Закончился 6-й поединок 1-го тура Чемпионата Английского клуба. Он проходил между рассказами «Закон Бумеранга» - автор Ольга Гаинут и «И жили они долго и счастливо» - автор Александр Сороковик.
Со счётом 18:7 победу одержал рассказ «И жили они долго и счастливо».
Поздравляем Александра Сороковика с победой!
ПЕРЕХОДИМ К ДИСКУССИИ С УЧАСТНИКАМИ ПОЕДИНКА
Одновременно начинается 7-й поединок 1-го тура Открытого Чемпионата Английского клуба.
Так что можно и участвовать в дискуссии с авторами на 6-ом поединке и писать рецензии на 7-й поединок.
Закон Бумеранга
Ещё нам плакать и смеяться,
Но не смиряться, не смиряться.
Ещё не пройден тот подъём.
Ещё друг друга мы найдём.
(Булат Окуджава)
1.
День выдался пасмурный. Тучи заволокли летнее небо и даже, пожалуй, грозились залить город дождём.
Олеся встречалась в суде с «бывшим» по случаю их развода. Он пришёл как-то вечером домой, плюхнулся в кресло, вытянул длинные ноги, поправил прямые чёрные волосы и сказал твёрдо, без сомнения, не путаясь в словах:
- У меня другая женщина. Мы ждём ребёнка. Я люблю её и того будущего ребёнка. А наш сын, думаю, сможет прожить без меня. Ты же не станешь мешать моему счастью?
Голос не дрогнул, словно говорил про покупку новых домашних тапок. Раскаяние? Стыд? Ничего не выражалось на лице. Всё обыденно, будто так делают все и всегда. Пустыми, равнодушными глазами смотрел на жену.
Зато у неё пол зашатался под ногами. Увидела себя на самом краю бездны, даже почудился затхлый запах той глубокой пропасти. Ещё шаг, и уже ничего не будет, кроме вечности. Застыла перед ним, оглушённая признанием. Слушала и не слышала. Это не укладывалось в голове двадцатилетней женщины, мечтавшей о долгой, счастливой супружеской жизни.
«Может, он шутит? Да нет: разве можно шутить такими вещами? Мама говорит, с бедой надо переспать, очухаться нужно после удара. Как я могла выйти замуж за монстра? Удерживать его? Мешать его счастью? Не видеть его никогда - вот счастье. Стереть из памяти его ласки, слова о любви, объятия. Не было! Показалось! И всё! И как хорошо, что сыну всего годик, он не запомнит это лицо, эти руки, эти предательские глаза».
Мама, мамочка...
Сколько нервов потратила на неё мама, желая отговорить от замужества с тем, кого словно видела насквозь!
- Дочка, я уж пожила на свете, знаю, что людей надо оценивать не по словам. И внешность, особенно у мужчин, совсем не важна, - Татьяна Степановна удерживала дочь за руку и сажала напротив себя, когда избранник зачастил к ним в дом.
- А на что же смотреть? - смеялась дочь, слушая вполуха и листая журнал с вязанием. «Мама не знает, как я с первой минуты знакомства любуюсь его миндалевидными карими глазами. Горжусь, что меня любит парень, за которым другие девчонки готовы нестись в огонь и в воду».
- Его дела – вот что главное, - мама видела: Олеся потеряла голову от любовной лихорадки. – А твой красавец, вспомни-ка, бежал ли встречать тебя, когда холодный дождь лил как из ведра? Нет, он сидел дома и смотрел телевизор.
-Ну, мама, у него всё равно зонт сломался, какой смысл бежать?
- А когда воды холодной не было из-за аварии, он три раза сходил с тяжёлым ведром в частный сектор? Нет, ты, худышка, да я, пенсионерка, тащили. А как только перемыли посуду да пироги достали из духовки, он и на пороге.
- Совпало так, зачем ты придираешься?
- А про твою зарплату спрашивал? И мельком так про мою пенсию, мол, какие пенсии у работников металлургической промышленности?
Перед сном девушка прокручивала в голове разговор с мамой.
«Может, она права? Нет, всё не так. А как же? Он посмотрит на меня длинным взглядом, и меня уже нет. Разбилась? Наоборот: улетела высоко-высоко, словно превратилась в птицу. Это счастье. Не может парень с такими глазами обманывать. Я хочу видеть его рядом каждый день, всю жизнь. Подумаешь, не встретил позавчера, не помог вчера, не оказался в нужный момент сегодня. Столько ещё будет у него возможности доказать свою любовь. Он меня любит? Да какой вопрос! Такие замечательные парни часто не встречаются. И раздумывать нечего!».
2.
Теперь они, как чужие, молча и не глядя друг на друга, отстранённо стояли в вестибюле длинного серого здания с табличкой «Суд города Л.» в ожидании бумаги о факте развода. «Бывший» холодно смотрел, как сын Степан неуклюже топает по коридору.
«Ребёнка будто не видит. Надо вытерпеть, - внушала себе, - ни за что не показать, чего мне стоит казаться сильной и волевой».
- Сколько лет, сколько зим... Вот так встреча, Олег, - услышала голос «бывшего».
Повернувшись, увидела парня среднего роста с печальным лицом, вышедшего из дверей соседнего кабинета.
После обычных фраз «Ты где?», «Ты что?», произнесённых автоматически, незнакомец откровенно рассказал свою грустную историю, всё ещё находясь под впечатлением от пережитого и явно желая излить кому-то душу. Его совсем не смущало, что чужие люди тоже слушают. Горькие чувства переполняли и требовали выхода.
«Я здесь подписал бумаги на развод. У меня нет никаких претензий к жене. Всё дело во мне. Я работаю вахтовым методом: два месяца далеко от дома, две недели – с женой. Она не может выносить такой график. Если бы хоть ребёнок был, ей не было бы так одиноко. Вот родить не может. А я так мечтаю о малыше. Я её понимаю. Уверен, с другим мужчиной она будет счастлива. Поэтому решил не препятствовать её желанию развестись».
«Ты смотри: не поливал грязью жену, даже не винил её ни в чём, а в плохом свете выставил себя, - удивилась Олеся. Для неё не было секретом, как мало людям свойственно признавать свою вину. Поэтому предположила, что перед ней порядочный мужчина. - Мы не зря встретились, - подсказывало сердце. - Чего скрывать, я бы хотела познакомиться с ним, узнать, правильно ли прочувствовала этого человека».
Умом понимала, а как поступить – не знала.
- Хочешь скажу, что делает здесь этот? - как-то сами вырвались слова, обращённые к Олегу. - Пришёл отказаться от своего сына. У него на стороне - уже другой, а первый сын ему не нужен.
Женщина ещё не догадывалась, что, промолчи она тогда, и линия её судьбы совершенно бы изменилась.
«Бывший» потерял дар речи: не ожидал такой реакции от жены, терпеливой, деликатной, сдержанной.
Вдруг отчётливо понял, что плохо знает её. «А не прогадал ли я? - заползло сомнение. - Решился на крутые перемены, желая всё выжать из свой внешности ради обеспеченной жизни. От родного сына жёстко отказался. Убедил себя, что нужно брать от жизни всё и без сантиментов. А сердце? Сердце надо уметь отключать. Чёрт, это ведь не я так думал. Тут постаралась новая знакомая, дочь высокопоставленного чиновника. У них, власть имущих, другие понятия о чести. Доступность всех благ, связи и деньги трудно уживаются с совестью. О том, что без кабинета, в пижаме и в ванной комнате все одинаковы, они думать не хотят».
Олег после этой сцены изменился, будто отрешился от «бывшего», зато внимательно вглядывался в молодую женщину. Какая-то внутренняя работа происходила в нём – взгляд выражал и восхищение, и сопереживание.
«Румянец полыхнул по щекам, горечь в голосе, пальцы дрожат, - не укрылось от него. – Она страдает, это надрыв, трагедия души, самоуничижение. Одна, нежная, слабая, с ребёнком на руках».
Она и правда не узнавала себя, не понимала, откуда появилась такая решимость, и что вообще происходит.
Вышла секретарь:
- Шумилины Виталий и Олеся, зайдите в кабинет.
Судья объяснила, что, несмотря на развод, отец имеет право навещать сына. Олеся пропустила это мимо ушей. «Да-да, для того он бросил сына, чтобы поддерживать с ним добрые отношения», - криво усмехнулась.
Кинув в сумочку свидетельство о разводе, первой вышла и, крепче обняв Степана, с силой толкнула входную дверь. «Скорее на воздух, иначе задохнусь. Есть и у меня предел терпения. Я же не железная».
На ступеньке стоял Олег. Он ждал её. Их глаза встретились.
- Давай помогу, - взял малыша.
«А ведь для него наша встреча ещё более важна, чем даже для меня, - женщина поняла сердцем. - Нить, связывающая его со мной и сыном, спасает Олега от горечи одиночества, оттого он ухватился за эту возможность жадно, не раздумывая. Так человек, нахлебавшись воды и уже теряя силы в борьбе со стихией, обречённо понимая, что ему не выбраться, не выплыть, вдруг видит брошенный ему спасательный круг».
Втроём они пошли по улице и оказались в лучах солнечного света. Тучи уже исчезли. Серый, обещавший утонуть в дожде день сменился на тёплый и уютный.
Олеся шла рядом с Олегом, будто в каком-то волшебном сне. Её глаза, словно бриллиант от поцелуя солнца, искрились резкими чарующими бликами. Некоторые прохожие невольно улыбались, любуясь на счастливых молодых людей с ребёнком. Наверно, каждый хоть раз заглядывался на влюблённые пары, с наслаждением наблюдая их внимание друг к другу, заботливые взгляды, нежность в обращении и думал, останавливаясь с потеплевшими глазами: «Как приятно смотреть на них!» И проносились в мыслях воспоминания о своей молодости, о своей любви, о своём счастье. Ведь счастье заразно, как грипп, только грипп – со знаком минус, а счастье – это плюс. Плюс душе, сердцу, здоровью, работе, всей жизни и, по большому счёту, самое нужное и желанное состояние всех без исключения людей.
Официально «бывший» хмуро смотрел им вслед, нервно теребил руками бумагу о разводе и кусал губы.
Мысли атаковали роем: «Не ту я люблю, шикующую на деньги отца, - пнул ногой в стенку. – Олеся в моём сердце».
Чувствовал, что рядом с женой ростки доброты уже прорастали из почвы его души, как учился помогать людям, заботиться о близких, но налетел вихрь безнравственных убеждений жадной, выросшей в другом воздухе женщины и безжалостным градом разбомбил неокрепшие стебли.
«Ах, эти проклятые деньги!» - мрачно выплюнул из себя восклицание и, понурив голову, поплёлся по улице, не замечая, как солнце толкало в спину жаркими лучами, цветы на клумбах приветливо махали бутонами.
3.
Каждому влюблённому знакомо состояние нескончаемого полёта. Только многие быстро привыкают, забывая его, и сворачивают крылья, отчего они, сильные и красивые, превращаются в сухие ненужные листья, рассыпаются и разлетаются пылью, исчезая навсегда.
Олег к таким не относился. Напротив, с каждым днём он лучше узнавал Олесю и понимал, какое сокровище рядом: душевная, ласковая, заботливая женщина была ещё и отличной хозяйкой. Всё горело у неё в руках. Делать что-либо медленно она не умела. Как не умела и не хотела валяться часами на диване с журналом в руках. Если и был журнал, то с выкройками. Обычно после этого появлялось новое платье, сшитое её умелыми руками, или связанный спицами костюм сыну.
Перед очередным отъездом на вахту мужчина сделал любимой предложение и подарил замечательное кольцо.
- Ты для меня... Сама видишь, роднее всех, - голос осел. Вдруг вспыхнул, закинул руку на затылок, всей пятернёй захватил русые волосы, - эх, хорошо как с тобой! Через два месяца я вернусь, лапушка моя, и мы отпразднуем свадьбу.
Олеся часто вспоминала их знакомство и то сумасшествие, нашедшее на неё тогда.
- А если твой Олег не вернётся, - осторожно высказывалась Татьяна Степановна.
Мама бы полжизни отдала, чтобы видеть дочь счастливой. Чувствовала, что Олег - достойный муж и отец, подкупал именно поступками. К душе пришёлся. Тем не менее сомнение иногда подтачивало её веру.
- Ну что ты, мама, - у дочери перехватывало дыхание. - Зачем бы он дарил кольцои писал столько писем?
- Ладно, подождём, осталось два дня.
Два дня прошли. Олег не приехал.Каждый следующий день был похож на каторгу. Женщина изо всех сил придавала лицу спокойное выражение, будто всё у неё нормально, тогда как душу разрывали страшные думы. В голове прокручивались всевозможные варианты, один хуже другого. В неведении прожила она несколько ужасных дней, а показалось, что вечность.
«Вот и ушло от меня счастье, - беззвучно плакала ночами. - Неужели такая судьба: терять любимых мужчин?»
Несмотря ни на что, каждое утро отводила сына в ясли и шла на работу. «Да, у меня горе! И что? Идти замухрышкой и зарёванной? Ну уж нет! Взять себя в руки, затолкать как можно глубже эмоции и никому не показать, какие кошки скребут на душе. Дома, там другое дело, там можно и нужно повыть и пореветь. Мои маленькие ученики должны видеть меня уверенной и спокойной. А уж коллеги - тем более. У меня прекрасный сын, любимая работа, я молодая, счастливая и весёлая».
Выпрямляла спину, поднимала подбородок и шла приветствовать своих первоклашек. В многолюдном и шумном месте, и правда, учитель совсем забывает о себе.
Только попрощавшись со всеми учениками, позволила себе в тот день расслабленно сесть в пустом классе за стол, скинуть красивые туфли. Придвинула стопку прописей.
«Видно, кто-то вернулся», - отметила про себя, услышав слабый скрип двери. Однако дверь распахнулась настежь, а в проёме стоял... Олег. Держал букет цветов и радостно улыбался. Попыталась встать и не смогла: тело налилось тяжестью и не слушалось хозяйку.
Уже потом, после его рассказа, обнявшись, бормотали друг другу нежные слова вперемежку с её слезами и его поцелуями.
- Надо ж такому приключиться. Уже вышел из вагона на нашей станции, ноги сами несли меня к вам, но случайно увидел, как у отвернувшейся женщины какой-то мужичок подхватил чемодан и быстро попытался скрыться в толпе. Не мог же я равнодушно пройти мимо. Побежал за ним. Тот за угол, я тоже. А там, видно, его ждал подельник. Он-то и встретил меня ударом по голове. Говорят, меня подобрали и отвезли в больницу. Как только понял, где я, решил дать дёру. И пяти метров не прошёл: голова закружилась и провалился во что-то чёрное и звенящее. Сказали, два дня был без сознания да ещё как неизвестный: вещи-то и барсетку захватили те молодчики.
Теперь я в полном порядке, смотри, - развёл в стороны руки и повёл плечами, - хоть на танец, хоть на работу – готов! Подлечили. За меня не переживай. Как ты, родная? Прости, заставил тебя страдать. А почему я вижу пальчик без кольца? Не дело! И где наш сын? Я так скучал!
Она же легко вспорхнула со стула, обежала вокруг, сзади обняла родного человека, уткнувшись в крепкую шею и одними губами шептала: «Мой, мой! Самая счастливая женщина в мире – я».
4.
Через год они уже гуляли вчетвером: в коляске посапывал пухлощёкий мальчик Илюша, похожий на Олега, только пухлые губки прихватил от мамы. Они сходили в фотоателье, чтобы потом всю жизнь любоваться на счастливую семью.
Тогда ещё не догадывались, что у счастья ворота узкие, не хватает места для всех.
Когда Олег уехал в очередную командировку, появился непрошеный гость: бывший муж.
- Скучаю я по Стёпке. Сниться стал ночами, - выложил свои доводы, не дожидаясь вопросов. – Имею право, - опередил, видя возмущение, еле сдерживаемое и готовое прорваться.
Татьяна Степановна, услышав разговор на повышенных тонах, вышла в прихожую. На слова «имею право» утвердительно и грустно покачала головой, глядя на дочь. «Ты разве забыла?» – говорил её взгляд.
- Я буду приходить раз в неделю, по субботам, - не давая женщинам опомниться, решительно наступал красавец.
- Только в моём присутствии и у нас во дворе, - категорически поставила условие Олеся и указала на дверь.
- Мама, не верю я ему. Такие предатели и скучать-то не умеют, - уже не сдерживала слёзы. - Что-то ему от нас надо, не иначе.
- Кто его знает, доченька. Может, не ладится у него в той семье, вот к Стёпушке и потянуло сердце.
- Какое сердце? О чём ты? У любой кошки и собаки есть сердце, только не у него.
Как бы то ни было, в субботу, сидя на лавочке, смотрела, как отец катал двухлетнего малыша на качелях. Долго не задержался. В другой раз немного побегал с сыном. Потом принёс самолётик и запускал его в небо. Если игрушка улетала далеко, оба наперегонки бежали к ней. Иногда Олеся даже не видела их. Стёпка привык и уже ждал. Постепенно и она успокоилась, видя, что бывший муж искренно играет, выполняет условие. Уже не выходила на улицу, а смотрела из окна, наблюдая за синей курточкой сына. На её глазах они, взявшись за руки, ходили от одного края улицы до другого и, весёлые, возвращались. Только ни дочь, ни мама не замечали, что каждый раз расстояние на пару-тройку метров увеличивалось. И настал-таки день, когда отец с сыном свернули на соседнюю улицу, где их ждал «Мерседес». Степана – на заднее сидение, сам – за руль, и только их и видели.
Покормив грудью Илюшу, Олеся выглянула в окно, но улица была пуста. Недоброе предчувствие кольнуло в сердце. Без плаща, в домашних тапочках она выскочила из дома и принялась судорожно обсматривать каждый кустик, вглядываться во всех прохожих с детьми. Увы, синей курточки не было. Не чувствуя ног, женщина побежала направо до конца улицы – пусто. Схватилась за горло, где явно слышала пульсирующие удары подскочившего сердца, и быстрее ветра пролетела в другой конец улицы, кричала, звала Степана, спрашивала людей.
«Стёпушка, сынок! Как же это? Мальчик мой, где ты?» - металась мать, не замечая холодного ветра и мелкого жесткого дождя. Мокрые пряди волос облепили нитками бескровное, растерянное лицо. Ещё не смела поверить, что малыш пропал. Ей казалось, что вот сейчас раздастся смех и Стёпа, радостный, подбежит к ней и обнимет за ноги.
В милиции им разъяснили, что заявление, конечно, примут и дадут делу должный ход, но найти похитителя вряд ли удастся. Беглец уже может быть совсем в другом месте огромной страны. Наверняка, подготовил побег, изменил документы, поэтому искать у родственников и знакомых нет смысла. Родители сами могут, конечно, броситься на поиски в неизвестную сторону, и милиция будет помогать, но тогда придётся оставить работы, запастись большими деньгами. Ничего этого они сделать не могли.
Олег сменил место работы, чтобы быть рядом с женой и помогать с Илюшей. Олеся целыми днями лежала, как неживая. Для неё всё потеряло смысл. Молоко пропало.
- Зачем теперь жить? – полные муки глаза пытали мужа, искали ответа.
- А Илюша? А мы с Татьяной Степановной? – шептал Олег.
- А, да, - почти равнодушно реагировала и отворачивалась лицом к стене.
Мама и Олег с помощью школьного психолога – подруги Олеси – постепенно, шаг за шагом возвращали к жизни молодую женщину.
- Смотри, пришли твои второклашки. Ты нужна им. Расскажите, дети, что нового в школе?
Забота и тепло любящих людей не пропали даром. Молодой организм яростно захотел жить, любить, радоваться.
«Стёпа всегда будет в моём сердце, - говорила себе. – Я верю, что мы встретимся и очень скоро».
Она и правда чувствовала это. Как можно было назвать эту веру – вещим сердцем матери или шестым чувством – не важно. Главное - помогало, давало силы, питало энергией.
5.
А силы очень были нужны. Уже за два этажа до своей квартиры, поднимаясь как-то вечером, услышала чуть ли не крик незнакомой женщины. «Кто это так разошёлся? Вот же люди». Однако оказалось, что шум выскакивал не от соседей. За её собственной дверью происходило что-то непонятное.
Олег стоял лицом к вошедшей жене, раскинув в стороны руки с застывшим вопросом и изумлением в глазах, а перед ним модно одетая женщина с девочкой примерно полутора лет на руках злобно шипела, выбрасывая из себя что-то возмущённо-оскорбительное.
- А, вот и она явилась, - развернулась незнакомка и бросила оценивающий взгляд.
Но раньше, чем трое взрослых людей что-либо принялись выяснять, вошедшая хозяйка застыла, увидев миндалевидные карие глаза девчушки и её чёрные прямые волосы, собранные сзади в хвостик. И сразу поняла, что это дочь её бывшего мужа. Сомнений быть не могло.
«Как же похожа! Такая же красивая, с правильными чертами лица, вылитая – отец. А женщина, конечно же, его вторая жена. Но что им нужно?»
- Вот ты какая – Олеся, - со злорадством оглядывая с головы до ног, первой заговорила незнакомка и опустила девочку на пол. - Всё муженёк твердил, что далеко мне до тебя. Мало ему было новой машины, дорогой одежды, квартиры на зависть всем. Ныл, потом молчал неделями и, наконец, сбежал, оставив мне своего отпрыска. Решил, что, раз дочка от меня, то превратится в мою бездушную копию. Вот, извольте, потомство в виде этой девчонки. Если вы думаете, что я всю жизнь мечтала растить его дочь, то сильно ошибаетесь. Оставляю вам девчонку. Зовут Меланья. Вот её документы. Вещи привезут завтра. Отказ подпишу, все бумаги получите. Мой отец распорядился, через неделю всё сделают. Чао!
Развернулась и ушла. Хлопнувшая дверь вернула супругов к действительности. Девочка заплакала. Она испугалась крика мамы, вида чужих людей и незнакомой обстановки. Олег первым подхватил ребёнка на руки и отнёс на кухню. Меланья, ко всему прочему, была голодна.
Так нежданно их семья увеличилась. Теперь у них появилась красивая дочка с красивым именем. Она с удовольствием играла с маленьким Илюшей, не капризничала, внимательно слушала сказки и очень полюбила бабушку, слушая с замиранием её песни. В три года девочка запела сама. Тогда все поняли, что у ребёнка – настоящий дар, талант, и терять его нельзя.
Это будет потом, а вот что произошло через полгода после появления у них Меланьи.
Доставая почту из ящика, Олеся увидела конверт, подписанный незнакомым почерком. Бумага словно жгла руки. Вихрем влетела в квартиру, бросила на пол и сумку, и пальто и нетерпеливо развернула письмо с обратным адресом «Владивосток».
«Вы меня не знаете, а я много о вас слышала. Ваш бывший муж, - тут руки женщины мелко задрожали, глаза лихорадочно выхватывали строчки, – тяжело болен. Врачи говорят: выздоровление почти невозможно. Мне, квартирной хозяйке, он поведал грустную историю своей жизни. Как много хотел сделать. Узнав о диагнозе, понял, что это наказание за страшные муки, причинённые вам. Рассказал, что, используя имя высокопоставленного отца жены, сделал себе новый паспорт, изменив все данные, чтобы его не нашли. Я со своей стороны могу сказать, что сына любит искренно, дорожит им больше всего. Стёпушка и мне, одинокой и немолодой, пришёлся по душе и прирос к сердцу, словно родной. Мне будет тяжело расставаться с ним. Но вы – мать. Это святое. Ах, да, ещё ваш бывший муж передал, что жестоко ошибся: деньги, к которым стремился самым постыдным образом, никак не могут сделать человека счастливым».
Так что на концерты слушать пение ещё маленькой талантливой Меланьи приходила вся семья: бабушка Татьяна Степановна, её дочь с зятем, Стёпка, Илюша.
6.
День выдался пасмурный. Однажды по дороге домой за школьным поворотом Олеся столкнулась с высоким, но очень исхудавшим мужчиной, а, подняв глаза, ойкнула: это был её бывший муж.
- Видишь, я не умер. Кто-то зачем-то даровал мне жизнь. А ведь уже чувствовал затхлый могильный запах. Поверь, я испытал, как это – стоять на краю бездны, когда вечность становится почти явью. Ещё шаг, и меня бы не было. Давай присядем, - миндалевидные глаза молили. Он пытался взять руку бывшей жены, погладить, ощутить тепло ладони. - Я понял, что должен искупить перед тобой огромную вину, сделать тебя самой счастливой. Я по-прежнему люблю тебя и сына.
Олеся отшатнулась, как от прокажённого, обхватила сумку, прижала у груди, словно щит, чтобы удержать прыгающее от страха сердце: как она боялась этого монстра, способного на все гадости! Нет, нет, не допустить мерзавца ни на шаг к себе, к детям!
- Я и так – самая счастливая. Ты к этому счастью не имеешь никакого отношения. У меня прекрасный муж и чудесные дети. И на нашем пути тебя быть не должно. Если ты и правда что-то понял, то уйдёшь с нашего горизонта навсегда, - голос не дрогнул, женщина горой встала за свою семью.
Он застыл, оглушённый категорическим отказом. Слушал и не слышал. Какие планы выстроил! Как размечтался о долгой счастливой жизни с родной женщиной! А может, она шутит? Да нет: разве такими вещами шутят? Что же ему делать?
7.
Уложив всё семейство спать, родители засиделись на кухне.
- Душечка, - ласково гладя руку жены, тихо и серьёзно сказал Олег, - несправедливо у нас получается: сына – два, а дочь - одна. Как ты на это смотришь?
Олеся зарделась, слёзы радости покатились, словно спелые горошины из стручка. Почувствовала, что те узкие ворота счастья, в которые так трудно проникнуть, для её семьи приоткрылись. И всем им хватило места, чтобы войти.
***
Вот такую сказку со счастливым концом захотелось мне выдумать. Так мечтала, чтобы история моей дочери Олеси сложилась примерно так...
Где ты, Стёпушка? Может, когда-нибудь увидимся? Счастья тебе, наш мальчик!
И жили они долго и счастливо
«И чего каркает, чего каркает старая? Опять помирать собралась… Как зиме последние дни приходят, так она словно с ума сходит – помру, дескать, до весны не доживу… Лет десять уже, почитай, в марте помирает. Десять или как? Ну да, как подруга её, Семёниха, в марте померла, так и она туда же наладилась. Это в каком же году было-то? Не вспомнить уже… Тогда аккурат на Новый год всё снегом замело, сугробы навалило чуть не под крышу, никогда такого не бывало! Это хорошо помню, а вот какой тогда год был? Да что толку вспоминать, и сейчас-то не сразу разберу, какой ныне год, спутались они все да и разницы нет…»
Старик заглянул в закут за печкой, где стояла древняя, с резными спинками, старухина кровать.
– Эй, старая, жива что-ль? – он прислушался к тёплой запечной, слегка дымной, тишине. – Не померла ещё? А то печка греется, ужин пора готовить! Ась?
Услыхал скрип растянутых от времени пружин, сердитое кряхтение, довольно хмыкнул – жива старуха! Подошёл к печке, открыл дверцу, сощурился от полыхнувшего пламени, бросил пару совков угля. Тотчас чёрный блестящий панцирь закрыл малиновый жар, затрещал, вбирая в себя ненасытный огонь.
***
Слава Богу, зима была не холодной, до лютых морозов не доходило, так что уголь даже останется. С каждым годом всё труднее собирать деньги на зимнее отопление – уголь растёт в цене, а пенсии, если и повышают, то на копейки, курам на смех.
Уже с весны они начинают откладывать деньги, понемногу отрывая от скудных пенсий. А ведь надо ещё хлеб покупать, да крупы, да масло растительное. Сахар, чай, соль, спички, чего ещё? За электричество платить – электроплитка, старый телевизор, да свет. Много, конечно, выходит, а всё одно дешевле, чем с керосином, да и возни меньше.
***
Колыхнулась занавеска, закрывавшая старухин закут, и показалась сама старуха – невысокая, ссохшаяся, с коричневым, морщинистым лицом, в древней, потерявшей цвет длинной юбке, вылинявшей кофте и фиолетовом платке на лёгких седых волосах.
Неодобрительно оглядела старика, покачала головой:
– Всё б тебе токо ужинать да обедать, пузо набивать…
– Какое пузо, старая, – возмутился дед, хлопая себя по втянутому, невидному животу, – когда у меня пузо-то было?
– То-то и оно, что не было, – опять проворчала старуха, – жрёшь, жрёшь, а всё без толку. И зачем токо жрёшь?
Старик махнул рукой, поплёлся в свой угол, кышнув по дороге маленькую пёструю старухину кошку: «Брысь отсюдова мышей ловить – нечего под ногами крутиться!» Знал, что с бабкой спорить – себе дороже. Прилёг на скрипучую тахту, прикрыл глаза. Снова потекли неспешные стариковские мысли.
***
…Летом-то вообще благодать – свет почти не включают: зачем им свет ночью. И вода тёплая всегда под рукой – ведро наполнил, на солнышко поставил, и все дела! Овощи, картошка – свои, с огорода. Три курицы яйца несут, им корма почти не нужно – они во дворе и в палисаднике червяков да букашек выгребают, лишь иногда старуха им горсточку крупы или крошек со стола сыпанёт.
Деревья фруктовые вообще ухода не требуют, растут сами по себе, словно поняли, что всё равно ухаживать за ними некому – выживай, как хочешь! Яблоки, груши, сливы, вишня… Зачем им столько? Так, соберут по малости, компот сварят, немного яблок в погребе сложат – на тёрке тереть: зубов-то ни у той, ни у другого давно нет.
***
– Эй, старый, заснул али как? – бабка стояла над ним, внимательно глядя поблёкшими, мутными глазами, – Иди, ешь, что ли…
Они уселись за стол, стали, не торопясь, есть горячую кашу, заправленную маслом.
– Слышь, старый, – спокойно сказала бабка, – помру я сегодня…
– Угу, – кивнул дед, проглотил свою кашу, – давай. Ты уж десять лет помираешь, всё не помрёшь никак…
– А сёдни вот возьму и помру!
– Ну и ладно, помирай себе, а я пожить ещё хочу, – дед поморщился: десять лет зимой одно и то же, каждый Божий день – помру да помру! В их возрасте уже и неприлично как-то на это обращать внимание. Для них помереть-то просто, а вот жить всё труднее и труднее…
***
Когда вдоволь нападаются фрукты, подгниют слегка, приходит Тамарка – крепкая, шумная бабёнка лет пятидесяти, с дочкой и снохой. Собирают в вёдра, тащат к себе в избу, заводят бражку – гонят на продажу крепкую, дурную самогонку.
Потом, бывает, принесут деду с бабкой от щедрот шмат жёлтого, заветренного сала, или бутыль прокисшего молока – на простоквашу. Давали и бутылки с мутной самогонкой, да старик не брал – куда в его годы, давно уже не пил он крепкого… Говорил Тамарке:
– Ты лучше, когда помру, на поминки и принесёшь всё сразу, чем по одной таскать!
– Ой, та ладно вам, диду, вы ще сто лет проживэтэ!
– Ну, як я сто проживу, то ты двести, – усмехался дед, невольно переходя на её местный диалект – суржик, хотя они с бабкой говорили только по-русски. Они приехали сюда в молодости, прожили тут всю жизнь, но свой правильный русский говор сохранили. Впрочем, здесь, на Юге Украины, никто не обращал на это внимания. Даже в это непростое время украинцы и русские жили дружно, каждый говорил так, как ему удобно, и все понимали друг друга.
***
Старик очнулся от полудрёмы, встал, кряхтя, с тахты, пошёл к печке. Лязгнул дверцей, пошевелил кочергой жар – нет, рано ещё заслонку закрывать, пусть прогорит, как следует, а то угореть можно. Прислушался: занавеска слегка колыхалась, за ней слышалось тихое бормотание, что-то шуршало. Старик покачал головой, опять прилёг на тахту. Спать уже не хотелось, он просто лежал, отсчитывая время – потом надо будет подняться, проверить, прогорел ли уголь, и, если прогорел – закрыть заслонку, чтобы жар в трубу не уходил.
Скоро зима закончится, тепло придёт. Подсохнет от стаявшего снега да от весенних дождей земля, надо будет огород вскапывать. Ох, тяжко! С каждым годом всё труднее даётся ему вскопка. Не копать нельзя: не будет огорода – есть станет нечего. Прокопает дед рядок, постоит, отдохнёт. Ещё рядок-другой и всё, надо посидеть, отдышаться. Так помаленьку и движется. Огород большой – не то, что за день, за неделю не управишься, силы уже не те.
А потом сажать нужно. Лук, чеснок, картошка, капуста, зелень всякая. Иногда думал: зачем это всё? Кому нужен этот огород? Им двоим со старухой? А они-то кому нужны? Доживают свой тяжкий век вдвоём, непонятно зачем. Друг дружку поддерживают. А помрут завтра, что изменится? Есть они, нет – и не заметит никто.
***
…Тогда, в пятьдесят третьем, молодые Гришка с Настёной приехали сюда жить и работать. Открылся гигантский завод металлоизделий, призывали рабочих со всей тогда громадной страны. Вот они и приехали. Зарплаты платили огромные, да и родители с обеих сторон помогли деньгами, и купили они вот этот самый домик с огородом, тогда ещё крепкий, выкрашенный снаружи весёлой синькой.
Завод располагался на самой окраине большого областного центра, а село неподалёку, в десяти километрах от него. Правда, от трассы нужно было ещё преодолеть километра три, но автобус из самого села ходил тогда четыре раза в день, да и попутки из их совхоза «Красная Заря» постоянно ездили в город.
***
Старик поднял голову, прислушался. Пора! За долгие годы он научился определять момент, когда нужно закрывать заслонку, с точностью до минуты. Поднялся, закрыл, снова лёг. Ветрено на дворе, неспокойно. Зима, что ли, наконец, уходит? Или что-то другое ворочается во дворе, тоскливое, непонятное, страшное. В дом бы не вошло… Стучит под ветром какая-то дощечка под крышей, посмотреть надо завтра.… А сейчас – спать: полночь, глаза слипаются…
И снился деду сочный радостный сон: голубое яркое небо, солнышко – не жаркое, ласковое, майское. Над ними колышутся ветки – щедро осыпанные белыми и розовыми цветами. Гудят мохнатые пчёлы и клубится в саду небывалый аромат. Они с Настёной стоят, обнявшись, под яблоней, возле весёлого синего домика. Молодые, стройные, лёгкие.
Живы ещё его родители, оставшиеся у брата Андрея, которых он поедет хоронить с интервалом в три года. И мама Настёны жива, потом она приедет к ним, доживать свой век в их синем домике… И все почему-то собрались в их саду, и Настя с маленькой Наденькой на руках стоят уже не под яблоней, рядом с ним, а чуть поодаль, у калитки…
***
Решили тогда – пусть Гриша на заводе трудится, деньги зарабатывает, а Настёна в совхозе устроится – заработок небольшой, зато к дому поближе, можно в перерыв сбегать, что-нибудь по хозяйству сделать. И корма для кабанчика да кур в совхозе за копейки можно выписать, а то и так, договориться с ребятами за пару литров самогонки.
Жизнь заладилась сразу. Гриша числился на хорошем счету, бригада подобралась дружная, работящая, весёлая. План перевыполняли, получали хорошие зарплаты и премии. Настю взяли в совхоз, на птицеферму. Завели хозяйство – кабанчика, парочку коз, два десятка кур, петуха. Жили, словно играючи. Несмотря на тяжёлую работу и хозяйство, собирались вечерами в саду с такими же молодыми парнями и девчатами, сидели за столом, ели, выпивали в меру, пели и плясали под баян, а потом под радиолу.
***
Проснулся дед рано – только начало светать. Влез в старые растоптанные боты, накинул драную кацавейку, вышел во двор. Небо ещё не очистилось от ночной мути, серело предрассветным, липким туманом. Однако он сразу почуял нечто новое и в воздухе, и в безлистых корявых ветках, и в духе, исходящем от земли. Ветер с юга принёс долгожданное сырое тепло, дул хоть и сильно, но не зло, а наоборот, дышал парной свежестью, забирался под кацавейку, хватал деда за рубаху, щекотал ноздри радостным, терпким весенним теплом.
Он прошёл по утоптанной, посыпанной песком и битым ракушняком дорожке к покосившемуся деревянному серому домику в глубине сада, за домом. Вышел оттуда, сполоснул руки в бочке с дождевой водой, притянул к себе веточку сирени с едва наметившимися крохотными почками. Сорвал одну, растёр в пальцах, поднёс к лицу. Отчётливо пахнуло весной. Старик отломил несколько веточек, взял с собой в дом. «В воду поставлю, пусть расцветают! Теперь у старой в мозгах прочистится, авось передумает помирать-то!» Постоял ещё немного на крыльце, словно желая про запас наполнить лёгкие тёплым, влажным, уже почти весенним духом и шагнул в тёмное, натопленное, домашнее нутро…
*****
Вскоре родились дети – сначала Ваня, потом Надя. Настасья успевала всё – в декрете долго не сидела, выходила на работу. Григорий стал сначала бригадиром, затем мастером. Работал тяжело, зарабатывал много. Вечером и в выходные успевал сделать всю мужскую работу – перекопать огород, починить крышу или забор, по весне выкрасить дом в тот же весёлый синий цвет.
И думалось тогда: вот вырастут дети, женится Ваня, Надя замуж выйдет, внуки пойдут. Дом придётся достраивать, расширять. Наполнится большой дом гомоном, ребячьими голосами, и будут старики встречать закат среди большой дружной семьи…
Не сложилось с большой семьёй. В три года простудилась Наденька. Пока думали-рядили, пока в город везли, в больницу – опоздали. Воспаление лёгких, не спасли Наденьку… Больше детей Настёна не хотела, всё делала, чтоб не забеременеть.
Теперь вся любовь, все силы на Ванечку пошли: ещё с начальной школы его холили, лелеяли, от домашней работы освобождали, нацеливали на институт. Парень грамотный, умный, надо учиться, получать диплом. Потом можно на отцовском заводе работать. Инженером, затем в руководство пробиваться: в замы, в начальники цеха…
***
– Эй, старая, вставала бы, гляди вон, весна приходит! – дед прислушался: безмолвно за занавеской.
– Слышь, старая, вставай, что ли, – неуверенно добавил он и заглянул в бабкин закут.
Старуха лежала на спине, руки вытянуты вдоль одеяла. На лице – обычное недовольное выражение, губы поджаты. Кажется, вот-вот откроет глаза, начнёт деда отчитывать: просто так, ни за что, чтоб жизнь мёдом не казалась…
– Что же ты, старая, – дед почему-то говорил еле слышно, хотя раньше всегда почти кричал, – зима, почитай, закончилась, а ты вот… Работы сколько на огороде, а кто теперь сажать будет? А кашу варить, а куры? Куда их теперь? Подкузьмила ты меня, старая, ох подкузьмила…
Старик выбрался из закута, потоптался по горнице, не зная, что делать. Зеркало, говорят, надо занавесить, да какие у них зеркала… Свёрток с новой одёжкой в комоде, вернее, там их два, свёртка-то – старуха загодя собрала, себе и деду. А платье парадное и костюм дедов – в шкафу висят, в простыни старые завёрнуты. Паспорта в том же комоде, под бельём лежат.
Надо в сельсовет идти, справку оформлять, насчёт места договариваться. Поминки организовать… Дед снова тоскливо затоптался по горнице, не зная, что делать. В сельсовет ещё рано, нет там никого. Благо, выглянув в окно, увидел на соседском дворе Миколу Пинчука, коренастого, лысого, крепкого ещё дедка, лет на пятнадцать моложе него. Быстро оделся, вышел во двор.
Микола стоял перед колодой и кучкой поленьев, рассматривал топор, пробовал остриё – пойти поточить, или так сойдёт?
– Здорово, Микола…
– О, сосед! Здоровеньки булы! Как оно, здоровье-то? Вроде, гляжу, бодренький с утра! А старуха твоя как? Здорова?
– Дак это… померла моя старуха-то, ночью нынче померла. Как собиралась зимой, так и померла…
– Во как…- Микола выпрямился, заморгал, суетливо затоптался, – ну это… мои, как говорится, соболезнования… Счас, надо Любу позвать, она тут разберётся!
Он воткнул топор в колоду, быстро пошёл к дому, размахивая руками. Через несколько минут во двор выкатились, как их все звали, Пинчучки – жена Люба и дочь Светка. Такие же круглые, коренастые, как Микола, только что не лысые.
Заохали, запричитали, однако сразу взялись за дело: старика отвели к себе, усадили за стол, налили миску борща, нарезали хлеба с салом. Горе горем, а поесть надо – столько хлопот ещё впереди!
Сами сходили к нему в дом, нашли по его указке нужные вещи, документы, спрятанную «на чёрный день» заначку. Зашли ещё к одному соседу – худому высокому вислоусому Петру, у которого была старенькая «копейка», спросили, не поможет ли с машиной, ездить туда-сюда, хлопотать; предложили денег на бензин. Петро сердито помотал головой:
– Яки ще там гроши? Хай дид Грицько пидходить через час, поидемо в сильраду. Тильки щоб хтось з жинок з нами поихав, а то моя Татьяна на роботи сегодня…
Старик оказался в центре некоего водоворота. Вокруг него суетились соседи: везли его в сельсовет, договаривались на кладбище о рытье могилы, привозили врача и участкового, ездили получать свидетельство, договариваться с батюшкой об отпевании. Женщины во главе с Любой убирали в доме, готовили стол для поминок. Закупали продукты, варили поминальный борщ, жарили, пекли. Прибежала Тамарка-самогонщица, притащила две полторашки:
– Ось, на поминки, для бабы Насти…– подумала и нерешительно добавила, – а якщо трэба, я ще принэсу!
Старик равнодушно сидел во дворе, безучастно глядя на старую айву у забора. Он словно с разбегу наткнулся на какое-то препятствие, стену или столб и теперь не понимал, что делать дальше, куда и зачем бежать…
***
Но всё по-другому вышло… На четвёртом курсе Ваня жениться собрался. Да не по-людски собрался. Нет, чтоб привезти невесту к родителям, представить, попросить благословения. Потом поехать к её родителям, познакомиться, к себе в гости позвать, обсудить за чарочкой, как свадьбу гулять. Ваня просто сообщил, что женится, и всё.
Приехал один, пряча глаза, говорил, что невеста городская, профессорская дочка, у них порядки другие, свадьбы они делать не будут: так, посидят с её родителями и друзьями, потом поедут на теплоходе в свадебное путешествие. Жить будут в городе, у Оленьки есть своя квартира, а её родители уже договорились насчёт его аспирантуры… «Какой завод, папа? Мне кандидатскую писать, я на кафедре у Алексея Сергеевича буду работать. Меня теперь научная карьера ждёт…»
***
Старуху его женщины во главе с Любой Пинчучкой обмыли, одели в новое, чистое, заботливо ею же загодя приготовленное. Положили в гроб, который вместе с большим деревянным крестом привёз из города вислоусый Петро.
Гроб вместе с лёгким, даже по смерти, старухиным телом, поставили на стол, зажгли принесённую кем-то лампадку. Печку не топили, в доме держался зыбкий мартовский холодок.
Вечером пришли две пожилые усталые женщины – из церкви, от отца Прохора: Псалтирь читать по покойной. Старика увели ночевать к себе Пинчуки, напоили горячим чаем, уложили в горнице. Он не спал почти всю ночь, тихо лежал на своём диване, слушая заливистый храп Миколы из соседней комнаты и изредка проваливаясь в короткий стариковский сон…
Утро выдалось совсем весеннее – тёплый влажный ветерок ласково кружился среди веток, ещё угловатых, только начинающих слегка припухать нежными выпуклостями почек. Приласкав тонкие, стройные деревца, он вдруг резко взлетал ввысь, натыкался на грубые, корявые, ломкие ветви старых акаций, растущих вдоль улицы. Обвевал и эти, не похожие на живые, деревья, выполняя свою обязательную весеннюю работу и, не ожидая привета, улетал под их ворчливое раскачивание…
Гроб вынесли со двора, поставили в старенький микроавтобус «УАЗик», выделенный председателем сельсовета. Поехали, петляя через всё село, на старое, заросшее вековыми деревьями, кладбище. За ними – Петро на своей «копейке» повёз отца Прохора с двумя женщинами-певчими. Остальные потянулись пешком, через балку, напрямки. (1)
Водитель – мордатый, в обычное время весёлый Сашка, остановился у ворот кладбища, заглушил мотор. Постояли немного, ожидая остальных. Скоро подтянулись и пешие – путь через маленькую, неглубокую балку недолгий.
Подняли на руки нетяжёлый гроб, понесли. Впереди, с крестом в руках и повязанным рушником предплечьем Петро – он высокий сильно под гроб-то, вот и выслали вперёд. Старик идёт сразу за гробом, машинально двигаясь вместе с людским течением, плохо понимая, что происходит и зачем это всё.
Донесли гроб до накануне вырытой, не сильно глубокой ямы, поставили на жёлтый глиняный холм свежевывернутой земли. Отец Прохор разжёг своё кадило, начал читать заупокойную службу. «Со святыми упокой…» – запели-заголосили женщины-певчие. Потом старика подтолкнули к гробу – прощайся иди… Он послушно приблизился, ткнулся губами в ледяной бумажный венчик на лбу старухи, отошёл в сторону.
Подходили по очереди соседи, в основном просто клали руку на гроб. Кто-то крестился, кто-то просто стоял рядом. Здесь ветер был ещё злой, зимний, колючий и все с нетерпением ждали конца погребальной церемонии, всем хотелось в нагретый дом, к горячему поминальному борщу с пирожками, стопочкам с мутноватой Тамаркиной самогонкой, тушёной картошке со свининой…
Быстро заколотили гроб, опустили в яму, бросили по три пригоршни земли. Двое нетрезвых с утра мужиков в запачканных жёлтой глиной сапогах и засаленных ватниках стали неспешно закидывать землёй яму. Петро повёз отца Прохора и певчих обратно, а Микола принялся поторапливать землекопов. Пришлось даже подменять их, чтоб закопать могилу поскорее. Наконец, всё завершили. Копщики получили свою плату и бутылку самогонки, а старик залез в Сашкин «УАЗик», подрагивая от холода. С ним забрались все, кто ещё оставался на кладбище, поехали назад.
Дальше помнилось смутно. Сидели за накрытым столом, пили, ели. Кто-то вставал со стопкой в руках, поминал бабу Настю, пили самогонку, заедали пирожками и горячим борщом. Скоро выпивка кончилась, и мужики разошлись, а женщины остались – убрать со стола, перемыть посуду. Тамарка-самогонщица бегала вокруг, причитала:
- Ой, диду, а тут вон скильки жаркого осталося, вам же не треба стильки, можно я трошки соби визьму, онукам принесу? И сала скибочку?
Дед только махнул рукой, и Тамарка стала сгребать со стола всё подряд в целлофановые мешочки, а затем в заботливо прихваченную торбу. Опомнилась, видать, что целых три литра самогонки отдала…Если б не остановила Люба с другими бабами, так бы всё и сгребла.
Скоро все разошлись. Дом стал пустым, чужим и холодным, хотя кто-то заботливо растопил печку. Старик подошёл к старухиному закуту, отдёрнул занавеску. Кровать, аккуратно заправленная новым покрывалом, подушка, ровно лежащая в изголовье. Он сморщился и быстро отошёл – от этой заправленной чужими руками, как никогда старуха сама не заправляла, кровати веяло холодом и пустотой.
***
Продал Ванечка тогда своё родство! Не продешевил, надо сказать. Не за пустую чечевичную похлёбку продал, а за наваристый профессорский суп с мясом. Видно, там ему ультиматум такой поставили – ты голодранец, тебя в учёную семью берут, так будь благодарен за это. Нам твои деревенские родичи не нужны, ты теперь в нашей семье. И ты, и дети твои уже только нашему клану принадлежат.
Так и ушёл Ванечка в новую жизнь. Сначала изредка приходили от него письма, мол, всё отлично, защитил диссертацию, детки растут. Потом передал с оказией весточку, уезжаю, мол, в Америку, жить там буду. Через год получили от него письмо – жив, здоров, устроился хорошо. Несколько раз прислал переводы, а потом и совсем пропал. Затерялся Ваня на американских просторах. Даже адреса своего не давал, боялся, что ли, что нагрянут в его Америку неказистые деревенские родители?
***
Старик хотел прилечь на свою тахту, как вдруг услышал тихое мяуканье. Из-под старухиной кровати робко вылезла её пёстрая кошка, ещё раз неуверенно мяукнула и уставилась на старика круглыми жёлтыми глазами.
– Ишь, голодная поди, забыли все про тебя, – старик подошёл к холодильнику, достал какие-то мясные и колбасные кусочки, бросил кошке. Та, урча, накинулась на еду.
Старик сел на тахту. Страшная усталость начала одолевать его, хотелось лечь и ни о чём не думать. Но как же не думать теперь! Кошка наелась и вдруг прыгнула на тахту, ткнулась мордочкой в его сложенные на коленях руки, замурчала. Никогда раньше она так не ласкалась к нему, не смела прыгнуть на постель. Впервые в жизни, наверное, он взял кошку на руки, стал неумело гладить.
«Как же мне, – думал он, – и кошку теперь кормить, и кур, и огород сажать. И всё… теперь всё самому надо делать. И кашу себе варить. И жить самому…»
Он так и сидел в тёмной уже горнице, с кошкой на руках, глядя в стену мутными от слёз глазами. И никак не хотел, не мог понять – как теперь ему жить. И главное, зачем…
5 -21 ноября 2013
(1) По канонам Православной Церкви покойника положено хоронить на третий день после смерти. Первым днём считается день смерти, даже если она наступила ночью, хотя бы за несколько минут до полуночи. Следующий день считается уже вторым. |
Положение о Клубе
Сделать стартовой
К темам проекта
Ответить
