Вступление.

 

Я родилась в семье врачей.

Из трех отпрысков, кому-то было суждено продолжить профессиональную династию. Поэтому, поразмыслив, мойры остановили свой выбор на мне.

Во-первых, первенца со времен Авраама отдавали бог знает кому; во-вторых, я отличилась своим поведением еще до первого крика, не пожелав прокладывать себе путь к свету головой, перевернувшись в последний момент перед родами, когда воды уже отошли.

После такого бойкого поведения, совершенно нетипичного для входящих в этот мир, акушерка даже не удивилась, обнаружив чуть позже добавочную плаценту, которую я отрастила не то для подстраховки, не то из любви к искусству, не помню, если честно – давно дело было.

В общем, все признаки будущего врача были на лицо, и судьба моя была предопределена.

Впрочем, я еще какое-то время пыталась ей сопротивляться, небезуспешно поступая в различные вузы и столь же удачно их бросая, пока, наконец, проснувшаяся во мне инертность не задержала меня на весь срок обучения в Педиатрической Академии.

С тех пор я понимаю птичий язык, на котором родители разговаривали на кухне, умею распознавать многие болезни и некоторые даже лечить.

Однако, чего-то не хватает в моем кристально честном повествовании. Наверно, самого мелкого, ничего не меняющего, но так необходимого, как утверждают многие именитые писатели, вранья.

Думаю, изменить имя будет более, чем достаточно.

Выдумывать же все остальное нет никакого смысла, ибо все равно получится хуже правды.

Вот, в общем-то, и все вступление.

 

Часть первая.

Начало.

 

Попытки отца брать меня с собой на вызовы потаскать чемодан и набраться ума окончились провалом.

И без того неуверенная в своих силах, я, чувствуя тяжелый, как мне тогда казалось, критически оценивающий взгляд своего родителя на спине, терялась окончательно. Руки мои ходили ходуном от волнения, а хуже всего было беспомощное «папа», которое срывалось помимо воли с губ, когда не удавалось найти нужную ампулу или вену.

Поэтому, не мудрствуя лукаво, я была препоручена коллегам и друзьям отца, и дело пошло гораздо быстрее, легче и продуктивней.

Возвращаясь из института, я наскоро заглатывала обед, пару часов спала и отправлялась на станцию неотложной помощи.

Каждый раз, переступая ее порог, я чувствовала себя Алисой попавшей в страну чудес, или Д*Артаньяном , впервые посетившим дом господина Де Тревиля.

Все, от диспетчера до врача казались мне сверхлюдьми, не то древними титанами, не то последними защитниками крепости в безнадежно проигранной войне.

По манере общения, зачастую бесшабашной до панибратства, по смеху и ругани, смешанными с клубами дыма дешевых сигарет, по спокойным уверенным жестам людей, готовых в любое время суток ехать неизвестно куда и делать то, что нужно; по вечному напряжению лица даже у самых добрых и мягких - как то, сразу было понятно, что тут случайных персонажей не бывает, не выжили бы случайные.

Надо было иметь возраст чуть больше двадцати, с сопутствующими ему максимализмом и запасом революционности, богатую фантазию и желание быть хоть чуть-чуть достойной ее плодов, чтобы полюбить этот мир страстно, ревниво, навсегда.

Так что ничего особенного не произошло. Я должна была работать здесь или нигде.

 

В один из декабрьских вечеров я тихонько сидела на прокуренной кухне, растягивая процесс чаепития, в надеже услышать какую-нибудь интересную байку, на которую так охочи медики, когда вызовов нет.

Кроме меня на кухне, лениво поглядывая в телевизор, коротали время за игрой в шахматы два врача.

Вадим Борцов – коренастый, угрюмый с виду детина, в замусоленном, местами заштопанном по-мужски халате, с руками лопатами, густой окладистой бородой, поверх которой на невесть откуда взявшемся римском носу сверкали большие очки с толстенными стеклами – проигрывал.

Его противник Юра был явно сильнее, что выдавала его расслабленная, насколько позволял старый скрипучий стул, поза, а так же по смесь скуки и добродушного злорадства на лице.

Я болела за Вадима не только потому, что каталась с ним. Он никогда не ругал меня за ошибки, терпеливо объясняя по десятому разу правила набора лекарства и предоставляя мне шанс за шансом исправиться.

Черный король был приперт на краю доски, до мата оставались считанные ходы, когда в проеме распахнутой двери появился вернувшийся с выезда, маленький, щуплый, вечно суетливый и задиристый Максович.

- Ууу, кранты тебе, Вадик, - протянул он картаво, по-птичьи наклонив голову, разглядывая партию, - кранты. И вызов тебе взяли. Задых, бронхиалка.

- Очередь не моя, - Борцов злобно зыкнул из-за очков, но развивать тему не стал, хотя чувствовалось, что дать по шее Максовичу – желание достойное большой платы.

- А мне сказали тебе передать, - тот будто не чувствовал нависших над его головой туч, - Юра, кто первый? Ты, вроде, последним приезжал.

- Вроде…. – ответил Юра рассеянно, рассчитывая очередную стратегическую гадость.

- А что, чайник-то горячий? – посмотрев в мою строну, спросил Максович и потянулся через доску, вместо того, чтобы обойти стол.

В следующее мгновенье фигуры с грохотом рассыпались, спасенный король вместе с ферзем на радостях закатились под плиту.

На последующее за тем обращение общественности к виновнику инцидента, короткий и печатный перевод которого был приблизительно «Сам теперь и лезь, доставай», появилась диспетчер, но, убедившись, что больших разрушений нет, моча протянула вызов Борцову.

Вадим был ловолен, хоть и скрывал это за невнятным ворчанием в усы, кивнул мне и я пошла за чемоданом.

 

Перехваченный резиновым жгутом, с отломанным замком, он представлял собой памятник времени, в котором существовал.

Жгутов, кстати, хватало далеко не на все чемоданы, поэтому носить их надо было, придерживая указательным пальцем крышку.

Нерадивые быстро умнели, один раз собрав содержимое с пола, а рефлекс оставался надолго.

 

В сумочной я наткнулась на Лешика – долговязого чернявого интерна, третий год подрабатывавшего фельдшером. Леша все время был голоден, и сердобольные женщины подкармливали школяра бутербродами.

Я застукала его за отливом спирта в кружку, но, сделав вид, что меня это не касается, подтянула жгут на чемодане и развернулась к выходу, услышав в спину оправдательно смущенное: «холодно сегодня».

 

Вечер, действительно, выдался холодным..

Пять ступеней, ведущих к машинам, заледенели, особенно скользкие места предательски занесло.

Держась за мерзлые перила, я осторожно спустилась и посеменила к недовольно фыркающему «Рафику».

Борцов, как истинный джентльмен, видя мою любовь к езде на переднем сиденье, часто уступал мне единственное место в кабине, сам устраиваясь в салоне.

И на этот раз место рядом с водителем пустовало, чем я с удовольствием воспользовалась.

Подождав еще несколько минут, пока разогреется мотор, мы, наконец, тронулись.

Тащились едва-едва, не больше двадцати километров в час; при любой попытке включить печку, из под капота раздавались истошные завывания, сопровождаемые вонью горелой проводки..

Пока Вадим с водителем привычно переругивались через перегородку я, уставившись на серое полотно дороги по которому под музыку желтых фонарей поземка выводила свой эфемерный узор, лихорадочно гадала, что ждет нас на вызове.

 

Как бы услышав мои мысли, Борцов просунул голову в окошко и спросил:

- Ну, и какие бывают задыхи?

- Бронхиальная астма… - не очень уверенно начала я

- А еще?

От непредвиденного экзамена меня спас шофер.

- Молодуха, - снисходительно буркнул он, - вправо посмотри.

Я повернулась и ахнула – дверь машины была нараспашку и в лицо мне, с гораздо большей скоростью, чем мы ехали, дул ветер с примесью колючего снега.

Резко повернув влево, так что машина накренилась, водитель добился того, что я налетела на него, а дверь на меня.

Водила усмехнулся, довольный произведенным впечатлением и сказал:

- Порядок. А на прошлом дежурстве так кардиограф потеряли и не заметили. Меня, кстати, Саша зовут, - и обернувшись к Вадиму поинтересовался, - парадная -то какая?

-Шестая.

Рафик ухнул, ударившись днищем о край очередной рытвины, дернулся и остановился.

- Все, приехали.

- Как приехали, - возмутился Борцов, - это начало дома.

- Приехали, говорю, сломались. Пешком идите, а я пока колесо поменяю.

Мы вылезли на радость соскучившейся метели, которой в этот час оказалось решительно некого доставать, а тут – на тебе – такое счастье – двое в хлипких курточках, с голыми руками и шеями.

Пройдя метров тридцать, я перестала чувствовать свои пальцы, а нос сильно щипало.

У нужного входа кружил, поскуливая, бродячий пес на трех лапах. Он жалобно смотрел нам в глаза, высказывая всем свои видом готовность сопровождать и охранять нас по гроб своей собачьей жизни, и даже согласен ездить в упряжке, возя немудреный, но тяжелый скарб, при одном условии, что мы пустим его в подъезд.

Нам было не жалко, и мы втроем канули во тьму парадной, тепло встретившей нас ароматом общественной уборной и разбитых винных бутылок.

Ни одна лампочка на все девять пролетов не горела и как только захлопнулась дверь, наш трехлапый спутник свернул куда-то влево, наверно под батарею, а Вадим, чертыхаясь, полез за фонариком.

Фонарик, как выяснилось, остался на станции, поэтому восхождение к пятому этажу свершилось на ощупь.

По дороге я узнала, что главное при подъеме – считать ступеньки, чтобы не оступиться, а так же была посвящена в родословную тех молодых друзей темноты, что перебили все лампочки.

Родословная получилась крайне интересной, но не очень полной. Во-первых, Борцов выбирал при мне выражения, а во-вторых, пятый этаж все же не девятый.

Подсветив себе зажигалкой, мы убедились, что звонок присутствует, а в том, что он не работает, убедились секундой позже.

Вадим пару раз грохнул кулаком по косяку.

С той стороны двери раздались торопливые мелкие шаги, и старушечий голос надломлено и испуганно спросил:

- Кто?

- В пальто! – не выдержал мой доктор, - врача вызывали?

- Нет… - голос стал еще более испуганным.

Через минуту переговоров выяснилось, что квартира и дом совпадают с искомым адресом, а корпус – не тот.

Спускались молча. Подходя к выходу, я от души завидовала единственному свидетелю нашей сцены, уютно свернувшемуся под батареей.

 

Саша еще не закончил менять колесо, и мы решили прогуляться до нужного корпуса пешком, ибо мерзнуть в машине еще минут пятнадцать совсем не хотелось.

На этот раз нам повезло больше.

Свет присутствовал, и лифт исправно ходил, правда, протяжно поскрипывая на каждом этаже, но все же.

Дверь открыла девочка лет восьми, рядом с которой крутился годовалый малыш, еще толком не научившийся ходить.

- Проходите в комнату. Мама заболела.

В зале, обставленном бедно, на грани с нищетой, сидела, опершись локтями на стол, женщина лет тридцати.

Приступ начался давно, но лечиться было недосуг, потому она решила вызвать нас так поздно. Свисты при дыхании улавливались ухом от порога комнаты, а когда она повернула к нам свое белое, с синими губами лицо, даже мне стало ясно, что мы здесь надолго.

- Солнце, - мягко обратился к девочке Борцов, ставя на стол чемодан – как тебя зовут?

- Настасья, - важно проговорила та, всем видом показывая, что никакое она не солнце, а взрослый самостоятельный индивидуум.

- Ладно, Настасья, принеси тарелку побольше. И пару стульчиков.

Пока старшая бегала за просимым, младший вместе с большим пушистым котом порывался обследовать содержимое чемодана. Кот преуспел больше, потому что его интересовала вполне конкретная вещь, а именно валокардин.

-Давно приступ-то? - для проформы поинтересовался Вадим

- С позавчера… В больницу мне нельзя… – женщина говорила с трудом, постоянно прерывая и без того короткую фразу приступами кашля, . Маленького оставить не с кем.

- Набирай эуфиллин пока. И преднизалон заодно, - Борцов достал трубку и начал осмотр.

Девочка вернулась.

Тарелка побольше оказалась внушительных размеров фарфоровой селедочницей.

Три пары глаз – две детских и одна звериная, с жадностью смотрели, как я раскрываю сумку и выбираю из нее всамделишные шприцы и лекарства.

Вадим, закончив слушать женщину, озабоченно изучал ее руки, бледные, с голубыми дорожками вен, слишком тонких и обескровленных для обычной иглы.

Неудовлетворенный результатами изучения, он хмыкнул и полез в карман, откуда извлек небольшой запечатанный пакетик.

К этому времени дно селедочницы скрылось под опустошенными ампулами, и я с нетерпением боевого коня ждала возможности потренироваться.

Борцов покачал головой, разрывая полиэтилен и выуживая из него тоненькую пластиковую трубку, заканчивающуюся иголочкой, к основанию которой крепились два лепестка с полногтя.

Это была «бабочка», вещь крайне редкая во времена только-только вошедших в обиход одноразовых шприцов отечественного производства.

Она не входила в комплект, и некоторые врачи запасались ими сами для таких вот случаев.

- Я сам.

Кот, понявший бессмысленность попыток добраться о заветной бутылочки, соскочил со стола и начал тереться о ноги хозяйки.

- Так… э… Настасья, вынеси его и присмотри за братом, а нам сейчас не мешай – распорядился доктор, - что же вы, милая, такого зверя завели с вашей-то астмой? - продолжал он, обратившись к больной, присоединяя «бабочку».

- Да сам пришел, - женщина виновато улыбнулась, - котенком еще, помните, когда мороз минус сорок месяц держался….

Довольствуясь ролью наблюдателя, я смотрела за чужой работой и ждала, когда один шприц опустеет, чтобы подать следующий.

Наконец, последний стал не нужен, и я направилась в ванную – помыть их, чтобы сдать наутро чистыми старшему фельдшеру.

- Где у вас тут свет включается? – я обернулась к Насте, не обнаружив выключателя на обычном месте.

- У нас не включается. Лампочка лопнула., - вздохнула по взрослому та, - когда папа был еще нормальным, он новые вкручивал, а теперь некому.

Вдаваться в подробности я не стала, но решила, что света из коридора более, чем достаточно.

В глубине квартиры со стороны комнаты, в которой остались Вадим и женщина, раздался грохот.

Это малыш, оставленный без присмотра, воспользовался свободой и опрокинул на себя таз, к счастью пустой. Впрочем, грохот изрядно напугал его и он заревел.

Старшая поспешила к нему, а я переступила порог ванной.

Сделав шаг, я отскочила обратно, потому что моя нога наступила на что то мягкое неровное и живое, покоящееся на полу.

Я не заорала только потому, что от страха пропал голос.

«Собака, - пронеслось в голове, - закрыли, когда нас впускали»

Далее последовала мысль, что ну на фиг эти шприцы, которые и на станции помыть можно.

Потихоньку пятясь, я увидела, как животное лениво приподнялось, что-то проскулило и, нависнув над порогом, упало лохматой головой в коридор, превратившись в совершенно бесчувственного мужика.

- Вадим Игоревич! - наконец обрела дар речи я, - можно вас на минутку.

- Чего у тебя? – появившийся в проеме комнаты Борцов глянул по указанному мной направлению.

- Да вот… - я нагнулась у мужику и зачем-то потрясла его за плечо, - Упал…

Тот в ответ на беспокойство приоткрыл заплывшие веки и, не сумев сфокусировать взгляд, гавкнул:

- Пшла, шалава!

- Оставь его, Женя, - Вадим брезгливо скривился. – Давай собираться.

Больной было немного легче, кашель стал влажным, да и свисты при дыхании почти исчезли, но чувствовалось, что ей неприятно сейчас наше присутствие.

Ни о какой госпитализации речь, конечно, не шла.

- Надумаете в больницу– звоните, - проронил Борцов, затягивая жгут.

Малыш и кот спали на диване, возле выпиравшей пружины, а девочка, укрыв обоих одеялом, выжидательно смотрела на мать.

- Я провожу, там у нас замок барахлит, - женщина встала.

Так просто уйти нам не удалось. От входной двери прямо на нас пер мужик, едва держась на нижних конечностях, растопырив для равновесия верхние.

Свет падал ему в лицо, от чего последнее ни сколько не выигрывало.

Вообще, он был похож на гоблина из «Властелина колец», не хватало стекающей по подбородку слюны.

- Витя! – женщина кинулась к нему, не то чтобы поддержать, не то чтобы освободить проход.

- Пшла, я сказал! - несвязно взревел тот, сделал еще шаг, не удержался, грохнулся всем телом на спину, заорал страшно на одной ноте и забился в судорогах.

Слюна не слюна, а пена стекала обильно.

Женщина не говоря ни слова, кинулась на кухню, откуда очень быстро вернулась с ложкой, которую пыталась засунуть мужу между зубов.

Подождав пару минут и видя, что приступ не прекращается, Вадим тяжело вздохнул и вернулся обратно, доставая коробочку с сильнодействующими средствами.

Я не мешала, понимая, что он сделает все быстрее, чем я, во всяком случае, сейчас.

О том, чтобы попасть в вену не было и речи, поэтому доктор закатал все содержимое ампулы под язык, придерживая мужика снизу за шею, потом распрямился и, чертыхнувшись, рассмотрел окровавленную ладонь. Гоблин когда падал, видимо сильно рассек затылок.

Пока Борцов мыл руки, я вытащила бинт и перекись.

При помощи жены мы перевернули дергавшееся тело на бок и кое-как прижали края раны.

- Витя, Витенька, - причитала женщина, - горе ты мое… Сделайте что-нибудь, пожалуйста, - она умоляюще посмотрела на нас, - он хороший, только когда заболел пить начал.

Настя кинулась к матери, полуобнимая, полуоттаскивая ее от отца:

- Не надо, мама, стыдно! – девочка чуть не плакала.

Мужик между тем, явно входил в судорожный статус – состояние опасное, тем более мы не могли определить, вызвано оно падучей или травмой.

- Вызывай скорую. Черепномозговая, плюс судороги, бросил Вадим, - я пока еще наберу.

Видавший виды телефон с раздолбанным диском годился только для того, чтобы вызывать по нему кого-нибудь двузначного. Например, милицию или скорую.

Когда я вернулась, Борцов вводил что-то в вену на руке, нашел-таки.

Судороги прекратились, однако в сознание наш неожиданный клиент так и не пришел, дыша хрипло, прерывисто. Мой, переставший течь нос, мог, наконец, уловить амбре. Амбре было выдержанным никак не меньше недели, содержало кучу оттенков, самым явственным из которых был запах ацетона.

Пока ехала помощь, делать нам было совершенно нечего.

Женщина молчала, девочка не выходила из комнаты. Признаков жизни не подавал и малыш, видимо, все происходящее не могло его разбудить. Не то привычный был, не то умаялся сильно.

Время, как будто, обернулось мифической змеей, закусившей свой хвост. Только змея получалась не большая, а малюсенькая, и в ее кольце не могло много уместиться.

Мне уже казалось, что сидим мы тут над телом уже сто лет и вечность еще, пожалуй, посидим; что ничего нет на свете, кроме этого обшарпанного коридора с его злосчастными обитателями, когда раздался звонок в дверь.

Два здоровенных амбала с синей форме вошли, как былинные богатыри, посмотрев на нас сверху вниз.

- Вот, - Борцов протянул направление и вкратце пересказал ситуацию и свои действия – мы поехали?

- Да, дальше мы сами, – согласился амбал с фонендоскопом на шее, а второй начал раскладывать мягкие носилки рядом с телом, распростертому на полу.

 

Лифт проскрежетал, отмеривая этажи до первого, и выпустил нас, нигде не застряв.

- Ну, вы даете, блин, сколько можно-то? – у выхода, сидя на батарее, курил Саша. - Колесо я поменял, а печка-то не работает. Надо же понятие иметь! Щас еще полчаса заводится будем.

- Ну ты уже заведен, - Вадим хмыкнул, – поехали на базу, у нас все равно ничего не осталось.

- Ты штурмов нагнал? – Саша кинул окурок в подвал, - то-то, гляжу, нет вас больше часа. Сами не спите и другим не даете.

- Кто тебе не дает, - парировал Борцов, - лег на батарею и спи себе.

- Ага, щас вы будете на ней спать, пока я мотор грею.

Спать не спать, но торчать в подъезде пришлось минут десять.

За это время скоропомощники успели снести нашего гоблина. Тот так и не пришел в сознание.

Мы коротко кивнули им.

Вадим выглядел уставшим. В отличие от меня, он вышел с девяти утра.

Стараясь не выдать относительно бодрое свое состояние, я все же потянулась к чемодану.

- Еще чего, - доктор сердито взглянул на меня, - натаскаешься еще.

 

Услышав призывный гудок нашего рафика, мы побрели на улицу.

На какое-то время можно было расслабиться, хотя это не очень удавалось на ледяном сиденье. Хотелось горячего чаю.

Судя по количеству машин, стоящих у станции, мы приехали последними. У Вадима появился небольшой шанс вздремнуть полчаса, а у меня – гораздо больший – прицепиться к кому-нибудь еще.

Надежды мои возросли, когда, войдя в сумочную, чтобы доложить изрядно опустевшую укладку, я увидела Лешика, мирно похрапывающего на коротеньком диване.

Весь Лешик никак не мог на нем уместиться, поэтому ноги его висели над полом. Одетые в рваные носки, они, по всей видимости, совершенно не мерзли, не смотря на низкую температуру в помещении. Не разбудил его и шум, который я производила, доставая ампулы

В общем, степень нетрудоспособности фельдшера была ярко выраженной.

Юра и Максович, успевшие сделать по два вызова, пока мы сидели на своем, не спали.

- А, вернулась, - Максович обернулся ко мне, оторвав взгляд от карт – они с Юрой дулись в очко, - Вадим рассказал, как вы влипли. Охота твоя тут торчать, шла бы уже домой. Может, вызовов до утра не будет.

-Да мне завтра не в институт, - я подсела к ним за стол и налила себе, наконец, горячего кофе.

Пальцы уже отогрелись, но слушались с трудом.

-Давай играть, - Юра подмигнул мне, - разденем Мишу.

Максович захорохорился:

- Ну, это кто еще кого разденет, сдавай, давай! Женя, третьей будешь?

Я отрицательно мотнула головой. Смотреть казалось интересней.

- Дочку шефа совращаете? – второй диспетчер Зоя незаметно появилась на кухне, - Лешу уже споили, испортили. Такой хороший мальчик пришел, а сейчас что стало…

- Кто его портил? Ты мою ориентацию не путаешь? – делано удивился Юра, раздавая, - Очень хорошо себе на диване лежит. Не мешает никому. Все лучше, чем на выезд его с собой брать: ну чистый профессор, и деньги ему вместо врача суют.

- Да уж. - Максович затянулся, кинул карты, - Очко. Этот не пропадет. Он дерматовенеролога учится. В гробу он наш гадюшник видал.

- Вот, прушник, - Юра придвинул Мише горсть мелочи, - ну, хорош на сегодня. Зоя, поспать дашь нам или придушить тебя сразу?

- Ты мою ориентацию не путаешь? – кокетливо улыбнулась диспетчер, - когда это я мужчинам спать давала? И не мазохист я к тому же. Со мной лаской надо.

Вспомнив что-то, Зоя обернулась ко мне.

- Слушай, Жень, у тебя мама, кажется, цветы выращивает? Мы тут спорим, как пальма наша называется. Может, ты знаешь, а то померзнет и выкинем, так по имени не узнав.

 

Мы вошли в диспетчерскую. Из маленького приемника чуть слышно раздавались аккорды «Квина». В дальнем углу на столе, освещая телефон и журнал, горела настольная лампа. Свет ее дотягивался и до двери, напарница Зои, свернувшись калачиком на тахте, дремала.

Из эмалированного, местами ржавого ведра рядом со столом торчала тремя полутораметровыми стволами чахлая дифенбахия.

Ее часто путают с пальмами, но мне она была известна, потому что дома когда-то росла такая же.

-Дифенбахия это, вы ее подвяжите к палке, а то рухнет. У нас упала.

-Как? Дай запишу.

Записав под мою диктовку по буквам, Зоя тихонько рассмеялась. Хорошо проверять – хватит пить или нет еще. Выговоришь – значит трезв.

- Ложись здесь, - диспетчер указала мне на кушетку у стены, - самая теплая комната. Только телефон все время звенит.

Как будто соглашаясь с ней, зеленый аппарат разразился заливистой трелью. Зоя сняла трубку.

- Неотложная… Что значит – скачет, как умалишенная?... Сколько лет?... Семьдесят?.. Я задаю вопросы, отвечайте и не грубите… Чайник опрокинула?.. Звоните «03». Да, на скорую… Мы на ожоги не выезжаем… Тем более в область… Нет… Да…

Трубка не пролежала спокойно и полминуты.

- Неотложная. Я вам сказала уже… Слушай, козел вшивый, ты со своей женой так разговаривай. Я тебе уже объяснила, звони на «03». А еще хамить будешь, я сейчас номер твой по адресной базе проверю и ОМОН пришлю. За оскорбление при исполнении.

Зоя швырнула трубку.

И ОМОН и база были блефом. Аппарат даже не был оборудован АОНом. Что до милиции то в девяностых годах обращаться туда было не то что бессмысленно, а даже опасно.

Тем не менее, звонки прекратились.

 

- Что ты там воюешь? – сонно пробормотала напарница Лена.

- Да, уроды. Бабушка у них обварилась. В Бернгардовке. Сынок нас хочет. Кажись, в дрободан сам, а матом кроет без запинки…

 

Постель мне не полагалась, поэтому я кинула в изголовье свою куртку и нырнула под шерстяное одеяло.

Закрыть глаза надолго не вышло.

Полусонный Вадим, споткнувшись о порог, не очень уверенно прошествовал к столу, на ходу застегивая халат.

- Тебе чего? – удивилась Зоя.

- Водитель вышел?

- Куда вышел? Все спят.

- А вызов на что?

- Спятил? Нет тебе ничего.

- Ты же меня уже два раза будила!

Диспетчер с сочувствием взглянула на врача.

- Иди, Вадик. Приглючилось тебе.

- Вот, блин, - огорчился тот, - проснулся зря.

- Ну, раз проснулся, чтоб не зря – гони полтинник, на Васю.

- Да, черт, забыл совсем. – Борцов порывшись в кармане, вытащил смятую бумажку, - Вот.

Зоя аккуратно расправила купюру и положила ее в конверт без марки.

Зевнув, доктор удалился досыпать отпущенное.

Было около четырех часов утра.

Диспетчеры поменялись местами.

Теперь лампа освещала заспанное бледное лицо Лены.

Черты его казались заострившимися, возможно, из-за яркого света, а может, из за глубоких теней под глазами. Так или иначе, Лена выглядела сейчас гораздо старше своих тридцати.

Мне, наблюдавшей из темного угла сквозь ресницы, казалось, что подавлена она гораздо большим, чем обычная усталость.

- Запиши Борцова, не забудь, - Зоя уже легла.

- Да. Хотя, копейки, конечно… Расскажи мне, я же вообще ничего не знаю. Только из отпуска.

- Да меня самой в тот день не было.. Говорят, что утром, уже перед сменой сели мужики в штос играть. Ну, Вася проигрывал, и вдруг говорит: «Что-то мне не хорошо». Все заржали сначала, а потом видят – совсем его ведет. Ну, оттащили в Александровскую. Там и открылось то, что он ото всех скрывал. Опухоль мозга. Прооперировали, конечно, сразу. А что толку? За две недели сгорел. Может, и к лучшему. Наши приезжали к нему – лежит дурачок дурачком. – Зоя помолчала, - Хотя многие догадывались. Уж очень сильно у него характер изменился последние месяцы. Раздражительный стал, ругался часто без повода. Ты-то знала?

Лицо Лены цветом и неподвижностью напоминало теперь узор на стекле.

- Нет, - тихо проронила она, - я как многие… Догадывалась.

- Ну, в общем, похоронили на Ковалевском. Жена поседела за эти две недели. Наши тетки в голос ревели, а она – нет. - Зоя не обращая внимания на напарницу, разговаривала уже сама с собой, - Я сама ревела. Такой мужик был. С ним, казалось, как за стеной. И там где он – всегда смех был… Помню, как он к моей маме приезжал, место в ВМА выбивал. И выбил ведь. Ему потом выволочку устроили и премию не дали, а он даже коньяк у меня в благодарность не взял. А помнишь…

Тут она наконец, обратила внимание на состояние приятельницы, осеклась на полуслове, вскочила, нацепив на ходу шлепанцы, подбежала к Лене, обняла застывшие, как каменные, плечи

- Прости. Ну что я за дура, ну, пожалуйста!

- Ничего. Я сейчас. Ты извини, – невпопад ответила та и быстро вышла из диспетчерской, обдав меня ароматом дорогих, не подходящих ни месту, ни наряду духов. Я готова была поклясться что чувствую в нем примесь такой боли, которая может желать только одного – исчезнуть бесследно, даже если придется для этого уничтожить ее носителя и тюремщика.

Минут через пять, положив трубку телефона на стол, смущенная Зоя торопливо вышла следом.

Сил и смысла притворяться спящей больше не оставалось.

Я тихонько села, не спеша зашнуровала ботинки.

Сердце оповещало о своем присутствии во мне всю станцию, так, по крайней мере, казалось.

Кто-то был еще со мной в полумраке. Ходил бесшумно, чувствуя себя своим, заглядывал в журнал, трогал занавески, вздыхал шелестом по углам.

Подойдя к столу, я положила монотонно ноющую трубку на место.

Ощущение взгляда в спину переросло в физическое чувство приставленного к спине дула, заставив обернуться на сто восемьдесят градусов. Никого не было.

И тут, хлестанув по и без того звенящим от напряжения нервам, разразился телефон..

Выждав шесть ударов в груди и два звонка, я проговорила в потрескивающую мембрану, мимолетно удивившись двойному – в диспетчерской и в эфире – эху:

- Неотложная. Здравствуйте.