Она родилась плохо. Родилась тяжело. Родилась неизличимо-больным человеком. Родилась стариком. Болезнь навсегда подчинила себе всю её жизнь. Она приковала её к кровати, лишила её зрения, разума и речи. Лишила её всего, оставив, только слабо-бьющееся сердце и бесконечные сны. Врачи, проклиная Бога, опускали руки.

Я не стану описывать то, что было с ней дальше – это невыносимо. И я никогда и никому не скажу её имени.

Но однажды она заговорила. Заговорила в последнюю свою ночь. Заговорила во сне.

Речь её была долгой, и временами казалась даже бесконечной. Закончив свою речь, она дико закричала, и сердце её остановилось.

P.S: Может быть, кто-то осудит меня, но я не смог поступить иначе. Я должен был это сделать. И большую часть её речи я успел записать на диктофон. Она должна была быть услышана. Она хотела спастись.

 

 

 

Дождь

 

...тихо. Тишина часто издевается надо мной, она знает... стерва, но она моя... стерва. Любовь к ней... нет. Её любовь ко мне, ...но я могу закричать... и... ариведерчи, сука. Ты слышишь меня, тишина? То-то же!

Как темно - это её цвет, цвет тишины... и страха. Холодно. Вкус её кожи – сладкий, с привкусом крови. Но почему, мне становится смешно и хочется спать? Но ничего, ничего, однажды я закричу, однажды я так закричу, что лопну как шарик, маленький и ужасно некрасивый шарик, который я видела на дереве около мясной лавки. Он развевался на ветру и ждал. Он ждал избавления, он ждал свободы. Нет, нет, он не хотел летать, он ни за что на свете не хотел летать, он хотел лопнуть... и не мог... сам не мог... и не лопнул. Гуманизм, мать вашу, съел все рогатки и камни в этом городе, на диете сейчас человек с иголкой. А дождь не смог и плакал вместе с ним.

Несчастный некрасивый шарик, с тех пор он висит во мне. Мы вместе с ним теперь висим во мне. Я - чёртово дерево, повисайте на мне... никогда теперь не лопнет.

...закричу, обязательно закричу, однажды я смогу это сделать и тогда мы ещё посмотрим, кто из нас более раним, более слаб, ...а сейчас спать.

Глаза предательски зевнули. А вот и сон плетётся, будто пёс голодный, ну что ж, пора кормить его своей костлявой совестью. Да, мало в ней мяса сейчас, время ест его ...и одиночество. Кожа да кости. А сон, что сон – собака, да и только. Прочь!

Но все мы люди… боже, я снова себя оправдываю, я всегда себя или жалею, или оправдываю, всегда, всегда... Как я погибла, господи, как я погибла! Чёрт, опять мне становится смешно, да при чём здесь это, ну не к месту же, дура, не к месту. Прочь!

Мне плевать, всех к чёрту. Людям нравится, когда смеётся тот, кому уже совсем не смешно. Они любят это, по настоящему любят, по принципу.

Но нужно быть сильной. Нужно суметь, даже если не боишься. Спать. Спать – это сильно в моём доме, здесь не каждый сможет уснуть. Здесь только тошнит... чёрт, опять...

Мой дом – это... я не знаю что это такое, но я знаю его запах. Его вонь. Он воняет... Специфический аромат маразма, алкоголизма и всегда открытых дверей. Здесь постоянно кого-то ждут. Я ненавижу гостей своего дома потому, что мне жаль их. Прочь, сукины дети, прочь, он воняет... здесь не гастрономический запах уксуса, здесь он воняет гипнозом. Здесь вены...

... грудью кормят.

Я не вижу вас и ненавижу…

Я не хочу здесь спать, не хочу. Здесь нет сильных, а я... я, кажется плачу. Господи, не смотри, не смотри, господи! Хоть бы никто не заметил.

... Вены здесь всегда голодные. В моём доме они у всех голодные, у всех. Однажды я слышала это... мне страшно. Да, я слышала, как вырастали, вырывались, даже не знаю, как точнее передать эти звуки, пробивались, резали кожу на руках и появлялись на свет первые зубки, жадные и непрочные, но уже неизбежные, в беззубых грязно-синих пастях вен. Вены просили жрать... а эти люди кормили их на кухне, точно грудных младенцев. Мне нужно было «учить уроки» и стараться вспомнить что-нибудь хорошее в этом доме, но это необычайно трудно - мне нечего вспомнить. Я даже не могу понять, что такое детство. Где-то я уже слышала это слово, но где? Может быть, шарик знает, что это такое, он детей видел…

Сложно остаться ребёнком рядом с матерью, которая лежит пьяная около собственного дома в грязной осенней луже и улыбается, очень сложно улыбнуться ей в ответ... мамочка.

Темно, на каждом сантиметре моего тела непривычная мерзкая слякоть. Кто-то дышит рядом и как угрожающе стучит его большое сердце... это я... бред, но я панически боюсь своего дыхания. Кто-то во мне жив-в-в-в-вой...

 

Он так нелепо смотрится с букетом, пьяных от аспирина и мороза, белых роз. И как он навязчив и глуп в своих надеждах и, всегда отутюженных брюках. Он жаждет меня, моих взглядов, моих сонно-безразличных улыбок, он постоянно жаждет. Откуда он знает, что я постоянно гляжу в себя?

Его взгляд повсюду находит меня, ни разу не обознавшись в море прохожих. Я ненавижу его, ненавижу. Но как счастлив этот подонок, и счастлив лишь оттого, что видит меня. Рентген хренов. О, как я ненавижу его взгляды, как противны они мне, кто бы знал, господи. Но неужели... неужели он тоже повис во мне, как тот вонючий шарик с мясной лавки? Нет, ну я и впрямь чёртово дерево, самое натуральное чёртово дерево... и вся шваль виснет, хоть бы вешались что ли, так нет - виснут. Бесконечное Чёртово дерево, неизбежное и кровожадное, не срубить его, не спасти на нём... да что за бред я несу... нос чешется.

Я не хочу делать его счастливым, но этот мерзавец от этого ещё более счастлив. Наглец. Кто позволил ему видеть меня, он не достоин этого. Я готова даже умереть ради того, чтобы он больше никогда не увидел меня, ...чтоб он скорбел по мне и не был бы счастлив. Но он, даже скорбя по мне, будет счастлив. Сволочь, так сам издохни как собака, чтоб я была счастлива. Да, я желаю его смерти. Пусть его не станет, пусть. А ещё я ненавижу цветы, а он их дарит мне и никто не может запретить

ему это. И он их дарит, бесконечно дарит. Нет такого закона, запретить ему это. Я задыхаюсь в дебрях его анонимных цветов, я погибаю в них. Смерти ему, в смерть его. Пусть будет так, как я хочу, господи, сделай же хоть что-нибудь. Убей его, господи. Цветы ...мне ...за что? А просто так, он, видите ли, любит меня безвозмездно. Жестокое слово это ваше «безвозмездно». И я не знаю его имени - несправедливо. Хотя зачем оно мне, скорее всего оно скверное, как и он сам. Да, смерти ему, смерти...

Как я люблю зеркало, я таю в нём, я утопаю... я в нём живу целыми ночами. В зеркале я идеальна, в зеркале я необычайно красива. Я обожаю свои отражения в нём. Эгоизм? ...а мне всё равно, я ведь так одинока. А друзья – они хуже врагов, в них нет меня. Они любимы и беззаботны, как свиньи, и все свои проблемы они хватают за волосы и волокут ко мне – помогай, Друг. Я их друг, да пошли вы все.

Сволочи, я больна. А зеркало... оно отражает меня, оно любит меня, оно лечит меня. Вот мой единственный стеклянный друг и лекарь, мой соглядатай.

Странно - я в вечернем платье, ну ничего себе. Рыжие волосы, греческого профиля нос и белые, ровные, словно церковная ограда, зубки, а глаза... да, что со мной за лакомство такое приключилось сегодня, почему? Ах да, ну какая же я всё-таки дура. Забыла. Точно. Мамочка, сегодня же будет Он. Ах, как я долго ждала этого, как я ждала его здесь. Наконец-то. Мамочка, какая же я дура, чуть не забыла об этом, но, слава богу, я вспомнила.

 

...А потом маленький, но на удивление, уютный ресторанчик, музыка, вино, Он. И... прощай, мой анонимный поклонник, я прощаю тебе себя, ты более не нужен моей ненависти. Я влюблена, я счастлива - теперь у меня есть Он.

Кстати, о свиданье, хотя теперь это уже не важно, но всё-таки, я признаюсь. Как я долго бегала за Ним, как часто Он снился мне. Я прощала Ему все его отказы, я унижалась, разрывалась. И однажды, Он не отказал мне, однажды Он сказал «да». Боже, наконец-то ты заставил его сделать это. Его гордое «да». Наконец-то я услышала это. Жалость? Развлечение? Мимолётный животный рефлекс на стенание самки? Трахнуться? Дам, дам! Я всё ему отдам, всё, все свои плоды, все капельки.

Да ну и пусть - это только сейчас всё так, а потом, ...волшебное слово «потом», Он не сможет отвернуться от меня. Он будет отражаться во мне, я стану его зеркалом. И Он будет глядеться в меня и ему понравится то, что Он увидит там. Ему понравятся Его отражения во мне... Он не сможет больше отвернуться от меня... и полюбит. Он привыкнет любить себя, а я не буду с Ним спорить. И стоит только раз Ему уснуть в моём доме и всё, всё - Он мой. Я убаюкаю Его. Я подарю Ему самые сладкие, самые жаркие, самые бешенные и опасные ночи со мной. О, как я счастлива. Я утоплю Его в нём самом, и ...Он полюбит меня ...самые печальные ночи со мной. Уйдёт земля из-под ног, ещё как уйдёт, а ты на дереве уснул, глупенький. На деревьях спать опасно – одно неверное движение и...

Звонок!!! А-а-а, господи, да где же эта проклятая дверь? Куда ты спрятал эту чёртову дверь, господи, отдай её мне... ах вот же она. Секундочку, сейчас, сейчас, сейчас. Только надену крылья и всё, всё, я лечу к тебе, мальчик. Этот замок - зачем он здесь? Всё против меня.

Господи, до чего же я неуклюжа в этом платье, Он ведь ждёт уже 10 секунд. Дождись, не уходи, я сейчас, сейчас, сейчас. Не улетай. Ты слышишь? Сейчас.

И вот я уже вижу Его.

Он - бог, ухмыляется и курит сигарету, немножечко щурясь от блеска моих сумасшедших глаз, а я стыдливо, как провинившийся щенок, начинаю скулить Ему о том, что я счастлива, что сердце почти готово и уже можно мыть руки и садиться за стол. А Он знает это и курит, курит и изучает меня, курит и ухмыляется, а я таю в дыму Его сигареты и молю лишь об одном, чтобы Он не забыл обо мне сейчас... Только не сейчас, умоляю.

И, о боги, Он что-то протягивает мне... Он не забыл, не забыл, что я всё ещё рядом, Он помнит это...

И коротко рявкнув «я сейчас», Он вышел из подъезда.

А я ликовала, я... умирала и возрождалась, я ковыляла от земли к небу тысячи раз в секунду, я звенела от возбуждения, как колокольчик на шее у прокажённого - это любовь, любовь...

Устав летать, я обнаружила в своих руках букет белых роз. Белых как саван, белых как снег, белых как я сейчас. Да, я бледна, впервые бледна от счастья. Он подарил мне цветы, и я обожаю их, я люблю их. Я люблю их за то, что именно Он подарил их мне, это Его цветы. Миллионы лет я не замечала, как прекрасны эти цветы, как они божественны, как не порочны. Как благоухали они в моих руках,

как пели мне своим мертвенно-бледным ароматом! Ах... Любовь способна на всё, а я способна любить, спасибо, мамочка, спасибо!

У подъезда глухо и агрессивно зарычал мотор и растворился навсегда в бесконечном лабиринте дорожных лент. Мой несостоявшийся бог исчез, даже не попрощавшись. Исчез навсегда. Сбежал. Сбежал, даже не попробовав меня, не откусив ни одного моего кусочка, даже не... сбежал, сбежал, сбежал.

А я стояла и ждала, плакала и ждала, молилась и плакала. Я ждала целую вечность... нет, это слишком быстро, слишком легко, слишком просто. Я плакала и ждала две вечности, три вечности, четыре, пять... две, три, четыре, пять... четыре, пять, пять, пять...

Дверь тоскливо скрипела, гонимая сквозняком и обречёнными, безнадёжными, ничтожными хлопаньями моих помятых крыльев. И дом, вооружившись утром и сквозняком, взял своё - я закрыла дверь и легла на пол, укрывшись серым потолком, как одеялом. Стены, точно мухи, тихо покусывали мне бока, а я смеялась. Ветер беспощадно трепал мои губы. Откуда он здесь? Как он нашёл меня? Сбежал, сбежал…

...Слёзы смыли последнюю улыбку и стали жечь. И всё вокруг смеялось, а я сгорала. Я горела впервые в жизни. Мне страшно, очень страшно. Упасть с небес - это не больно, это страшно, невыносимо страшно.

Его белый букет глядел на меня из мусорного ведра и смеялся, он подмигивал мне и кривлялся, как пьяный дворник. Подонок. Но он умирал, умирал от жажды, он хотел пить. А я не дам ему пить, не позволю. Наверное, сейчас мои слёзы могли бы напоить и даже утопить миллионы, таких, как он, но лишь он сегодня умрёт от жажды - так хочу я и баста! Пусть, пусть хлебнёт одиночества и захлебнётся в нём. Пусть он будет мной сегодня, пусть. И он не сможет больше смеяться, никогда уже не сможет смеяться надо мной. Господи, благослови мою ненависть! Пусть хоть кто-нибудь в этом безмятежном городе станет мной. Пусть хоть кто-нибудь почувствует меня в себе, почувствует, хотя бы на миг то, что чувствую я всю свою жизнь. Пусть узрит в себе мою боль, мою вечную боль. И он не сможет более смеяться надо мной. Никто. Никогда. Не будет смеяться надо мной. Это моё утро! Надо бы запомнить эти слова, в них нет страха.

Кому я лгу, я ненавижу себя, я боюсь себя. Одиночество съедает меня заживо. Что я делаю здесь, когда я знаю, что «там» лучше? Они всегда «там», а я всегда здесь. Я обречена, наказана, обречена. Они смеются, слушают музыку, а я? Они мечтают стать лучше, а я? Они гордятся тем, что их любят, а я? Нет, кого я хочу обмануть - это мой крест. Я осознанно обречена. Я спрятана здесь и никто не будет меня искать, никому даже в голову не придёт, меня искать. Кому я нужна? Никому, я никому не нужна. Я потеряна для всех, я потеряла себя. И никто не будет сожалеть о такой потере, как я. Кто вспомнит обо мне, кто? Никто. Потому, что невозможно вспомнить то, чего ты никогда не знал. Невозможно! Моё «здесь» не способно вместить в себя даже эхо потухающей свечи... не пролезет просто. Оно до такой степени переполнено мной, что...

Такое чувство, что в трёхлитровую банку впихнули сорокалетнего человека - попробуйте-ка теперь в эту баночку хотя бы спичку ещё засунуть, да какой там засунуть, попробуйте вообще эту банку для начала найти. Не закроешь эту банку, не положишь туда больше ничего. Происходит, обычная для этого весёлого мира, метаморфоза - банка каким-то чёртом оказывается внутри того, что изначально было у неё внутри. А что теперь человеку остаётся делать со своей баночкой, скажи, ум, скажи на милость?

А вся моя жалкая сущность, как проститутка, круглыми сутками носится то к чёрту, то к Богу. И ни в ком не находит себе места... И не найдёт... И никто в ней не находит себе места... Нет там места... И нигде не находит себе места... И уже не найдёт проститутка... Господин Бог, господин чёрт, извольте ко мне в душу на часок, станцуемся, сцелуемся... или мне к вам? ...да пропади оно всё пропадом...

Прости меня, Господи!

...И на что мне дался этот куряга? Тоже мне Бог выискался. Боги не курят. Чмо.

Где, где мой, безвозмездно вздыхающий, анонимный пёс? Где мой верный и единственный поклонник? Где он? Где его бесконечные цветы? Почему я не чувствую теперь ненависти к нему? Как я могла желать ему смерти? Как? Где его взгляды? Терпеливые, жаждущие, покорные взгляды, в которых жила только я. О, как я люблю его сейчас, как понимаю его. О, как много теперь его во мне. Он заполнил меня до краёв и разжёг подо мной весь мир, а я ненавидела его и убивала, я кипела от злости и убивала. И вот теперь я выкипаю…

Я потушу мир под собой и понесу в себе грязно-жёлтую накипь, которую оставила в душе выкипевшая злость. На смену святой злости придёт пустая злость, терпкая и безмолвная. Бородатая злость. Она будет резать мне язык своей бородой, с языка будут падать капельки…

… и я стану пропастью.

…в последний раз покричу к нему…

Вернись ко мне, найди меня опять, и я отдамся твоим взглядам. Я буду только твоей. И нас сплотит наша боль. Вернись в меня, теперь я готова к нам. Ты свят.

Но он, наверное, с другой сейчас, и он поступил верно… поделом мне, поделом…

Я опять плачу. Господи, хоть бы он услышал мои слёзы и простил меня. Простил бы мне моё ничтожество, моё скотоподобие и… Оправдываюсь ли я сейчас? Не знаю. Но эти мысли придают мне сил и не дают спать. А это главное сейчас.

 

День доедал остатки утра. Букет затих, и было слышно лишь слабое потрескивание его опадающих листьев. Он умирает, умирает, как следует, умирает плохо!

Я пью чай, безразлично и тихо, лишь изредка вспоминая о случившемся. Мне кажется, я научилась ждать его, и я жду его. Я жду моего первого, единственного и самого преданного человека. Я жду последнего, кто был в силах полюбить меня и полюбил. Он сильный. Когда-то он ждал меня, питаясь всего лишь памятью обо мне, теперь я его жду, вместе с чаем и пропастью. Я … о, Господи, я слишком часто плачу. Надо взять себя в руки, в эти слабые дрожащие руки и держать, из последних сил, держать…

Букет уронил последнюю свою голову. Всё! Умер букетик! Из ведра торчали, лишь серые колючие прутья. Но, что-то белеет на них… так неужели он всё ещё жив??? Гад колючий, ты испытываешь меня? Молчишь? Ну получай тогда, получай, получай мой получай и полупропасть… но что же это? Это не бутон? Господи, да это же конверт, маленькие белый конверт. Но как же я его раньше не замечала. Наверное, этот проклятый букет всё это время держал его в последней своей голове. Но голова слетела с плеч… да ну и чёрт с ним…

…Нет, но что меня больше всего удивляет в этой истории, так это то, что я не смогла сжечь этот конверт. К чему он, зачем было оставлять его мне? Видимо ему показалось мало этих ужасных цветов, теперь ещё и это письмо. Что я сделала ему, за что мне это наказание. Жестоко. Только начинаешь забывать, и снова… подонок. Наверняка эта мразь думает, что я сожгу его… и курит, кряхтит от удовольствия и курит. Нет, теперь я сильна, и я прочту его. Чего бы мне это не стоило, прочту и покончу с ним раз и навсегда. Вычту всю жизнь из него, до последней капельки.

«Здравствуй, любимая! Как приятно снова видеть твои глаза. Как печальны они сейчас, как одиноки. Не печалься! Я знал, что однажды, ты будешь скучать по мне. Я знал, что однажды, ты будешь звать меня. Прости мне этого человека, я не мог иначе. Мёртвые не могут иначе. Где я? Что со мной? Издох твой преданный пёс. Издох тебе в подарок. Издох в твоё израненное сердце. Не плачь, пожалуйста, не плачь! Я ведь не сказал, что я перестал любить тебя. Я по-прежнему люблю и жду тебя… ну хватит об этом. Я с тобой! Не бойся думать обо мне, не бойся ждать меня, не бойся звать меня. Я рядом, я всегда буду рядом! Да, ты была права, - цветы, действительно, дрянные подарки для любимой. Ты всегда была права. Я люблю тебя и никогда, ты слышишь, никогда не перестану любить, ведь даже смерть не смогла разлучить меня с тобой. Смерть не властна над теми, чьи жизни заключены в любимых. Я жив вместе с тобой, я мёртв, только после тебя. Ты вечна. Прощай, любимая! Прощай!

 

Твой Дождь.

 

P.S: Довольно скверное имя для человека, не правда ли? Но у матерей свои секреты».

 

…мма-ма-а-а-а-а-а…

 

Никогда не любила больницы, в них совершенно не хочется выздоравливать. А что говорят врачи? Бред. Я даже не помню своего диагноза. Сколько времени прошло? Не помню. Месяц, два месяца, три… не помню. Да и ни к чему это.

Уколы в душу нравоучениями психолога – шок лечится так… да пошли бы вы все к чёрту, доктора, к чёрту! Ведь его больше нет, к чему всё это? Я убила его, я.

Откуда только появились, все эти участливые улыбки, где они были раньше? Кто нарисовал эти ласковые рожицы рядом со мной? И каждая из них, так и норовит задать мне, как можно больше, своих вопросов о нём. Да не больна я вовсе, я убийца, убийца… Это совесть. Совесть поёт мне свои песенки. Да заткните же её, к чёртовой матери! Убейте меня! Вас так много здесь, ну хоть один из вас, сделай же это, сделай…

…Поделом мне, поделом…

…Устала я, оставьте меня одну…

…Не виновна я в его смерти, не виновна. Я больна, я устала, оставьте меня, я хочу спать.

Хочу домой.

 

На улицах душно, как в бочке с мёдом. Солнце напоминает мне огромную розовую свинью. Ни капли ветра нет на этих улицах. Скорее всего, будет дождь. Надо бы поторопиться домой, там же бельё! Ну, вот, пожалуйста. Чёрт, так я и знала, дождь. Теперь всё промокнет. Ну, когда же всё это кончится? Господи, ты что, издеваешься надо мной? Во мне уже живого места нет, ну а тебе всё мало. Только начинаю жить, и на тебе – проблема за проблемой. Тебе что, больше делать нечего, Господи? Ещё Бог называется. Быстрее, быстрее… странно, но на мне нет ни одной капли. Неужели, я так быстро бегу? Точно, ни одной!? Надо же! Я бегу между каплями! Ладно, ещё чуть-чуть. Придётся на балконе сушить. Ненавижу.

Сколько же здесь белья понавесили, как будто специально. А я ещё додумалась, дура, в самом центре повесить. Чёрт, надо было с краю, с краю. Хоть одно радует – не я одна. Все будут сегодня сушить, ха-ха. Странно, но я до сих пор сухая. Я пробираюсь сквозь все эти мокрые тряпки, с неба льёт, как из пожарного шланга, а я сухая. Такое чувство, что даже дождь меня презирает, не хочет пачкать мной свои капли. Ничего, я ещё всем покажу, будет время. Ну, наконец-то, вот оно! Оно… оно… сухое? Как сухое? Не может быть! Сухое? Да, что же это? Так это ты??? А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а…