай, и постарайся понять! Я до двадцати лет жила с родителями и братом в коммуналке на Степовой, нам никакая квартира не светила. Батя побухивал периодически, мамка на себя рукой махнула. Мы с Витькой изо всех сил пытались бороться, он школу заканчивал, а я в институт поступила, отучилась три года, на практике в столице была, и там с будущим мужем познакомилась. Он большой пост в прокуратуре занимал, вдовец, старше моего папани, но крепкий ещё. Не буду тебе подробности размазывать, но он мало того, что меня в красивую жизнь вытащил, он и родителей спас, батю от алкоголизма вылечил, мамку на поправку здоровья в кремлёвскую клинику положил, Витьку в Бауманку протолкнул, кооперативную квартиру в Москве им оформил. У нас с ним договор такой, с мужем: я месяц отдыхаю, как мне заблагорассудится, он меня всем обеспечивает, не контролирует, не следит. А я потом возвращаюсь к нему бодрая, весёлая, отдохнувшая, безо всяких душевных терзаний. Сашенька, милый, я говорила уже, не знаю, про любовь трепаться не буду, мне ни с кем так сладко не было. Но я не сволочь и не предательница. Муж меня ждёт, и я к нему вернусь!
   – А мне ты не предательница!?
   – Не надо, Саша, это не честно. Я ничего тебе не обещала, поэтому и не предаю. Ну сложилось так, не судьба нам быть вместе! Давай не будем отравлять последние золотые дни, пожалуйста…
   Она прижималась ко мне, целовала, и я, не в силах спорить, обнимал её в ответ, мы опять были друг с другом, и я наивно надеялся, что как-нибудь всё утрясётся.
   ***
   Лена должна была уезжать послезавтра, но тем утром я, проснувшись, ощутил холод пустой квартиры. Думал, что вышла в магазин, тем более что некоторые её вещи были разбросаны по стульям, а в кухне ждал приготовленный завтрак. И только потом увидел короткую записку: «Спасибо, Санечка, за наш Золотой июль! Долгие проводы – лишние слёзы. Будь счастлив, прощай!» Наверное, её рано утром увёз прямо в аэропорт на своей машине прокурорский холуй Серёжа, а я остался в чужой квартире, возле никому не нужного остывшего завтрака…
   ***
   А потом были буйные девяностые. Я поднимался, падал, опять поднимался, по крохам строил свой бизнес. Пытался ли я найти Лену? Как сказать… Вы же помните это время. Искать в огромном, враждебном к чужакам городе жену прокурора, о котором не знал почти ничего? Вроде, Лена говорила, что его звали Василий. И что?
   Кто-то говорил, что похожую по описанию пару расстреляли бандюки в их машине. Другие слышали, что подались они в Америку. Или сгнили в нищете, не приспособившись к новым реалиям. Эх, хотя бы фамилию знать! Так и стёрлись все следы моего Золотого июля. Вот и прекратил пустые поиски, наверное, погибла моя любовь в этом водовороте, исчезла без следа.
   В середине нулевых я обрёл прочную стабильность, женился без любви, жена родила двух дочек. Хороший, доходный по местным меркам бизнес, крепкая семья (ведь для крепости семьи любовь совсем не обязательна, правда?), в общем, грех жаловаться.
   ***
   В тот день домой ехать не хотелось, и я, оставив машину на стоянке возле офиса, зашёл в маленький, но весьма неплохой ресторанчик, где меня хорошо знали – поужинать и немного выпить, настроение почему-то было тоскливое.
   Очень милая девочка-официант с именем «Наташа» и весёлым смайликом на бейджике, поставила на стол набор «от заведения» – рюмку водки, бутерброд и стакан сока, приняла заказ и убежала. Народу в зале было немного, в ожидании заказа я рассматривал публику.

   На моём телефоне обозначился входящий звонок, и зазвучала старая мелодия, врезавшаяся в память на всю жизнь – «Лейся, песня на просторе». Да-да, тот самый киножурнал про моряков, пустой зал летнего кинотеатра…
   А за соседним столиком красивая, изысканная женщина внимательно смотрела на меня, обернувшись на звук наивной старой песни. Лена, Ленка, ты ли это?
   «Такая же красивая, как раньше, только повзрослела…»
   «А ты обрюзг порядком, за собой не следишь…»
   «Значит, ты помнишь? Киножурнал только для нас, и бравая моряцкая песенка…»
   «Разве это забывается? Мне ни с кем не было так сладко, ни до, ни после…»
   «А я никого так и не полюбил…»
   «Я не могла предать мужа…»
   «Да, знаю. Просто не судьба…»
   « И всё же, я тебя любила…»
   «И это я знаю…»

   – Саня, Санечка, ты ли это? Боже, какая встреча! Ты в порядке? Вижу, вижу, что всё хорошо, не бедствуешь! Жена, дети?
   – Д-да, жена, дети, бизнес. А ты?
   – А я по-прежнему в Москве, у меня тоже свой бизнес. Решили вот с семьёй съездить на мою родину. Познакомьтесь, это мой муж, Василий Николаевич, а это сын – Николай Васильевич! А это Александр, отчества не знаю, мы только по имени знались, – Лена легко засмеялась, – Саня – мой сосед, товарищ юности, в одном дворе на Степовой жили!
   Я пожал руку высокому старику солидного, начальственного вида, и молодому человеку, одетому с небрежным шиком, неуловимо похожему на отца.
   Обменялись пустыми, вежливыми фразами, поулыбались дежурными светскими улыбками. Лена взяла мужа под руку:
   – Ну ладно, Саш, было приятно встретиться, мы пойдем, поели уже, да и мужчины мои торопятся. Дел ещё вагон, а сегодня домой улетать! Счастливо оставаться!
   Они ушли, а я тупо опустился на свой стул. Наташа принесла заказ, ловко расставила всё на столике, не забыла и заказанные триста граммов водки.
   – Больше ничего не нужно? – с улыбкой спросила она.
   – Как не нужно! – я почти взял себя в руки, – Наташенька, дай ещё водочки, чтоб всё по-взрослому было.
   – Вы ждёте кого-нибудь? Может, принести второй прибор?
   – Нет, деточка, ничего не надо, это всё для меня. Я тут посижу немного, выпью, молодость вспомню, соседку по двору на Степовой, где я никогда не жил, ну и так, по мелочи.
   ***
   … Когда через два часа меня, бережно поддерживая под руки, выводили к ожидавшему такси, я с улыбкой бормотал:
   – Вы не переживайте, всё в порядке, без шума, без скандала, без мордобоя. Ведь я сосед по двору, просто сосед, и ничего больше!
   Впрочем, сам я это помню очень смутно.



   Роковая встреча
   Татьяна Голотвина

   Раскрыто окно и ветер шелестит листьями, растущей возле окна берёзы. Чистый воздух, проникая в комнату, колышет занавески, наполняя воздух каким-то особым и неповторимым ароматом: запахом цветов и зелёной листвы.
   Аленка проснулась и услышала где то совсем рядом голос кукушки. Девушка подошла к окну и крикнула:
   – Кукушка, кукушка, скажи: сколько мне лет жить?
   Но птица замолчала, а затем и вовсе улетела.
   В комнату вошла мать:
   – Дочка, к тебе подруги пришли, Тонька с Клавкой. Они за земляникой собрались, говорят, вчера вдвоём шесть литров набрали. Пойдёшь?
   – Мама, мамочка я сейчас у кукушки спросила, сколько мне лет жить, а она даже ни одного годочка мне не предсказала. Я что – умру?
   – Ну что ты, родная моя! Лето ещё только началось. Ещё много накукует она тебе годков. Собирайся, девчата тебя уже заждались.

   Девушки пошли по тропинке, ведущей к лесу. Ярко светило солнце и капельки росы сверкали всеми цветами радуги. Пели невидимые птицы.
   Вскоре они дошли до места, а чтобы не заблудится решили далеко от дороги не отходить. Земляники в этот год много, и корзинки девушек стали быстро наполняться. Тоня и Клава собрались уже идти домой, как вдруг обнаружили, что подруги нет. Увидели её возле дороги.
   – Ты чего не откликалась! Мы тебя кричали, кричали!..
   – Тише,– Алёна приложила палец к губам,– слышите?
   Подруги услышали звон колокольчиков, голоса и ещё какие-то непонятные звуки. Наконец они увидели лошадей и цыганские разноцветные кибитки. Впереди ехали верхом всадники, а за ними шли цыганки, одетые в длинные до самой земли юбки, а на плечи были накинуты яркие кашемировые шали. Из кибиток выглядывали дети и седые старухи.
   Один из всадников подъехал к девушкам. Он был очень красив – черные кудрявые волосы и черные пронзительные глаза.
   –Здравствуйте, красавицы!
   Заглянул в корзины:
   – Продаёте?
   Алёна подала ему корзину:
   – Угощайся.
   – Нет, я куплю,– он взял ягоду и протянул девушке деньги.
   – За корзинкой вечером к реке приходи. Меня Рамиром зовут, а тебя?
   – Алёна.
   – Я буду ждать.
   Девушки ещё долго стояли и смотрели парню вслед, пока он исчез из виду, и только тогда Алёна разжала руку и увидела на ладошке пять рублей. Девчонки завистливо смотрели на подругу.
   – И куда деньги потратишь?- спросили они.
   – Мамке отдам.

   Алёна пришла домой. Прасковья сидела у порога и чистила картошку. Взглянув на дочь, спросила:
   – А ягода- то где?
   – Продала,– и протянула матери скомканную купюру.
   Мать встала на табурет, достала из-за иконы узелок, развязала и положила туда деньги.
   – Мама, я хотела купить ситцу на платье.
   – Нет, дочка, пусть лежат – это тебе на свадьбу. Вот вы только ушли, Андрей приходил, тебя спрашивал. Парень- то он хороший.
   – Ну, мама, ты опять за своё? Я люблю Андрейку, но только как брата и давай больше не будем об этом.

   Алёна надела новое платье и пошла к реке. Цыганские кибитки она увидела ещё издали. Там горел костёр и слышался звук гитары.
   Увидела Рамира, купающего в реке коня. Рядом на берегу стояла высокая и красивая цыганка. Она что-то кричала ему и звонко смеялась.
   Заметив Алёну, нахмурила брови:
   – Тебе что надо?
   – Я за корзинкой.
   – Подожди, сейчас принесу.
   Цыганка принесла и, подавая, прошипела:
   – Что стоишь? Иди.
   Алёнка почувствовала неприязнь к девушке, взяла из её рук корзинку и направилась домой.
   – Алёна! Подожди! – на лошади подъехал Рамир.
   – Ты почему так быстро ушла?
   Девушка молчала.
   – А, всё понятно. Это Лейла? Да? Не обращай на неё внимания. У неё скверный характер. Давай посидим вон у той берёзы.
   Парень привязал коня и сел на траву, Алёна присела рядом. Вечерело. За рекой кричала перепёлка. Над самой водой, рассекая воздух, носились стрижи. От воды тянуло сыростью и прохладой.
   – Я тебя давеча увидел…
   – Я пойду, меня мама будет искать. У Алёнки вдруг забилось сердце от пристального и манящего взгляда цыгана.
   – Завтра придёшь?
   – Не знаю….

   Виделись они потом каждый вечер. На лошадях переплывали на другой берег, подальше от любопытных глаз. Рамир играл на гитаре и пел красивые цыганские песни.

   Прошло время. Встречи продолжались. На расспросы матери Алёнка говорила, что ходит с Андреем в соседнее село на танцы. Парень знал о цыгане, но не говорил никому. Надеясь, что табор скоро уйдёт и девушка останется с ним. Он ревновал, но любил так сильно, что и готов был простить измену.
   Рамир решил остаться в деревне. Алёна была счастлива, но рассказать матери о цыгане так и не решилась.
   Вечером Рамир не пришёл на свидание.
   Утром Алёнка пошла к табору– и с ужасом обнаружила, что кибиток нет. От костров остался лишь холодный пепел. Значит, табор ушёл ещё рано утром.
   Она пришла домой и легла на кровать, сказав матери, что перегрелась на солнце и у неё разболелась голова. Прасковья ничего не заметила. Алёна лежала с открытыми глазами, и сердце у неё разрывалось от боли, обиды и горя. Ей не хотелось жить.
   Она подождала, когда мать заснёт, тихонько встала и пошла в сарай. Взяла верёвку, перекинула её через балку и встала на чурку. Торопясь, завязала узел. «Скорей, скорей…», – шептала холодными дрожащими губами. Опрокинула чурку….
   Очнулась на руках Андрея. Он качал её, словно ребёнка, и стонал, как от невыносимой боли.

   Прошло дней десять.
   Андрей с матерью пришли свататься. Алёна дала согласие. Свадьбу решили сыграть осенью. Ольга, мать Андрея и Прасковья давно мечтали о свадьбе детей.
   В этот вечер Алёна и Андрей вместе пришли в клуб на танцы. У девушки на душе тяжело и неспокойно.
   Вдруг все увидели Рамира. Алёнка побледнела и выбежала на улицу. Андрей бросился к цыгану, завязалась драка. Люди кое-как их разняли. Первым из дома выскочил Андрей и сразу же увидел Алёну. Она лежала на земле, на её белом платье тёмное пятно от крови, а из груди торчал нож.
   Из клуба вышел Рамир. Он вначале бросился к девушке, но, увидев нож, вдруг остолбенел, потом сел на лошадь и помчался по дороге.
   Андрей прижимал к себе бездыханное тело своей невесты и кричал:
   – Я виноват…, это я её погубил!

   Его посадили в тюрьму. На следствии он свою вину не отрицал. В это никто не верил, но все улики указывали на него: отпечатки на ноже и к тому же руки и рубаха в крови…
   Прасковья совсем обезумела от горя. Вначале хотела наложить на себя руки. Потом вдруг заявила, что дождётся Андрея и убьёт его, отомстит за дочь. Ольга стояла на коленях просила у неё прощения. Говорила: «Это ошибка. Мой сын не мог убить Алёнку. Он её так любил….»

   Прасковья собственноручно заколотила калитку, которая соединяла их огороды.
   Зимой она заметила, что Ольга долго не топит печь, и корова в сарае ревёт. Послала соседку узнать. Та нашла женщину мёртвой.
   Хоронили Ольгу в самые трескучие морозы, всем селом, да вот только любимого сына и лучшей подруги на её похоронах не было.

   Прошло время. Прасковья сидела на крыльце. Цвели яблони, над которыми с радостным жужжаньем кружили пчёлы. Она старалась не смотреть на соседский с заколоченными ставнями дом.
   В калитку вошла пожилая, но ещё сохранившая красоту цыганка:
   – Здравствуй, Прасковья.
   Та удивлённо посмотрела на неё:
   – Можешь идти дальше. У меня нет ничего: ни молока, ни яиц.
   – Да я не за этим пришла. Хочу сказать, что в смерти твоей дочери не Андрей виноват.
   – Ты почём знаешь? А ну, говори!
   – Успокойся…. Если хочешь, я тебе всё по порядку расскажу.
   У Прасковьи вдруг затряслись губы, и она заплакала. Рыдала тяжело, с хрипом.
   Цыганка подождала, пока Прасковья хоть немного успокоится:
   – Как сейчас помню. Поздняя осень, холодно. Лошадь у нас захромала, и мы отстали от табора. Стоим в поле. Муж в село пошёл коня купить, а я с детьми одеялами укрылась, но все равно тряслись от холода. Вдруг кто-то заскрёбся, выглядываю – женщина с дитём стоит. Попросилась погреться… Я её пустила в кибитку. Пришёл муж – коня нашего продал и, доплатив, взял другого.
   Мы поехали. На второй день женщине стало совсем плохо. В одном из сел оставили её у пожилых людей в бессознательном состоянии. Ребёнка, а это была девочка, я взяла с собой. Как раз у меня Рамиру пять месяцев исполнилось. Двоих я и выкормила грудью. Они росли как брат и сестра. Сын её опекал, да и я баловала. Не знали они, что чужие.
   Однажды ехали мы мимо того села. И надо же было мне зайти в тот дом, где женщину оставили. Встретились. Она меня сразу узнала. Вцепилась: «Где дочь?» – тут и Лейла зашла….
   Мать её очень обрадовалась, что дочь жива, но только Лейла не захотела уходить из табора, нравилась её кочевая жизнь. Она решила, что если они с Рамиром не родные, тогда он должен взять её в жёны.
   Но Рамир думал иначе. Встретил твою Алёнку и полюбил. Весь табор был против – цыган должен жениться только на цыганке. Но сын не хотел никого слушать. В то утро, когда мы уехали, его вины нет. Не бросал он твою дочь. Его деревенские парни избили. Мы сына тогда чуть живого увезли из вашего села.
   Как только он смог вставать, сразу поехал к Алёне…. Когда он увидел нож – понял, что нож цыганский. У нас в таборе был такой умелец. Он мог коня подковать и ножи выковать. Полетел мой сынок вслед за убийцей. Догнал. Это оказалась Лейла, во всём призналась тогда Рамиру. Бичом стегал – не пожалел.
   Утром Лейла пришла – живого места на ней не было. На другой день на совете изгнали мы её из табора. До сих пор не знаю, жива она или нет.
   Ох, и переживал мой сынок! Знать сильно Алёна ему в сердце запала. Места себе не находил. В таборе стал появляться редко.
   Однажды из Монголии табун лошадей гнали. Не знаю, что произошло, да только верный конь привёз его без чувств. Еле выходили… Ну, я пойду…. Деньги вот возьми.
   – Не нужны мне ваши деньги, не нужны, – Прасковья встала, хотела уйти в дом.
   – Да постой ты, глупая. Ведь не для тебя деньги-то. Дочери памятник и оградку поставишь. Сын просил, чтобы я передала. Он жизнью своей рисковал из-за этих денег. Цыганка положила свёрток возле ног Прасковьи и пошла. У ворот остановилась:
   – Сына моего прости …. если сможешь….

   Андрей из тюрьмы возвращался домой. Он не хотел заходить в село, а сразу же решил пойти на кладбище. На душе смешанные чувства: радость, что свободен, и грусть, что в родном доме его никто не ждёт.
   Ещё издали увидел свой дом и женщину в белом платке, сидевшую на крыльце: «Мама!» – подумал он.
   Открыл калитку – и даже вздрогнул: на крыльце сидела Прасковья.
   – Тётка Прасковья, да не убивал я Алёнку, не убивал…..
   – Знаю, сынок, я всё знаю. Не кричи. Я тебя уже давно жду. В дом заходи. Мне нужно с тобой поговорить.
   Андрей заплакал. Прасковья гладила его по голове:
   – Ну, будя, будя. Прости ты меня, сынок, дуру старую, что сумлевалась в тебе. Ты зачем тогда признался в том, чего не совершал?
   – Я тогда… себя винил во всём. Нам надо было спросить: с кем Алёна хочет быть, а мы кулаками стали махать. Если бы меня тогда не посадили…. Я, ведь, и жить-то не хотел….
   Прасковья вытащила из кармана свёрток:
   – На вот деньги. Матери оградку поставишь, а заодно и Алёне моей.
   – Откуда у вас столько?
   – Да тебе знать-то это и не нужно…Прасковья погладила Андрея по плечу. – Мы ведь с твоей матерью, как сёстры были. Замуж в один год выскочили. Детки родились. Дома рядом поставили. В гости через вон ту калитку ходили. Мужья у нас были не пьющие, работящие. Да вот и вдовыми мы с твоей мамкой в один день стали. Мой Гриша с твоим отцом ночью колхозную муку с мельницы через реку на подводах везли. В начале декабря это было. Речка встала, да видно лёд тонкий ещё был. К вечеру вдруг дождик заморосил. Вода через верх пошла и на середине реки полынью промыла. Муку они спасли и лошадей тоже. А вот сами….. Отец твой к моему Грише на выручку бросился, коней в воде распрягали….
   Ох, и трудно нам пришлось! Всё в одни руки. С вами по очереди сидели. Ольга дояркой работала. Прибежит, и я тогда на работу иду – в конторе полы мыла.
   - Ну, ладно, что я всё о грустном, да о грустном. Вон тебе и невесту присмотрела. Помнишь Зинку с веснушками? Всё за вами бегала. А сейчас такая дивчина! Вот поженитесь… детки пойдут… я нянчить буду, – Прасковья встала. – Мы с тобой на могилки завтра с утра пойдём, сейчас вечер, а вечером, говорят, на кладбище ходить нельзя. Потом в кузню зайдём, памятники и оградки закажем.
   Прасковья пошла домой. На душе вдруг стало тихо и спокойно. Не было больше злости и ненависти. Она обернулась, посмотрела на соседский дом. А дом улыбнулся ей широко раскрытой дверью, приветливо и радостно. Она подошла к заколоченной калитке, соединяющей огороды, и оторвала доски.

1 2 3 4

Александр Сороковик

[03.03.2020 16:31:30]

Наталья, огромное спасибо, многое мне стало теперь понятно! Подробнее отвечу чуть позже.