Гостиная № 2 Зала Прозы. Тексты размещать может только Председатель Зала! | ГОЛОСОВАНИЕ ОКОНЧЕНО
Закончился 4-й поединок Кубка Английского клуба. Он проходил между рассказами «Молчи, Сашка!» - автор Наталья Козаченко и «Одуванчик» - автор Елена Хисматулина.
Со счётом 23:17 победу одержал рассказ «Одуванчик».
Поздравляем Елену Хисматулину с победой!
ПЕРЕХОДИМ К ДИСКУССИИ С УЧАСТНИКАМИ ПОЕДИНКА
Молчи, Сашка!
Наталья Козаченко
Под самое утро Сашка «словила карася», маленького, потому как проснулась быстро. Лежала в тёплой ещё сырости и представляла, как дядя Боря будет смешно делать брови домиком и удивляться понарошку: Шурик, ничего же себе, опять караси атакуют! А тётя Зоя завздыхает, но ничего не скажет, только будет жалеть матрас и простынь и её, бедную Сашку. Ну и пусть. Ну и так им и надо. Сегодня Сашка уедет. Всё закончится. Для всех. Начнётся новая жизнь, и Сашка даже предполагала, какая именно. Плохая для неё, и счастливая – для опекунов, семейки жирных Перминовых. Пусть это несправедливо — так обидно думать о людях, давших ей передышку на шесть лет, пусть. Но почему они так с ней? Она же не игрушка, она живой человек. Не перед кем теперь красоваться тёте Зое: ах, какая вы молодец, так воспитали бедную девочку. Так ей и надо, а нечего…
Сашка всхлипнула, выпросталась из одеяла, она всегда заматывалась в него как в кокон, села и сразу упёрлась взглядом в две большие клеёнчатые сумки в синюю с белым клетку: приданое, как будто её замуж выдают, смеялась тётя Зоя, а сама слёзы утирала и валерьянку пила потихоньку. Сначала капли считает, губы толстые шевелятся, потом застынет на минутку, нальёт в стопочку одним резким движением, опрокинет и воздух ртом хватает. Как рыба, когда на берег выбросят. Дядя Боря валерьянку не пил, он вообще такой, не поймёшь его никак, злится или радуется. Сашка помнит, как в первом классе он с ней уроки делал…
…Она переписывала упражнение уже раз пятый, а ошибки выскакивали сами по себе, как будто живые и никого не слушаются. И что самое обидное: он не издевался ни капельки, просто если надо сделать, то надо делать. И всё.
— Шурик, я тебя не ругаю, будешь хоть двадцать раз переделывать, не сверкай глазами, мне твои взгляды как рыбке зонтик. Уроки должны быть сделаны. Без ошибок. А у тебя одни ошибки, а всё почему?
— Почему? — ей хотелось, чтобы он провалился, исчез, она ненавидела его голос, палец, поднятый вверх, и смешинки в глазах. Дядя Боря получал удовольствие от её унижения.
— А потому что умные люди сначала думают, а потом делают. А ты не умная, раз всё у тебя получается наоборот. Пиши и думай!
Она глотала слёзы и выводила ненавистные палочки и кружочки, крючки и петельки. Кто придумал эту пытку, ну кто? Тётя Зоя не вмешивалась. Они разделили Сашкино воспитание: он отвечал за уроки, она – за всё остальное. Нынешняя Сашка понимала, что дяде Боре тоже доставалось от её упрямства и молчаливого сопротивления. Внутренний контроль и дисциплина не лежали в клетчатых сумках и не изнашивались как сапоги или платья. Не всё можно в сумки затолкать, да? А что можно? Только ли одежду или, скажем, обувь?
Наряды Сашку интересовали мало, исключение – костюмы для сцены. Каждый концерт или конкурс она помнила именно так: лица зрителей и наряды, в которых выступала. Платья шила тётя Зоя. На каждое выступление новое, словно соревновались талантами портниха и певица. Потом платье пылилось где-то в недрах квартиры ненужным хламом. Обе молча соглашались: всё, ваше время истекло. Как в старом чёрно-белом фильме про Золушку. Куда они потом исчезали?
…День Победы. Тепло, солнечно, воздушные шары и музыка со всех сторон. Сашка в пышном красном платье похожа на сказочную принцессу. В руках микрофон. Над площадью звучит чистый сильный голос, сама Сашка ощущает себя звуками, она видит сверху и замерших слушателей, и дома, и вокзал, и стоящий поезд, и красные флаги и всё-всё, что только можно увидеть с высоты. Даже перепугалась немного и «пустила карасика», очень крохотного, едва ощутимого.
И после, пока ели мороженое и пили лимонад, когда шли домой, она думала об этих двух вещах: огромном восторге и малом стыдном пятнышке на трусах. Это ведь тоже в сумку не поместилось? Куда можно поместить память, в какие такие сумки? И шесть прошедших лет, они где? Дни тянулись вроде медленно, а годы скакали как лошадки на карусели, вроде на одном всё месте, а убежали – не догнать.
Сашка забыла про мокрую холодящую ночную рубашку, села на пол возле «приданого» и попробовала применить метод дяди Бори: дисциплина и порядок. Скажем, первое отбросим как ненужное, а со вторым поработаем. И сразу щёлкнуло: «Давай, Шурик, разложим твою задачу на запчасти!»
Всё-таки дядя Боря не зря тратил время: Сашка мгновенно выделила главные «запчасти». Слагаемых было всего два (если брать крупным планом, а на мелкие подробности никакого утра не хватит): то, что пережито и что – подслушано. Подслушивание было страстью и главным развлечением, а также поисками ответов на вопросы, которые нельзя задавать.
***
О матери Сашка знает и очень много, и одновременно почти ничего. Детские воспоминания полны страха, слёз и истерического материного шёпота: «Сашка, молчи!»
…Поздний чужой звонок напугал до полусмерти. Люди в форме ворвались в квартиру, что-то спрашивали у матери, она мотала головой, искала глазами Сашку, выставила перед собой, словно нашла надёжную защиту.
— Сашка, молчи! Молчи, Сашка!
— Куда девать ребёнка-то? — спросил один из пришедших.
— Да забирай обоих, потом разберёмся, — зло ответил другой. Сплюнул на пол, добавил: — Опять представление закатит, б..ть... Довезти бы без синяков, заразу. В одеяло, что ли закатать?
— А-а-а…. — завыла неожиданно мать, рванулась из комнаты, что-то упало на пол, покатилось, послышалась возня, громкие ругательства. Лампочка на кухне вдруг вспыхнула ярко и потухла.
— Курва ты, Машка! Куда тебе бежать, всё, отбегалась. Да заткнись, не голоси, не разжалобишь. Дура, третий раз за год попадаешься, мозги где? Девчонку бы пожалела, сучка драная, — мужик никак не мог остановить кровь на щеке, открыл шкаф, вытащил с полки полотенце, приладил к лицу.
Мать неожиданно быстро утихла, улыбалась, коротко и часто дышала.
— Вот что теперь с девчонкой-то делать? Марья Валентиновна, а? Сдали ведь тебя с потрохами, — в голосе говорившего явственно послышались виноватые нотки. Сашка смотрела во все глаза: её мать, только что обруганную всякими нехорошими словами, этот молодой мужик явно жалел.
— Мама, мамочка, — запричитала Сашка, у неё появилась слабая надежда на то, что ещё не всё пропало. — Дяденька, мама хорошая, простите, она больше не будет!
Тотчас всё сразу переменилось, в воздухе как будто молния сверкнула.
— Молчи, Сашка! — крикнула мать и ударила её по лицу.
— Тихо! — крикнул второй мужик, — устроили тут концерты. Собирайтесь! Быстро! Артисты, твою мать…
Сашка вцепилась в мать намертво, как собачонка, и таращила круглые от ужаса глаза. Так их и повезли вдвоём в местное КПЗ. В вонючем подвале, на жёсткой лавке Сашку сморил сон. Проснулась она в одиночестве. Про неё забыли, как забывают сломанную игрушку. Она тогда именно так и подумала про себя как про игрушку. Ближе к обеду мокрую до тапочек, распухшую от слёз, поскуливающую, трясущуюся в ознобе Сашку отвезли в городскую больницу с воспалением лёгких. Спустя три недели она оказалась в детском доме, который все называли по старинке – приютом. «Молчи, Сашка, — кричала прежде мать и больно сжимала плечо, — попадёшь в приют, узнаешь, как тебе с мамкой-то хорошо жилось, а поздно будет. Молчи!»
***
Отмытая, коротко остриженная, худая как велосипед, Сашка дичилась, в игрушки не играла, в разговоры не вступала, стояла возле окна и тихо плакала. С утра и до вечера. И ночью, лёжа на мокрых простынях, тоже. В темноте легче: никто не смотрит с жалостью. Жалость была особенно обидна. Кругом полно людей, но единственный близкий тёплый человек, бабушка, уже никогда не приведёт за руку и не попросит воспитателей за ради бога, чтобы не отчисляли ребёнка, в садике хотя бы покормят, а то хоть ложись и помирай. Так и получилось: умерла бабушка. От рака. В грязной квартире с отключенным всем, что можно было отключить за неуплату.
Мать, чужая, злобная тётка, приехала из столицы спустя неделю после похорон. Огляделась, получила из рук соседки тихую, оглушённую потерей Сашку и ушла в поминальный запой. Больше никакой родни не оказалось рядом. Привыкалось к другой жизни тяжело.
— Молчи, Сашка! — начинала мать ночные нетрезвые монологи, — молчи, я тебе говорю! Добудем денег и заживём с тобой лучше, чем эти… клуши соседские. Думаешь, я не знаю, что они за спиной обо мне сплетничают? Зна-а-аю… Твари все, Сашка, не верь никому: обманут. А мы с тобой лучше всех жить будем! В столице, слышишь, Сашка! Я тебе обещаю! Думаешь, у нас родни нет? Есть… только все как тараканы по щелям, а я их выцарапаю. Будет так, как я задумала!
Хотелось есть и спать, не слышать надсадный голос. Сашка знала: если матери что понадобилось – не отступится, пока не вывернет всех наизнанку. Бабушка была не боец, дочь любила до исступления и отказать ей ни в чём не могла. Очень быстро мать нашла выход из положения, она всё делала быстро, не задумываясь. Жили они теперь на съёмной квартире с материным хахалем, страшным, похожим на паука мужиком. Сашка его боялась до одури. Наркотики на продажу, героиновые инъекции, громкие драки, летало всё, что попадалось под руку… Сашка пряталась в шкафу, пережидая бурю. И молчала…
Лето кончилось, как в книжке страницу перевернули. Вчера было жарко и солнечно, а наутро зарядил мелкий ненасытный дождик. Сашка была теперь казённая – приютская. Никому не нужная и не верящая тоже никому. Спустя месяц исполнилось ей шесть лет. Был торт и свечки, и шарики воздушные, а праздника нет, не получилось. Год назад бабушка наварила картошки, нарезала крупными кусками селёдку – вот и получился самый настоящий день рожденья, не то, что теперь.
***
Тётя Зоя Перминова появилась в приюте в конце ноября. Она была толстая. Очень толстая. Лицо растерянное. Протянула конфету, шоколадную. Сашка такие не любила. Пробормотала «спасибо», опустила голову, отвернулась. Добренькая тётя, конфеты раздаёт, а потом выйдет за дверь и не вспомнит. Много их таких, всем спасибки говорить – язык отвалится. За полгода Сашка насмотрелась всякого, взрослые все врут.
— Сашенька у нас поёт хорошо, — воспитательница изо всех сил расписывала чужие таланты толстухе, — может, ты споёшь, Сашенька? Про ёлочку, а?
— Не хочу, — заупрямилась Саша, — можно я пойду?
— Иди, конечно, иди, деточка, — растерялась воспитательница.
Саша вышла за дверь и приложила ухо: в подслушивании нет ведь ничего такого, да?
— Она у нас недавно, не привыкла ещё. Судьба – никому не пожелаешь. И гены какие: бабушка театральное окончила. Щукинское. И дед, по слухам, тоже артист, драматический. И мать ведь училась хорошо, а вот… Жалко девчонку, отупеет тут она среди нашего контингента. Слух исключительный и голос сильный, надо заниматься. Эх…да что там говорить, несчастный ребёнок. Давайте я вас провожу, Зоя Николаевна.
Тётка ничего не говорила, только вздыхала шумно и сморкалась, как будто внезапно начался у неё насморк.
Сашка помчалась по коридору, сердце колотилось возле горла, руки дрожали. Распахнулась форточка, холодный ветер обнёс голову. К вечеру поднялась температура.
Месяц ничего не происходило в Сашкиной жизни. Она ещё больше сторонилась всех и горше плакала, глядя в окошко. Про мать говорили, что идёт следствие. Сашка воображала это следствие как будто все милиционеры города выстроились в затылок друг другу и образовали круг, а внутри круга мама, она хочет выйти, а ей не дают. Она кричит и размахивает руками, а никто внимания не обращает. И непонятно, хочет ли сама Сашка, чтобы мама выбралась из круга или нет.
***
Перминовы, опекуны, были упитанные: тётя Зоя очень-очень, а дядя Боря просто широкий. Сын их, Юрочка – медлительный, как будто всё время дремал на ходу. Ему исполнилось двенадцать и Сашка его не интересовала ни с какой стороны. Мелочь пузатая, сказал вполголоса. Мелочь показала язык: чтобы не задавался. Первое время они присматривались, осторожничали. Пёстрая – трёхцветная – кошка не приняла сразу, подняла шерсть дыбом и сидела в коридоре на табуретке, не отводила злого взгляда жёлтых глаз. Сашка тоже сначала пряталась по углам, принюхивалась, оценивала, с какой стороны ждать нападения. Главным врагом оказалась только кошка, за шесть с небольшим лет так и не приняла новую жиличку. Была ещё старшая дочь, Ольга, она жила в Москве и, как выяснилось позже, именно из-за этой дочери и получилась такая перемена в Сашкиной жизни.
— Почему вы меня взяли? — спросила Сашка через месяц. Она внимательно наблюдала за взрослыми, ожидая подвоха. Не может быть, чтобы просто так! — Мне мама говорила, что у нас родственники есть. Почему вы меня взяли, а не они?
— Саша, давай пока не будем обсуждать это. Я про родственников ничего не знаю, — тётя Зоя отводила глаза, — ты ешь, я добавки положу.
Поесть здесь любили. Если суп, то глубокая тарелка, если котлеты – выставлялось большое блюдо, бери, сколько душа просит. Сашка к еде относилась серьёзно, никто не знает, когда будет следующая кормёжка. Кусочки хлеба прятала под подушку, только через год избавилась от голодной привычки. Над этой серьёзностью посмеивались, но необидно, сколько съест человек, столько ему и нужно. Добавки давали по первой просьбе и даже без.
Вшей вывели быстро: вонючим «Дихлофосом», Сашка чувствовала себя тараканом и ненавидела опекунов от всей души. С мокрыми простынями воевали долго. Дядя Боря придумал про «ловлю карасиков», получалось очень обидно. Сашка прятала криминальную пижамку под матрас, застилала кровать как опытный боец – молниеносно, лишь бы никто не увидел ночного конфуза. Бороться с «рыбалкой» не пробовала: засыпала, едва голова касалась подушки. Тётя Зоя смеялась, что можно хоть с диваном выносить – не почувствует.
Она и правда, не чувствовала ничего, не радовалась неожиданной постоянной сытости, новым нарядам и игрушкам: через день-два подарки находились в самых неожиданных местах, мятые, в жирных пятнах. Нравоучения пропускала мимо себя, бросала быстрые взгляды исподлобья и забывала сразу же, как только поворачивалась спиной к говорящему.
***
—… я когда объявление прочитала, так и упала. Представляешь, эта идиотка подписала доверенность генеральную на всё! И на имущество, и на ребёнка! Нет, ты представляешь? Ну как так можно? Он, видите ли обещал продать однокомнатную квартиру в пятиэтажке на двушку с выгребным туалетом! — тётя Зоя полчаса обсуждала новость, не замечая стоящую в дверях Сашку, — Долгов на квартире как блох, конечно. Господи, да ничего он не купит, смеёшься? Я к Гарберу: вам нужен бездомный ребёнок? Как могли разрешение дать? Ты меня знаешь… ну да, ну да… только танки остановят…
—Кто такой Гарбер?
— Сашка! Подслушиваешь? Я сколько раз тебе говорила? Ну ладно, раз уж так получилось… Завтра газовщики придут в бабушки твоей квартиру, пойдём со мной, вдруг там что-то захочешь взять. На память. Пойдёшь?
— Пойду. А Гарбер – это кто?
— Это прокурор. Да тебе-то что?
— Он может маму освободить?
— Думаю, что нет.
— А зачем вам бабушкина квартира?
— Плохо ты подслушиваешь, Сашка. Эта квартира теперь ваша с мамой. Понимаешь? На двоих. Я с опекунским советом договорилась: пустим квартирантов, отремонтируем, выплатим долги и будем вам деньги собирать. Не мы, а опекунский совет. Моё дело прокукарекать. Мамке твоей передачи посылать я на свои буду, что ли?
Квартира пахла бедой так густо, что слёзы закапали из глаз. Саша открыла потрескавшиеся дверцы старого шкафа, заглянула внутрь. Где-то там она хранила фантики от конфет, дешёвые браслетики и пёстрые мелкие бусики: раньше мать работала на рынке в Москве, привозила подарки. Прежняя жизнь казалась чужой и далёкой. Ничего из того прошлого не нужно брать. Только альбом с фотографиями, тёмно-серый, с медной металлической накладкой на обложке. Листы в нём толстые, прорезанные под размер фотографий. Незнакомые лица глядели на Сашу осуждающе. Она увидела молодую бабушку в шали и с высокой старинной причёской, локоны свисали вдоль лица, и громко, навзрыд заревела, размазывая по щекам слёзы.
— Сашка, ты что? Ой, я дура какая, чёрт, не нужно было тебя сюда приводить… — Тётя Зоя прижала крепко-крепко к своей необъятной груди, гладила по голове, а потом и сама зашмыгала носом. — Ну всё, всё. Поплакали и хватит. Пошли лимонада купим и пирожных, раз такое дело.
Всякие неприятности Перминовы запивали лимонадом и заедали пирожными. Было ещё одно, «взрослое лекарство», но его Сашка считала пустяком по сравнению с героиновыми материными отключками. А кто не пьёт? — вопрошала опекунша, — все грешат, жизнь такая, Сашка! Лимонад так лимонад, пей, пока предлагают. Сашка лимонад любила. Тогда, в бабушкиной квартире, она решила, что никто больше её слёз не увидит. Что-то в лице её насторожило тётю Зою, она поглядывала вопросительно, но ничего спрашивать не стала.
***
—… откуда я знаю? По документам записана Михайловна, я звонила, говорит, что не он. Мать его в администрации городской работала, увезли от Машки подальше, квартиру продали, сами в Костроме теперь. Дочь думала, что её муж Сашкин отец, потому мы и взяли, что они удочерить хотели. И не говори. Да нет, чего жалеть, если дело сделано, обратного хода нет… Ты помидоры-то посеяла? А не рано?...
***
—Кто вы ей? Ясно-понятно. Не кричите на меня! В таком тоне я с вами говорить не буду. Родственнички объявились? А где вы были, когда она, вшивая и обоссанная, в приюте рыдала с утра до вечера? С почками больными и воспалением лёгких? Девчонка только-только в себя приходить стала, улыбаться и тут нате вам, на готовое желающие нашлись.
…
— Да мне всё равно, какая у вас должность. Сашку я вам не отдам! Только через опекунский совет. Нашли игрушку. Что??? Обогатились, а как же! По две тысячи на двоих – миллионами ворочаем. И про квартиру вспомнили, значит… Вы Машку поспрашивайте, кому она квартиру подарить хотела, вместе с ребёнком, между прочим.
…
— Слушайте, включите мозги хоть на минутку, Тамара Ивановна, дорогая. Уплыла бы эта квартира, Машка к вам бы заявилась, а она, как я понимаю, письма жалостливые шлёт, шлёт ведь? Ну и куда вы её с ребёнком потом денете, если характерами не сойдётесь? Я-то эту Машку хорошо поняла, вы вот в розовых очках всё пребываете. Нахлебаетесь вы с ней, у неё аппетиты те ещё. И вам всего хорошего.
— Сашка, иди сюда, знаю, что уши сушишь. Тамара Ивановна это звонила, по деду твоему родня, сестра, кажется. Мамке твоей тётка. Из Тольятти. Вы к ней, наверно, потом поедете с матерью. Не останется она здесь, город мелковат.
— Она в Москву хочет.
— Значит, в Москве жить будете. У вас и там родня имеется. Привыкай к кочевой жизни, судьба у тебя такая.
— Я бы хотела остаться у вас.
— Саша, у тебя есть родная мама. Она не лишена родительских прав. Чтобы ты осталась, нужно подавать в суд. Боюсь, что суд будет на её стороне. Машка артистка, талант от матери ей достался, только применение она нашла ему такое вот дурацкое. Если бы хоть экспертиза показала, что Ольгин муж тебе отцом приходится, но не показала же. Собственно, они и хотели тебя удочерить, но сейчас трудные времена, не до судов им.
— А как же я, тёть Зой?
— Ты сильная, Сашка. Я смотрела на тебя и думала: выдержала бы я или нет, если б такое со мной. И ответа не нашла. Вот ещё какое дело: завтра ты с классом в Москву поедешь на экскурсию. Тебя там встретят. Сергей Александрович. Московская родня. Осмотришься, может быть, что-то у вас и срастётся, но я бы не надеялась особо. С опекунским советом я согласовала и с учительницей твоей тоже.
— Зачем?
— А ты пока человек государственный, вот поэтому. Не опозорь нас, Шурик!
Сергей Александрович встретился с Сашей в зоопарке. Держались позади группы, он спрашивал, она отвечала. Казалось, он разглядывает Сашку как товар, ищет изъяны и боится продешевить. Хотелось нахамить, жаркая волна ненависти накатила, Саша едва сдержалась. Сдержалась, потому как вспомнилась мать, её злобные выкрики в сторону опекунов, когда они привозили Сашу на свидание в Галич, перед отправкой матери в колонию. Было стыдно, так стыдно. И обидно: дорога далась ей нелегко, укачивало и тошнило, она терпела и молчала. Вот и теперь, повторяла про себя как молитву: «Молчи, Сашка!»
— Зоя Николаевна, здравствуйте. Узнали? Это хорошо. Мы сейчас с Сашей в зоопарке на лавочке сидим, отдыхаем. Саша? По-моему, неплохо. Я что вам хочу сказать: спасибо вам за девочку. Хорошая девочка, воспитанная. Да. Согласен. Мы ей подарки небольшие приготовили от нас. Надеюсь, ей понравятся. Всего хорошего. И вам.
Сашка ела мороженое, старалась не накапать. Аккуратность была слабым местом в «тётизоином» воспитательном процессе. Улыбалась, щурилась от яркого солнца. Сергей Александрович взглянул быстро, отвёл глаза, будто чувствовал себя виноватым. Оба понимали, в чём. Ну и чёрт с ней, с московской роднёй. Если они ничего не должны Сашке, то и она – тоже. Лучше быть свободной, чем зависимой от чужих людей. Про зависимость она очень хорошо понимала.
***
Так хорошо начиналось лето…
Сашка разглядывала себя в зеркале, поворачивалась, приглаживала туго заплетённые косы. Вглядывалась в смуглое лицо, солнце любило её: загорала мгновенно, и загар прилипал к коже надолго. На тринадцатом году жизни впервые стала интересна ей собственная внешность. Казалось, зеркало спрашивало: кто ты, Сашка? Чего хочешь? Оглянулась, села в кресло. А правда, чего хотелось больше всего сейчас?
Квартира пуста: все на работе, Юрка уехал поступать в институт. В Москву. Подумаешь, Москва, я, может, в Варнавино хочу! Замерла: почему в Варнавино? Зачем – в Варнавино? Глупости какие… Но отмахнуться не получилось. Варнавино, концерт в рамках чего-то такого… танцевально-фольклорного, ну какая, в сущности разница в названии? Главное в другом: там Сашка впервые поняла, что такое семья. Не маленькая, а семья как что-то огромное. Было тепло, все жители пришли на берег реки с коврами, столами-стульями. С едой и питьём. Голоса звучали над рекой, а она текла неспешно и основательно. Прочно. Вот! Вот оно самое – прочности так не хватало Сашке всю жизнь. Она подумала тогда, что хотела бы жить так, чтобы знать: завтра – будет!
Телефонный звонок разбил спокойную тишину. Был он вестником страданий. Почему-то мысли бродили в голове вот такие – взрослые. Впервые – взрослые, большие… и театральные.
— Алло, кто говорит? — а не нужно было спрашивать. Ждала этого звонка. Ждала с того мгновения, когда узнала, что мать выйдет раньше срока. За хорошее поведение. Как в школе. Смешно… плакать хочется от смеха.
— Сашка, это я! Я завтра приеду. Молчишь? Не радуешься матери? Совсем тебе голову задурили, с..ки жирные. Приеду – разберусь. Деньги лопатой гребли за твой счёт, а ты и рада. Купили тебя с потрохами, дуру. Надо их…
Сашка положила трубку. Вот и всё. Провалилась не то в сон, не то в беспамятство. Тётя Зоя еле растолкала, поставила градусник, покачала головой.
— Ложись-ка спать. Завтра будет трудный день, много надо сил.
— Я её ненавижу.
— Молчи, Сашка! Матерей не выбирают. Хорошая или плохая, но она твоя мать. Другой не будет. Не будет другой, слышишь? Может, это тебе такое испытание дано в жизни, кто знает?
— Она про деньги…
— Ты за это переживаешь? Деньги ерунда! Отобьёмся, что ты, дядю Борю не знаешь? Он же бронебойный. Сколько ты в него стрел злости пускала и что? Жив и здоров. Учись! Да что я тебе говорю: всё ты умеешь!
— Я никуда не поеду, — сказала тихо. Тётя Зоя взглянула внимательно, поднялась с дивана тяжело, словно силы у неё все закончились. Вот были и сразу – нету. Ушла на кухню, плотно притворив двери. Полчаса тянулись как целый год…
— Саша, у тебя ещё месяц. Больше ничего не сделать. Она мать, ей помогать нужно. Понимаешь, ей помогать, не тебе. Она слабже. Спи, собирай силы.
***
Сашка провела рукой по тугому клетчатому боку. Всё, что могла взять — здесь. Готова ли она? Наверняка не знает никто. Вечером они сядут в поезд и поедут в далёкий город Тольятти. В чужой дом. В люди. Мать будет много говорить, доказывать, втягивать в ненужные разборки и ссоры. И надо молчать: кричат и плачут слабые.
Набросила на себя покрывало. Мягкое, флисовое, с котятами. Хорошо котятам, их много, греют друг друга и забот не знают. Подошла к зеркалу, смахнула откуда-то взявшуюся паутину. Едва не вскрикнула: отражение показывало молодую бабушку, в шали и с высокой причёской.
— К кому прислониться, если прислоняться не к кому, Александра? — пропела бабушка красивым голосом, погрозила пальцем и пропала. Вместо неё – Сашкино удивлённое лицо, глаза как в мультяшках японских. Сразу вспомнилось давнее майское, когда город как на ладони и мокрые трусы.
И мгновенно, будто кто мысли читает: запах шибанул в нос. Ссанками несёт, сказал бы Димка противным голосом. Чёрт, она и забыла совсем! Сашка переоделась в сухое, пошла в соседнюю комнату и сказала, давясь от смеха:
— Тётя Зоя, я карася словила, представляете?
— Чёрт с ним, — моментально ответила тётя Зоя мокрым бессонным голосом, — пусть плавает.
Сашка легко рассмеялась. А и правда, пусть…
Одуванчик
Елена Хисматулина
Семь лет назад вместо того, чтобы завести собаку, мама родила Тоньку. Денис страшно расстроился. Во-первых, из-за собаки. Во-вторых, из-за маминого решения. Неужели им было плохо вдвоем? Появившаяся на свет Тонька орала целыми днями. Мама ходила с красными от постоянного недосыпа глазами и серым от усталости лицом. Ночами Денис зарывался головой в подушку и укрывался сверху пуховым одеялом, но ничего не помогало. Тонькин мощный рев прорывался сквозь все преграды. Задыхаясь, Дениска высовывал нос наружу, жадно глотал воздух и все думал, зачем им с мамой это «сокровище».
Вообще на вопрос о том, откуда берутся дети, Денис давно знал правильный ответ. А вот откуда берутся отцы, понять никак не мог. В их маленькой семье отца не было у Дениски, но также не появился он и с рождением Тоньки.
Тонька росла тощей, болезненной девчонкой. Вечно у нее закладывало уши, воспалялись гланды, да и легкие, мама говорила, были слабенькими. Мама то и дело водила ее по врачам, а дома постоянно что-то натирала, отжимала, варила и парила, чтобы накормить Тонькин «скелет». Кроме скелета у Тоньки имелись лишь зеленые глазищи, белобрысые хвостики на голове, да ободранные коленки. Дениска не переставал удивляться только Тонькиным глазам – живо на все реагирующим, озабоченно-удивленным и всегда немного испуганным. Зелень играла в них, как газированный «Тархун».
Когда подошло время отправлять Тоньку в школу, Дениска зашелся в возмущении – мама поручила ежедневно провожать ее. А Денис не хотел никому даже рассказывать о сестре. Он не любил и ужасно стеснялся своей роли старшего брата, вынужденного заботиться о несуразной, белобрысой Тоньке.
Из дома дети выходили вместе. Крепенький Дениска легко шагал впереди, а тощая Тонька плелась сзади с огромным ранцем и мешком со сменкой. Подходя к перекрестку, Денис сбавлял темп, дожидался еле плетущуюся Тоньку и переводил ее через дорогу. Но как только они оказывались на другой стороне, Дениска набирал темп и, не оглядываясь, бегом уносился к школе. На крыльце его уже дожидались друзья, завязывался «солидный» мужской разговор или легкая утренняя потасовка. Мальчишки, балуясь и смеясь, запихивали друг друга в двустворчатые школьные двери, мутузили портфелями, а потом под разрывающийся в безумстве звонок мчались на уроки.
Домой Тонька возвращалась одна. Тетя Катя – мамина знакомая уборщица из продуктового магазина – лишь всякий раз выбегала из подсобки, чтобы перевести ее через перекресток. На шее у Тоньки всегда болтался ключ на веревочке. Подходя к квартире, Тонька смешно вытягивала его из-под одежды, не снимая с шеи, вставляла в замочную скважину, изгибалась змейкой, и, провернув два оборота, отмыкала замок. Пила чай из большой кружки, не обедала – ждала Дениску. А он часто задерживался и приходил незадолго до возвращения с работы мамы. Но что удивительно, Тонька ни разу не пожаловалась на брата. Только моргала своими зеленющими глазами и молчала.
Вторая четверть близилась к завершению. Тонька училась ни то, ни се. Вроде и без троек, но как-то неуверенно, будто сомневаясь. Учительница жаловалась на ее замкнутость, отсутствие подруг. Мама помогала Тоньке справляться со сложностями арифметики, не поддающимися прописями. Дочь старалась, пыхтела, но к восьми вечера выбивалась из сил и начинала клевать носом прямо за столом. Приходилось умывать ее и укладывать спать, в то время как полные энергии Хрюша со Степашей еще вовсю болтали и повизгивали в передаче «Спокойной ночи, малыши!»
На родительском собрании родителям было велено купить детям карнавальные костюмы. В конце декабря затевался большой новогодний праздник для первоклашек. В субботу мама подхватила Тоньку и отправилась с ней по магазинам. Денис целый день был предоставлен сам себе. До полудня валялся в кровати, потом с аппетитом позавтракал, взяв коньки и клюшку, помчался на каток и вернулся домой лишь к вечеру, замерзший, но довольный. Накидали сегодня парням из соседнего двора – выиграли всухую шесть - ноль.
Мама разогрела борщ, положила на тарелку гречку с котлетой и соленым огурцом. Дениска от пуза наелся, а потом вдруг вспомнил, что мама с Тонькой ходили за костюмом. Оказалось, нужного ничего не приобрели. Воздушные газовые платья принцесс, с крылышками и пайетками, категорически не шли Тоньке. В костюмах белок, лис, тигрят и всякой прочей живности она могла изображать только позвоночник. В обилии искусственного меха и складок запутывалась и терялась. Все на ней сидело колом, мешком, было велико и несуразно. Практически выходя из магазина, Тонька на витрине высмотрела обычный зеленый костюмчик – штанишки и свитерок. Не карнавальный, не праздничный. Просто зеленый трикотажный костюм, в котором в лучшем случае можно было изображать гусеницу. Но он почему-то так поразил Тоньку, что она остановилась, как вкопанная, и ни за что не согласилась выйти из магазина. Пришлось маме сдаться и купить его Тоньке.
Дома Тонька тут же напялила обновку, забралась в уголок дивана и затаилась, с любовью поглаживая мягкую ткань. Дениска взялся было шутить над сестрой, обозвал ее худосочным стручком, но тут же прикусил язык – глаза Тоньки наполнились влагой, и по щекам ручьями потекли слезы. Дениска даже испугался, а мама обняла и принялась поглаживать Тоньку по светлой головушке, что-то ласково приговаривая и жалея свою зеленую девочку-прутик.
Когда Тонька успокоилась, удалось все-таки выведать, что же такого особенного углядела она в незамысловатом наряде. Оказалось, что Тонька хотела прийти на праздник одуванчиком. Да, так и сказала:
- Хочу быть одуванчиком.
Мама с Дениской переглянулись, а Тонька призналась, что больше всего любит мультик про одуванчика, у которого был тонкий стебелек и толстые щеки. Дениска не сдержался и прыснул. Мама сначала с укором посмотрела на него, но и сама тут же расплылась в улыбке:
- Мурзик мой, ну какие же толстые щеки? Мы тебя восьмой год откормить не можем – не девочка, а шкурка от яблочка.
Тонька на этот раз не расстроилась, а лишь изо всех сил надула щеки и стала такой уморительной, что расхохоталась сама, а с ней и мама с Дениской.
Задумка Тоньки оказалась почти не исполнимой. Мама пыталась придумать для нее головной убор, испробовала несколько вариантов, но все было не так. Дениска, сперва отстраненно наблюдавший за происходящим, тоже включился и принялся экспериментировать. Он втыкал в резиновую шапочку пластмассовые соломинки, мудрил с системой крепления, внутрь каждой соломины втыкал зубочистки, но все разлеталось на запчасти, как только он натягивал сооружение Тоньке на голову. Она молчала, терпела все, что ни делал с ней Дениска, вечером с надеждой ждала прихода мамы – а вдруг ей в голову пришла новая идея! Но декабрь заканчивался, а костюм одуванчика так и не складывался.
Дениска переживал за Тоньку больше, чем за себя. В один из дней он притащил из школы друзей и в общем мозговом штурме они просидели до позднего вечера. Мальчишки спорили, предлагая разные варианты, но решения найти не могли. Тоньке было ужасно интересно с ребятами и, оказалось, что она вполне нормальная, веселая и смышленая девчонка.
Когда в дверь позвонили, мальчишки с Тонькой всей гурьбой вывалились в коридор. На пороге стоял папа Лехи - одного из друзей Дениски. Было видно, что нагоняя не избежать. Мама попыталась извиниться и оправдать мальчика, мол, задержались, не заметили как. Но тут Тонька подошла к мужчине вплотную и почти шепотом спросила, не знает ли дядя, как сделать ей шапочку одуванчика. Дядя оторопел, брови его поднялись и скрылись под шапкой, потом вернулись и вместе с их возвращением мужчина медленно наклонился к ребенку. Он также шепотом переспросил, о какой шапочке говорит Тоня. Тут разом загомонили мальчишки, перебивая и перекрикивая друг друга. Каждый старался в меру сил объяснить, с какой непреодолимой проблемой пришлось им столкнуться.
Папа задумался, снял шапку и шарф, повесил пальто на вешалку и прошел с ребятами в комнату. Они долго обменивались идеями. В конце концов, папа предложил разойтись, а назавтра обещал что-нибудь эдакое придумать. На том и порешили.
Вечером следующего дня в Денискиной квартире было не разойтись. Снова в сборе были его друзья, как и обещал, пришел папа Лешки, а с собой привел еще и чудо-умельца дядю Игоря. К маме приехала подруга, они разместились на кухне и шили Тоньке варежки в виде листиков. Соседка тетя Поля заглянула на огонек случайно, да так и осталась. Ее идея изготовить еще и воротничок была встречена с воодушевлением. Последним в поисках жены явился сосед дядя Ося. Тетя Поля тут же дала ему распоряжение нести пироги из дома, был накрыт чайный стол, и вся компания с причмокиванием принялась уплетать и нахваливать их.
Тонька восхищенными глазами оглядывала ребят, взрослых, маленькими глоточками прихлебывала чай и была абсолютно счастлива. Дениска потрепал ее по макушке, и Тонька с благодарностью ткнулась головой ему в бок.
Привлечение к работе взрослых позволило соорудить не просто головной убор, а нечто особенное. Дядя Игорь изготовил из толстой проволоки шлем. С Лехиным папой они насадили на проволочную основу почти сотню прутиков-пружинок. Женщины аккуратнейшим образом обвязали каждый прутик, да и сам шлем, белыми шерстяными нитками, примерили на Тоньку, впору ли. Ребенок согласно закивал. Головной убор сел как нельзя лучше, плотно и удобно. Тонька робко прошлась по комнате, пружинки на шлеме легко подрагивали. Никто не успел даже среагировать, когда Дениска подскочил к сестре, взял ее за руки и раскрутил. В движении проволочки сильно накренились, но удержались, выдержали испытание. В комнате раздались облегченные вздохи.
Оставался последний штрих – пушинки. Мама решительно открыла шкаф и достала свое зимнее пальто с большими, белыми, меховыми бомбошками на веревочках. Тоня испуганно вскрикнула:
- Мамочка!
Но мама в секунду отстригла их, подмигнула Тоньке:
- Сейчас мы такой одуванчик смастерим, всем одуванчикам одуванчик!
Мама распорола нитки, мех развернулся пышными полосками. На глазок она отстригла небольшой кусочек и приклеила пушинку к одному из прутиков. Получился маленький меховой зонтик. Тонька тонким пальчиком едва коснулась его: «Одуванчик». А следом уже все - Дениска с друзьями, мама с подругой, соседи и даже Лешин папа с дядей Игорем - принялись клеить пушинки.
Поздним вечером состоялся показ. Тонька нарядилась в зеленый костюмчик, надела воротничок и варежки в форме листиков, а мама тихонько водрузила на ее головку шапочку. Тонька стала такой хорошенькой! Разулыбалась, помахала ручками-листиками и вдруг со всей мочи надула щеки. Получился настоящий одуванчик из мультика. Дядя Ося подхватил Тоньку на руки, поцеловал в щеку:
- Цветочек ты наш, девочка наша маленькая!
И даже, кажется, прослезился слегка.
Через три дня перед началом школьного праздника мамы и бабушки наряжали девочек в сверкающие блестками платья, в костюмы снежинок, бабочек, белочек. Мальчишки гордо вышагивали в образах разбойников, пиратов, бэтменов. Были даже человек-паук и ниндзя. Тонька в скромном зеленом костюме скромно стояла с мамой в уголке. Шапочка лежала в пакете на подоконнике.
Но вот зазвучала музыка. Завуч позвала ребят в актовый зал. Началась суета, так как не только дети, но и их многочисленные родственники разом устремились в пахнущий хвоей большой школьный зал. Тоня замешкалась немного, пока мама надевала ей на голову шапочку, и зашла одной из последних.
В центре возвышалась настоящая, живая, ароматная елка. Ее огромные ветки растопырили в тепле лапы и распушились. А на них покачивались большие, сверкающие, разноцветные шары, золотые шишки, блестящие как леденцы сосульки. Тоня задохнулась в восхищении. Такую большую, красивую елку вот так совсем близко она видела впервые. Тоня не удержалась, подошла ближе и прикоснулась к одной из веток. Иголки немного ощетинились, кольнули Тоню сквозь варежки, но не сердито, не больно. Тоня вытянула вперед голову и вдохнула елочный смолистый живой аромат.
- Эй ты, марсианин, чо там нюхаешь? - услышала она за спиной.
Мальчишки из класса с хохотом принялись повторять:
- Марсианин, марсианин!
Тоня испуганно повернулась к мальчишкам и тихо сказала:
- Я – одуванчик!
Тут разразился просто гомерический хохот:
- Марсианин-Одуванчик! Одуванчик с Марса!
Тоня стояла одна перед толпой хохочущих, кривляющихся и дразнящих ее ребят и думала о том, что нельзя сейчас зареветь, никак нельзя. С другого конца зала, пробиваясь сквозь плотные ряды родителей, к ней на помощь спешила мама. Тоня слышала, как она крикнула:
- Тонечка, не слушай их! Тонечка, я сейчас!
Но, откуда ни возьмись, прямо перед Тоней выскочил Дениска, а с ним и еще четверо парней. Дениска буром попер на мелких пацанов. Бить не собирался, только одному лопоухому и самому противному сунул под нос кулак:
- Только вякни еще!
Рядом тут же закудахтали мамы и бабушки, раздались вопли:
- Хулиганы, житья от них нет, вызовите охрану!
Подоспевшая мама встала между Дениской и возмущенными родителями, не дав им возможности схватить сына. Тоня, сжав перед собой ручки-листики, смотрела испуганными глазами. В них плескались слезы, но она изо всех сил держалась, чтобы не расплакаться. А когда маме удалось спиной оттеснить к ней Дениску, взяла брата за руку и прошептала:
- Пойдем отсюда.
Чтобы погасить конфликт, завуч попросила Тонину маму забрать детей, а сама принялась успокаивать возмущенных детей и родителей. Дениска зло глянул на обидчиков, обнял Тоньку, и они с друзьями и мамой через зал прошли к выходу. Уходить было стыдно. Дениска знал, что правда на их стороне, но мама попросила подчиниться и выйти. Ей самой было до слез обидно за свою маленькую Тоньку, не увидевшую праздник, за хороших мальчишек - Дениску и его друзей – бесстрашно вступившихся за Тоню, за всех случайно объединившихся людей, которые помогли ее ребенку осуществить мечту стать одуванчиком. А еще было ужасно стыдно за завуча так непедагогично «разрешившего» конфликт. Маме никак нельзя было плакать, но слезы предательски потекли по щекам, и ничего нельзя было с ними поделать.
Вдруг уже на выходе из зала они услышали громкий низкий голос:
- Сквозь леса дремучие, по полям бескрайним, вдоль озер и рек шел я к вам на праздник! Не тут ли собрались ребята? Не готовятся ли они встречать новый год?
В зал в длинной красной шубе, расшитой серебром, с мешком в руках, большой, высокий и совсем настоящий входил Дед Мороз. Окинув быстрым взглядом заплаканную маму, взъерошенных парнишек и хрупкую тоненькую девочку в зеленом костюмчике и совершенно очаровательной шапочке, Дед Мороз ударил посохом об пол:
- Кто обидел здесь ребят, кто хотел испортить им праздник? А ну-ка, идите за мной. Не бывает в новый год такого, чтобы кого-то можно было обижать. Не разрешаю никому портить праздник! - В этот момент Дед Мороз сунул Дениске в руки мешок: - Донесешь? Не растеряешь? Вижу, вижу, что не растеряешь. Мальчишки, помогайте другу, помогайте, несите мешок к елке. А я пока вот это чудо с собой возьму.
Дед Мороз легко подхватил на руки Тоню и понес прямо к елке.
Праздник удался на славу. Дед Мороз просто притягивал и манил к себе детей. Он громче всех кричал и звал Снегурочку, вел конкурсы, загадывал загадки, показывал фокусы, бегал вокруг елки, догоняя ребят, жаловался, что совсем стар и бегать так быстро у него уже нет сил. Но глаза его – озорные, веселые – подзадоривали, и игры продолжались и продолжались. Тоня тоже бегала со всеми, хохотала, пряталась за елку, уворачивалась и снова выбегала прямо перед Дедом Морозом. И забыты были уже обиды, и мальчишки, еще недавно дразнившие Тоню, теперь держали ее за руки и вместе с ней носились по залу.
Пришло время раздавать подарки. Они лежали около сцены в больших коробках. Дед Мороз доставал увесистые, яркие и блестящие пакеты, бережно передавал их в руки детей, каждого хвалил и каждому говорил что-то приятное. Подарков было еще много, но Дед Мороз вдруг спросил:
- А где это моя любимая девочка-одуванчик? Где этот прекрасный ребенок?
Тоня замахала ему ладошками-листочками:
- Я здесь, Дедушка Мороз!
Да звонко так! Дед Мороз приобнял Тоню:
- Вот и тебе подарок, держи!
Тоня с благоговением приняла подарок, на секунду задумалась и… надула щеки. Дед Мороз расхохотался:
- А ну-ка, ну-ка, еще!
И Тоня снова надула щеки.
Вокруг смеялись все – дети, их родители, Снегурочка, Тонина мама с Дениской и даже завуч. Несмотря на то, что она давно вышла из школьного возраста, сегодня и ей пришлось поверить в чудо. В чудо преображения директора школы в настоящего Деда Мороза, в его невероятное умение быть близким и понятным детям, в ненавязчиво преподанный урок чуткости и деликатности. А еще в волшебство необыкновенного новогоднего праздника, делающего из девочек одуванчиков, а из их еще не очень взрослых братьев настоящих защитников. Праздника, дарящего счастье и радость, и на время делающего даже взрослых людей немного детьми. Завуч подошла к Тоне, обняла за плечи и тихонько сказала:
- Будь счастлива, девочка. И не сердись на меня. Все будет хорошо. |
| Вопрос в том, как именно автор упоминает "эту историю".
Давайте разбираться, что известно героине=читателю:
в квартире жили героиня, её мать и бабушка;
бабушка умирает, остаются дочь и внучка, пока читателю неизвестно, приватизирована квартира или нет, верно?
мать девочки не может/не хочет оплачивать долги по квартплате, след-но, жить в квартире без света и газа нельзя;
после ареста мать героини даёт своему сожителю генеральную доверенность на все сделки по имуществу в интересах самой Машки и несовершеннолетней девочки(то, что на уровне бытовых разговоров сообщает опекунша своему неизвестному (для читателя) абоненту);
что делает сожитель: выставляет квартиру на продажу(приватизировал он её предварительно или она уже была приватизирована, не суть важно, т.к. выставляют на продажу частную собственность, а не муниципалку. Имеет ли он право выставить - никто не запрещает, вопрос в другом - разрешат ли сделку?
опекунша узнаёт об этом(это вытекает из телефонного разговора - той его части, которую девочка не успела подслушать, но читатель-то не девочка, складывает два и два:)
опекунша идёт к прокурору не как к специалисту по опеке, а как представителю закона, ибо право ребёнка будет нарушено в случае дачи взятки и т.д. и ребёнок останется без жилья(нет правил без того, чтобы их не нарушали в нашей стране:) потом ищи-свищи виноватого.
эта цепочка читателю понятна? или в тексте нужно уточнять?
помним, что фокализация у нас на девочке, да?
а девочке важно то, что важно только ей: кто такой Гарбер и как он может повлиять на решение суда по матери. Именно эти вопросы и задаёт Сашка. Ей тонкости с доверенностью и т.д. неинтересны, потому как непонятны.
опекунша рассказывает про квартиру и про то, что теперь квартира будет сдаваться через опекунский совет, деньги будут собираться для Машки и Сашки - это вроде есть в тексте:)
упоминание о тётке в Тольятти - финальный аккорд.
думает ли девочка про квартиру? нет, ей это не приходит в голову, потому и уточнения о сдаче квартиры нет.
но взрослый читатель волен сам для себя разрешить этот вопрос, проблем с удалённой сдачей квартиры и получением дохода, равно как и оплаты коммунальных услуг с развитием интернета и клиент-банка не наблюдается.
кто может следить за квартирой? ну Машка не с Луны свалилась, прожила в городе как минимум восемнадцать лет:), подруги должны остаться?
может их знать девочка? конечно, но будет ли она думать о том, что какая-то материна подружка будет следить за квартирой - а вряд ли, у Сашки на первом или на втором, да даже на десятом месте не стоит в данный момент такой вопрос.
есть ли провисания в логике? Я имею в виду взрослого читателя, не ребёнка, ведь ЦА взрослая. И эта взрослая ЦА имеет какой-никакой, а собственный опыт.
ВАдим, спасибо за вопросы! |
| Наталья:
1. Для сделок с долями и с участием несовершеннолетних законом предусмотрена нотариальная форма договора (простая письменная - запрещена). Никакой нотариус без правильно оформленного разрешения органов опеки (опекунского совета) сделку не проведет.
2. Когда опекунша оформляла документы на Сашку, ее долго инструктировали работники органов опеки (опекунского совета) о ее обязанностях и правах, а также о том, куда обращаться в случае каких-то проблем. Прокурора в этом списке нет.
Но " опекунша идёт к прокурору не как к специалисту по опеке, а как представителю закона, ибо право ребёнка будет нарушено в случае дачи взятки и т.д. и ребёнок останется без жилья(нет правил без того, чтобы их не нарушали в нашей стране:) потом ищи-свищи виноватого"
т.е. она говорит прокурору - увидела в газете объявление о продаже квартиры, думаю дадут опекунскому совету взятку (кстати, в каком размере, не думаю, что "убитая" однушка стоит столько, что там на приличную взятку наберется), потом выкинут ребенка на улицу. Как Вы думаете на это отреагирует прокурор? Преступления нет, нет даже доказательств подготовки преступления, а есть странная дама, которая катит бочку на опекунский совет, обвиняя его членов во взяточничестве.
" опекунша рассказывает про квартиру и про то, что теперь квартира будет сдаваться через опекунский совет" - опекунский совет - не агентство по недвижимости, коммерческой деятельностью не занимается.
Вместо длинных и путанных объяснений, далеких от правдоподобности, достаточно было написать: "прожила в городе как минимум восемнадцать лет:), подруги должны остаться?" |
| Дорогие коллеги!
Окончился наш поединок. Много мнений, суждений, критики. Я хотела бы с каждым из вас поговорить, что называется, "с глазу на глаз, и глаза в глаза", потому что мнение каждого из вас достойно уважения и осмысления. Поэтому в самое ближайшее время, последовательно постараюсь ответить на ваши рецензии. Спасибо, большое спасибо всем вам за возможность посмотреть на свой небольшой рассказ под иным углом зрения, увидеть не то, что "излагалось", а то, что в итоге "изложилось". И критика - не повод обижаться. Критика - шанс вывести текст на более высокий литературный уровень. Хотя мне - автору "столовского борща" - о высоком вроде бы и не пристало (шучу :)).
Мое искренне восхищение Наталье Козаченко!!! Я - Ваш искренний ценитель, Наталья, ваш читатель и поклонник. Вы черпаете идеи и смыслы не с поверхности, а из глубины. Ваше творчество не знает границ, ваш талант ярок и самобытен, ваш стиль неповторим. Спасибо Вам, мой случайный соперник, за возможность встретиться в этом поединке. |
| Ох уж задел же Вас этот борщ, Елена!))))
Но разве плохо подать хороший борщ любителям борща?
А что он хороший - даже не сомневайтесь! |
| Вадим, я понимаю, что вы умеете спорить, но и я, собираю материал перед тем, как сесть писать:)
Автор, в принципе, должен знать о своём герое всё, даже то, сколько раз герой занимается сексом и как звали дедушек-бабушек до седьмого колена(утрирую).
Что касается ваших вопросов.
Я знаю, как _должно_ быть по закону. Я = человек.
Я знаю, как было в _реальности_, если история происходила в реальности.
Вы отталкиваетесь от реалий нынешнего времени и большого города, и многих публикаций в СМИ и т.д. Омбудсмены, права ребёнка и т.д.
Реалии маленького захолустного городка с населением около 50 тыс., представители власти - это единоличные цари, хочу казню, хочу - милую.
А теперь расскажу вам реальную историю из жизни "Сашки".
Опекунша увидела объявление в газете о продаже некой квартиры. Адрес показался ей знакомым, но вспомнить, в связи с чем, не могла. Потом ей позвонила женщина, откликнувшаяся на то объявление о продаже, т.к. всплыла в разговоре с продавцом фамилия матери "Сашки", а женщина знала историю и знала саму опекуншу. Опекунша обратилась в органы опеки, там подтвердили, что адрес именно этот. И удивились, что квартира продаётся.
Сожитель "Машки", выставивший квартиру на продажу, был сыном бывшего начальника городского отдела милиции. Бывший. но не умерший... И кое-кого держать мог за жабры:)
Опекунше(с разрешения сотрудницы опеки - кто-то всегда не хочет пачкать рук:( )дали добро на войнушку. В принципе, опекунский совет мог вмешаться на стадии заключения сделки, но личность продавца и наличие доверенности... И формально, две комнаты лучше, чем одна, верно? А то, что туалет выгребной и квартира стоит дешевле, кто на это будет смотреть?
По формальным признакам продажу могли разрешить, если есть доказательства покупки другой квартиры(их ведь можно и организовать).
Доли или просто ребёнок был прописан - это уже нюансы.
Перспектива вообще потери квартиры(незаконно, но закон что дышло иногда), испугали опекуншу, а, поскольку была она хлопотунья и предпочитала не пускать события на самотёк (ага, как танк - по тексту ее самооценка), то она пошла к прокурору.
Надо было в другое место? Наверно, но она пошла именно к прокурору. И точка! И прокурор _возможную_ сделку остановил, потому как запросил информацию в нужном месте.
Во время заседания суда опекунша имела два неприятных скандала от "Машки" и её сожителя. С ненормативной лексикой и т.п.
И долгий шлейф пересудов городских сплетниц, что отобрала квартиру у несчастной сиротки. Отголоски этих пересудов в тексте есть(девочка спрашивает: Зачем вам наша квартира? (очень тонкий такой авторский намёк на толстые обстоятельства).
Вы его увидели? Уверена - нет.
Сдача квартиры через опекунский совет: опекуны отчитываются по всем расходам и доходам ежемесячно. Разрешение на сдачу квартиры опекуны получали в опекунском совете, там же уточняли размер и то, как будут расходоваться деньги: на коммуналку, на приведение квартиросъёмщиками помещения до относительно жилого вида, и уже затем - на собирание посылки в места отсидки. Опекунша сама отправляла только один раз, потом отдавала подруге "Машки" определённую сумму с отчётом опекунскому совету.
Сумма, получившаяся в момент приезда "Машки" была не так велика, что такое 6 тыс. в месяц за минусом расходов, а требования из тюрьмы шли предлинные и фирма и цвет и т.д. оговаривались особо, если это касалось шмоток.
Теперь о том, почему девочка оказалась в КПЗ.
По собранной мной информации, два раза "Машка" попадалась на продаже наркотиков(героина), но вследствие наличия малолетнего ребёнка, ей давали условный срок. Два раза в течение года - разрешено. Третий раз - сроки предыдущих складываются и по совокупности выходило около восьми лет неволи.
Почему же девочку отвезли в КПЗ...
2005 год, маленький город, соседи двери не открыли(знали по предыдущим эпизодам, что будет канитель.... и скандалы: отмазывалась дважды и приходила выяснять отношения). Двухэтажный дом, по три квартиры на площадке...
Брали на контрольной закупке. Закон что дышло...
Молодой мужик - одноклассник "Машки"...
Стечение обстоятельств...
Ночная смена ушла, не предупредив утреннюю.
Девочку увидели, когда привели дневного задержанного.
У меня волосы поднялись дыбом, когда я узнала. Случайно, потому как не могла даже предположить...
Был ли скандал? Скорее всего замяли. Защищают тогда, когда знают, что возможных последствий можно избежать, поскольку вступиться за ребёнка некому.
Другой родни в городе нет. Понимаете, нет в городе другой родни! Что тут поделать.
По закону одно, а жизнь с законами иногда не коррелирует.
Почему всего этого нет в тексте?
Потому что не должно быть!
В который раз повторяю: повествование ведётся от третьего лица _приближенного_ к герою. Т.е. заменим она на я и увидим, где автор прокололся(я нашла некоторые моменты).
И теперь ответьте на вопрос: если повествование идёт от первого лица, то можно ли втискивать информацию, неизвестную первому лицу "Я"?
Почему мне=автору, нужно было именно такое неудобное повествование? Легче писать от третьего всезнающего. Да, легче!
Но тут включается авторский замысел: автору так нужно.
Если писать от третьего всезнающего повествователя, то выползет много чернухи, а мне чернуха по замыслу не нужна. Здесь она будет мешать, поскольку это уже манипуляция читателем: ах, бедная несчастная сиротка!
А героиня не такая. |
| Наталья,
Вы автор - Вам виднее. |
|
| 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
К темам проекта
Ответить
