(Рассказ-мениппея)

 

 

Федор Андрианович:

 

 

В начале 1943 года, примерно в марте месяце, нас, небольшую группу пленных, привезли в польский концлагерь Крушино. Там я и познакомился с Христофором Николаевичем, или попросту с Форе, как все его называли. Впрочем, я обращался к нему по имени-отчеству, и ему это нравилось.

 

Сам он также величал меня Федором Андриановичем.

 

Когда попадаешь в плен и делишь одну судьбу, быстро находишь общий язык, то же произошло и с нами...

 

О неслыханном зверстве оберштурмфюрера Фалькенштейна – начальника концентрационного лагеря ходили легенды, о чем нас, «новобранцев», сразу же предупредили пленные-старожилы.

 

Оберштурмфюрер Ганс фон Фалькенштейн служил в полку морских пехотинцев. В одной из пьяных бесед с офицерами он случайно обмолвился о фюрере, дескать, погубит нас этот фанатик – и очутился в Польше – в качестве начальника концлагеря. Видимо, это его и бесило.

 

Словом, как-то утром нас, как обычно, вывели на работу, и немецкие овчарки вдруг подняли лай, а стража спешно начала поправлять форму.

 

Вскоре из-за барака появился высокий немецкий офицер, ведя на поводке примерно трехмесячного черного дога немецкой породы. Щенок весело вилял длинным хвостом и путался в ногах у идущих следом двух офицеров и трех вооруженных автоматами солдат личной охраны. Христофор Николаевич шепнул мне: «Говорят, у Гитлера такие же доги». – «На кой они ему?» – поинтересовался я. – «Подражает Бисмарку, тот любил эту породу».

 

Оберштурмфюрер внимательно проверял нашу работу – мы копали рвы.

 

Он довольно долго прохаживался туда и обратно, кого вытянул плеткой, кому пригрозил расстрелом.

 

Мы с Христофором Николаевичем работали рядышком и, когда он приблизился к нам, оба невольно побледнели.

 

Фалькенштейн, будто нарочно, остановился перед Христофором Николаевичем, возможно, его внимание привлекла отросшая борода.

 

«Откуда родом?» - спросил начальник лагеря.

 

«Нездешний я», - ответил Христофор Николаевич и погладил по голове дога, опершегося лапой на его колено.

 

«Значит, нездешний?!» – зло усмехнулся офицер и вдруг как заорет: «Оставь собаку и на колени!»

 

Наклонившийся, чтобы погладить дога, Христофор Николаевич выпрямился и словно застыл на месте. Лишь глаза его в упор смотрели на немца. Мне показалось, это длилось вечность – поединок взглядов.

 

Затем начальник лагеря схватился за кнут, взмахнул им и тот, со свистом прорезав воздух, хлестнул Христофора Николаевича.

 

Испуганная Фрида прижалась к ногам хозяина и заскулила.

 

Я еще не успел осознать, что Христофор Николаевич даже не шевельнулся, как он размахнулся и залепил своей богатырской рукой такую оплеуху начальнику лагеря, что тот сначала выронил в яму кнут, а затем рухнул на свежевскопанную землю.

 

Все стояли словно зачарованные, смотрели на поднявшего лай щенка и даже думать боялись, что за этим последует.

 

У одного из офицеров сопровождения выступила на виске капля пота, скатилась и упала на руку, сжимавшую «вальтер».

 

Начальник лагеря с трудом поднялся, из носу шла кровь. Сопровождавший его офицер протянул свой платок.

 

«Что это?!» – заорал он на подчиненного и бросил платок ему в лицо. - «Подать мне кнут!»

 

Второй офицер спрыгнул в яму и отыскал кнут.

 

Между тем начальник лагеря достал свой платок, утер кровь и приказал автоматчикам отойти назад. Взбешенный, взглянул он на пленного и дрожавшая от гнева, тянувшаяся к «парабеллуму» его рука застыла на полпути – Христофор Николаевич простодушно улыбался ему. Затем поднял Фриду на руки, и та перестала лаять, он приласкал, поцеловал ее и опустил на землю.

 

Тогда я впервые увидел и почувствовал, как может безоружный человек одолеть вооруженного до зубов начальника лагеря.

 

«А он настоящий молодец, смельчак!» – сказал мне той ночью Христофор Николаевич, когда мы легли спать.

 

Сначала я не понял и лишь потом до меня дошло, что расстрелять безоружного пленного за оплеуху значило для начальника лагеря оберштурмфюрера Ганса фон Фалькенштейна расписаться в собственной трусости. Как-никак он был барон, а не какой-нибудь там самозваный Лжедмитрий.

 

Должен вам сказать, победа, одержанная советскими войсками в 1943 году под Сталинградом и на Курской дуге, нанесла сильный удар по странам фашистского блока.

 

Бенито Муссолини понял – конец близок. Желая спасти свою шкуру, он встретился в Пелтире с Адольфом Гитлером, чтобы получить разрешение вывести Италию из Второй мировой войны, но получил категорический отказ. Мало того, фюрер потребовал активизировать военные действия на фронте.

 

Вернувшись в Италию, Муссолини был вынужден явиться на Большой фашистский совет, который 24 июля 1943 года большинством голосов – 19 против 7 принял резолюцию об его отставке.

 

После того, как союзники высадились на Сицилии, а затем и в районе Неаполя, Италия в сентябре месяце заключила перемирие, вышла из войны как союзница Германии и сама объявила ей войну.

 

В ответ на это фашистские соединения оккупировали северную и центральные части Апеннинского полуострова.

 

Был установлен строжайший оккупационный режим. Гражданские власти Северной Италии вынуждены были перейти в подчинение находящегося в Милане немецкого консула. Были запрещены всяческие собрания и забастовки. Население насильно угоняли на работу в Германию, бросали в концентрационные лагеря.

 

Словом, Гитлер принял решение превратить Италию в поставщика живой силы и провианта.

 

Антифашистские партии Италии объединились в Комитет национального освобождения и призвали население к сопротивлению.

 

Началась партизанская война, в которой приняли участие и тысячи советских граждан.

 

Часть военнопленных, куда попали и мы с Христофором Николаевичем, в начале 1944 года перевели из Франции в Северную Италию. Мы должны были восстанавливать взорванные партизанами коммуникации – мосты, железнодорожное полотно, дороги и телеграфные столбы.

 

Партизанское движение здесь было в самом разгаре. Итальянские партизаны наносили фашистам большой урон – уничтожали военную технику, живую силу, коммуникации.

 

Вначале мы находились в провинции Удине, затем в провинции Турина.

 

Наши быстро сориентировались в создавшейся ситуации и вскоре большая группа пленных бежала из лагеря и присоединилась к партизанам. Нас, как «новобранцев», они проверить не успели, поэтому и не взяли с собой, оставив в лапах разъяренных фашистов. В лагере участились репрессии. Потом немцы решили, что держать вместе большую группу пленных опасно, и одну часть, в которой оказались и мы с Христофором Николаевичем, перебросили в провинцию Новара.

 

Осенью 1944 года Христофор Николаевич установил связь с небольшой группой итальянских партизан, если не ошибаюсь, под названием «Армандо».

 

«Как ему это удалось?» - спросите вы. Действительно, смешная история вышла.

 

Словом, в то время мы находились в одном маленьком городке провинции Новара, уж не помню его названия, кажется, Стреза, он еще так красиво раскинулся на берегу озера Лаго Маджоре.

 

Городок этот охранял отряд хорошо вооруженных немецких военных моряков под командованием генерала Крумера. Они весьма усердно караулили нас и днем и ночью.

 

Среди офицеров находился и наш старый знакомый – оберштурмфюрер Ганс Фалькенштейн со своим подросшим, весьма дружелюбным черным догом по кличке Фрида. Это я потом уже узнал, что он дружелюбный – в лагере под Крушино это был совсем маленький щенок.

 

Поначалу нас привезли в Стреза и выстроили на плацу, чтобы проверить по списку. Там же находились немецкие офицеры, солдаты с овчарками.

 

Христофор Николаевич, как увидел их, сразу шепнул мне: «А ведь мы с тобой знаем эту псину».

 

В общем, читают этот список, а дог все не успокаивается, тянется в нашу сторону. Фалькенштейн не пускает его, а он поворачивается и грязными лапами прямо ему на китель. Просится, стало быть. И раз, и другой. Тут и немецкие овчарки учуяли – что-то происходит – и лают на нас.

 

Одним словом, гвалт стоит такой, собственных фамилий не слышим, немецким ведь кроме Христофора Николаевича никто не владеет, что ж тут разберешь?

 

Потом уже Христофор Николаевич рассказал мне, что начальник лагеря Крумер рассердился на Фалькенштейна:

 

«В чем дело, что с твоей собакой?!»

 

«Не знаю», - пожал плечами барон.

 

«Ну-ка, спусти ее», - приказал генерал.

 

Я-то ничего не понимаю, и когда Фалькенштейн спустил Фриду с поводка, у меня екнуло сердце – сколько было случаев, когда немцы натравливали на пленных собак. К тому же этой Фриде уже около десяти месяцев, доги ведь вырастают огромных размеров, если не больше овчарок, то никак не меньше их, о силе я и не говорю.

 

Словом, барон спустил Фриду, и она красивыми прыжками понеслась прямо к нам, подбежала к Христофору Николаевичу и, сделав три круга вокруг него, завиляла хвостом.

 

Тот не обратил на нее внимания. Тогда она приподнялась и встала на задние лапы. Тут уж Христофор Николаевич приласкал ее, погладил по голове и что-то шепнул по-немецки. Собака совсем ошалела от радости, повизгивает и не отходит от Христофора Николаевича, все бегает вокруг него, играется.

 

Узнала.

 

Вот что значит хорошая, умная собака, верно?

 

«Этого пленного я знаю еще с концентрационного лагеря в Крушино, герр генерал, - сказал барон фон Фалькенштейн, - видимо, Фрида тоже его запомнила и теперь узнала».

 

С того дня Христофор Николаевич получил большую свободу, ему поручили выгуливать Фриду и ухаживать за ней.

 

Нет, в город его, разумеется, не пускали, но и работать, как нас, не заставляли, к тому же у него появилась возможность разговаривать с итальянцами, поставляющими в лагерь провизию.

 

Вообще-то, в Северной Италии многие знали немецкий. Но у Христофора Николаевича был талант к иностранным языкам, спустя несколько месяцев он уже говорил по-итальянски, правда, не совсем хорошо, но его понимали.

 

Вот так он и узнал, что наверху в горах действовали итальянские партизаны. Когда же ему удалось достать карту местности, мы решили бежать к ним.

 

Христофор Николаевич нарисовал схему охраны по всему периметру лагеря, и мы точно рассчитали все наши действия. Снять охрану было несложно, главную опасность для нас представляли натренированные немецкие овчарки.

 

Мы не раз планировали побег, но каждый раз откладывали, ожидая подходящего случая.

 

7 сентября 1944 года, этот день мне никогда не забыть, немецкие моряки решили устроить большой пир в честь дня рождения генерала Крумера.

 

Христофор Николаевич узнал об этом от Фалькенштейна, с которым часто разговаривал как с хозяином своей подопечной. Затем, во время работы он поделился этой новостью со мной.

 

«Как стемнеет, собери доверенных ребят, обсудим все в бараке».

 

Мы с нетерпением ожидали наступления сумерек.

 

Наконец стемнело, и мы собрались.

 

«Лучшего случая не представится! Сегодня ночью мы должны разоружить фрицев и бежать!» – сказал Христофор Николаевич.

 

Многие из нас были закаленные в боях, уже проверенные бойцы, и никто не отступился бы. Дело облегчало и то, что в сторожах немцы оставили одного итальянца Анджелино Крибио. Итальянец этот был членом фашистской партии и служил немцам. Однако, как сказал нам Христофор Николаевич, он перестал им сочувствовать после того, как они оккупировали Северную Италию.

 

Так вот этот Анджелино Крибио помог нам – дал свое оружие и провел туда, где пьянствовали немцы.

 

Словом, когда фашисты очнулись, они были безоружны и крепко связаны.

 

Нет, того сторожа мы не убили, он сам не захотел остаться с немцами и пошел с нами.

 

Пять километров после городка Стреза мы шли, поднимаясь в горы. Шли тихо и молча.

 

Маршрут мы знали заранее, но отыскать путь в темноте человеку подчас трудно в собственной деревне, не говоря уже о чужой стране. Поэтому на небольшой участок пути затратили уйму времени.

 

Возглавляли отряд я и Христофор Николаевич, вооруженные автоматами.

 

У села Дженезия нам повстречался командир отряда «Армандо» Эдо Дельграто.

 

Темно уже было, и я его не разглядел.

 

Потом уже увидел, что Эдо Дельграто среднего роста, рыжеволосый, с всклокоченной бородой. Сбрей он эту бороду – был бы неплохим парнем, если, разумеется, не считать голоса - резкого, колючего, с хрипотцой, словом, неприятного. Позднее, часто сидя у партизанского костра где-нибудь в укромном уголке и напевая «Чао бела, чао бела...» мы давали Эдо Дельграто дополнительную бутылку вина, лишь бы он не пел.

 

Словом, Эдо Дельграто поздоровался с нами и заговорил с Христофором Николаевичем.

 

Поскольку я ничего не понимал, вернулся назад и подозвал находящихся невдалеке ребят, с нетерпением ожидающих нас.

 

Дальше нас повел Эдо Дельграто, и вскоре мы оказались в одном из батальонов 118 бригады «Ремо Сервадеи» под названием «Пеппино».

 

Партизанские Гарибальдийские бригады состояли из сорока-пятидесяти человек, которые, в свою очередь, были разбиты на небольшие отряды. Состав их увеличивался, когда к ним присоединялись сбежавшие военнопленные.

 

В нашей группе было примерно человек семьдесят. Затем нас распределили, и часть из нас попала в «Армандо», отряд Эдо Дельграто...

 

«Все – просто отличные бойцы, - говорил комиссар бригады по прозвищу «Чиро», - храбрые и смелые, как львы!..»

 

Что и говорить, тогда это была большая сила, тем более, недостатка в оружии мы не испытывали.

 

Через четыре дня после нашего появления, то есть 12 сентября, руководство партизанского отряда решило освободить партизан, находящихся в госпитале городка Оменья, которым грозила мученическая смерть. Среди них были партизаны, попавшие в плен во время боя у села Дженезия, и командир Дельграто.

 

В общем, дело было рисковое.

 

В Оменьи было полно фашистов. Согласно данным разведки, здание госпиталя круглосуточно охранял усиленный отряд гитлеровцев.

 

Выполнение этой операции было поручено нашей группе, состоящей из 6 человек да еще итальянского проводника.

 

На задание отправились поздно ночью. Спустившись по склону горы, мы незаметно вошли в город.

 

Здание госпиталя окружала большая ограда. В ночной тишине ясно слышался звук шагов немецкого часового.

 

«Сидите здесь и ждите моего сигнала», - шепотом сказал Христофор Николаевич и спокойно двинулся к калитке.

 

Сигналом было уханье совы.

 

Мы довольно долго вслушивались в ночную тишину, но ничего не слышали.

 

Как только раздалось уханье совы, сразу же бросились к калитке. Христофор Николаевич успел нарядиться в немецкую форму и с автоматом в руке занял место «караульного».

 

«А где фриц? Придушил гада?» – поинтересовался я.

 

«Нет, - засмеялся он, - долбанул его пару раз гранатой и оттащил под навес!..»

 

Мы стремительно ворвались во двор, бесшумно разоружили немцев и забрали с собой раненых.

 

Эдо Дельграто был ранен в ногу, идти в гору ему было трудно, и мы с Христофором Николаевичем по очереди несли его на загривке. Так и продвигались, пока не отошли на безопасное расстояние. Это был первый случай, когда мы спасли его от верной смерти.

 

После первого боевого крещения, где Христофор Николаевич показал себя храбрым и сообразительным бойцом, руководство партизанского отряда решило назначить его командиром «Армандо», но мой друг отказался: «Я плохо знаю местность, да и итальянским не владею, поэтому взять на себя такую ответственность не могу!..»

 

В сентябре 1944 года ожесточенные бои разгорелись у подступов к Домодоссола.

 

Отряды батальона «Пеппино» 118 бригады «Ремо Сервадеи» – «Армандо», «Валдосола» и «Реди» напали на гарнизон Пьедимульеро и окружили его. Однако фашисты сумели прорвать кольцо и отошли в напралении Виладосола.

 

У Панто дела Мазона им преградили путь гарибальдийцы. Немцы понесли ощутимые потери – три автомашины, шесть легких пулеметов и до тридцати человек убитыми. Оставшиеся в живых вместе с гарнизоном Виладосола отступили к Домодоссола.

 

Вскоре мы начали готовиться к штурму Домодоссола. Гарнизон его насчитывал до шестисот человек, к тому же на помощь ему были посланы дополнительные силы.

 

Именно в это время руководство поручило нам очередную боевую операцию. Отобраны были четверо, среди них оказались и мы с Христофором Николаевичем – необходимо было взорвать ведущие в сторону Домодоссола железнодорожные и автомобильные пути. Особенную важность представлял железнодорожный мост, связывающий город с провинцией Новара.

 

Осторожно подобравшись к нему, мы долгое время наблюдали. Мост этот я и Христофор Николаевич хорошо знали, так как именно здесь пришлось нам работать, находясь в плену у немцев. Его охраняли вооруженные солдаты.

 

Спустя какое-то время они собрались все вместе и уселись на противоположной от нас обочине моста. Видимо, решили пообедать.

 

«Время, - сказал Христофор Николаевич, - я проберусь к мосту. Вы следите за фрицами. Если меня засекут, сразу же открывайте огонь».

 

Он еще раз проверил связку гранат, широко улыбнулся нам и бесшумно скатился по покрытому частым кустарником склону.

 

Мы с волнением следили за ним. Так как путь был достаточно длинным, а Форе мастерски скрывался в кустах, то мы даже пару раз потеряли его из виду.

 

Примерно полчаса спустя послышался оглушительный взрыв, и на глазах у изумленных гитлеровцев с набитыми колбасой и хлебом ртами железнодорожный мост рухнул прямо в реку.

 

Словом, мы с блеском выполнили операцию и победителями вернулись в лагерь.

 

Кстати, неправда, что Христофор Николаевич не знал итальянского. Он сразу же освоился с языком и через два месяца свободно изъяснялся на нем.

 

Когда мы докладывали комиссару «Чиро» об успехе операции, произошло нечто неожиданное.

 

В ту пору мы базировались в лесу и часто меняли расположение, чтобы сбить со следа немецкую разведку. Вдруг, откуда ни возьмись, на поляну выскочил черный дог. Виляя хвостом, он несколько раз обежал вокруг Христофора Николаевича.

 

Разумеется, это была Фрида!

 

Партизаны сразу же схватились за оружие, были высланы разведчики, но тревога оказалась ложной.

 

Христофор Николаевич погладил пса по голове.

 

«Фрида, Фрида!» – приласкал он ее и как всегда затеял с ней игру.

 

От радости она не знала, что делать. Сначала носилась словно ошалелая вокруг Христофора Николаевича. Затем, уставшая, высунула язык и уселась у его ног. Ведь именно он ухаживал за ней в концентрационном лагере, и, видать, так ей полюбился, что она и сюда за ним прибежала.

 

Самое смешное, что Христофор Николаевич был уверен: «Она меня понимает, только я должен говорить с ней по-немецки».

 

Дружбу человека с собакой я видел, но чтоб такую, как у Христофора Николаевича с Фридой, не доводилось.

 

В общем, пока мы воевали, Фрида часто навещала Христофора Николаевича, прибежит на несколько дней, а потом исчезает на одну-две недели.

 

Христофор Николаевич часто говорил вслух, чтобы слышал Эдо Дельграто: «Эта собака принадлежит одному хорошему немецкому барону, который ненавидит Адольфа Гитлера, но не может изменить своему воинскому долгу. Боюсь, чтобы Фрида не привела за собой его солдат».

 

Само собой, он подразумевал барона Фалькенштейна.

 

Однажды нам срочно понадобился «язык», так как несколько спланированных комиссаром «Чиро» операций закончились безуспешно.

 

За это дело взялся Христофор Николаевич, прекрасно владевший немецким. Раздобыл немецкую форму и направился в город Стреза, откуда несколько недель назад бежал из плена.

 

Главная сложность операции заключалась в том, чтобы незаметно пробраться в город. С этой целью Христофор Николаевич взял с собой нашу связную родом из села Комнаго Терезину Мота. На голове у нее были повязаны две разноцветные косынки, одна поверх другой – красная и белая. Шла она на двести-триста метров опережая «немецкого офицера», и в случае опасности должна была подать сигнал, сняв белую косынку.

 

В общем, Христофор Николаевич пробрался в город, там было уже менее опасно, тем более, он был высокий, светловолосый и очень походил на немца.

 

В ожидании удобного случая ему долго пришлось прогуливаться по улицам. Наконец, он остановился у пивного ларька, где стоял немецкий офицер – оберлейтенант.

 

«Хайль, Гитлер!» – не растерялся Христофор Николаевич и, поприветствовав офицера, заказал себе кружку пива. Медленно попивая, он искоса поглядывал на немца, который оказался военным моряком.

 

Оберлейтенант тоже внимательно всматривался в Христофора Николаевича и, естественно, узнал своего бывшего военнопленного.

 

Медлить было нельзя. Прежде чем немец успел открыть рот, Христофор Николаевич приставил к его груди «вальтер» и на отличном немецком сказал: «Для вас, герр оберлейтенант, война закончилась! Услышу хоть звук, сразу же пристрелю! Заходите в ларек! Посмотрите в сторону или сделаете лишнее движение, спущу курок, и себя застрелю!» – пригрозил он ему.

 

Спустя какое-то время из ларька вышли обезоруженный, слегка бледный офицер и Христофор Николаевич, весело поприветствов миновавший их военный патруль, они сели в офицерскую машину, подсадили по пути ожидавшую у въезда в город Терезину и уехали.

 

Этот «язык», которого привез Христофор Николаевич, оказался бароном Готфридом фон Фалькенштейном, племянником оберштурмфюрера Ганса фон Фалькенштейна. Дядя постарался устроить так, чтобы молодого Готфрида не отправили на Восточный фронт и привез его в свой гарнизон.

 

После того, как допрос был закончен, Эдо Дельграто предложил расстрелять пленного.

 

Мы с Христофором Николаевичем были против: «Ни в коем случае. Возьмем с него честное слово и отпустим в Лозанну, в Швейцарию!..»

 

Эдо Дельграто очень разозлился и прямо обвинил Христофора Николаевича в измене: «Думаешь, я не знаю, что эта псина приносит тебе письма барона. Он ведь ее хозяин, следовательно, ты, братец, немецкий шпион!»

 

Это было весьма серьезное обвинение и все, кроме комиссара «Чиро», взглянули на Христофора Николаевича с подозрением.

 

Он лишь улыбнулся и произнес: «Подождем до вечера...»

 

А вечером приключилась интересная история. Сначала примчалась Фрида, покружилась, как обычно, вокруг Христофора Николаевича, потом унеслась куда-то, а спустя какое-то время вновь появилась с человеком в гражданской одежде.

 

Человек этот подошел к Христофору Николаевичу, поздоровался с ним и спросил о Готфриде.

 

Готфрида привели.

 

«А вот теперь обоих вместе расстреляем», - обрадовался Эдо.

 

Однако тут вмешался комиссар «Чиро»: «Этой же ночью переправим обоих в Лозанну, так как бароны поклялись, что больше не будут воевать».

 

«Мы за них ручаемся», - в один голос воскликнули я и Форе.

 

Эдо Дельграто от злости прикусил язык.

 

Провожая дядю с племянником, Христофор Николаевич слегка загрустил.

 

«А как быть с нашей Фридой, барон», - спросил он.

 

«Пусть сама решает, с кем ей оставаться, - ответил немец и сменил тему. - Знаете, зачем я не расстрелял вас тогда в Крушино, когда вы залепили мне пощечину?»

 

«Зачем же?» – поинтересовался Христофор Николаевич.

 

«Затем, чтобы вы отплатили мне той же монетой , - улыбнулся ему барон и заметил, - когда закончится война, обязательно приезжайте ко мне в Кроненбург, у нас там фамильный замок и много плодовых деревьев.»

 

Словом, простились они друг сдругом, и дядя с племянником ушли по тропинке.

 

«Интересно, как поведет себя Фрида?» - спросил у нас Христофор Николаевич, наблюдая за собакой.

 

Фрида сидела и поглядывала, скуля, то в сторону ушедших, то в сторону Христофора Николаевича. Затем вскочила, пробежала несколько шагов за ушедшими, остановилась. Вернулась обратно, дала три круга вокруг Христофора Николаевича, встала на задние лапы, облизала ему лицо и, не оглядываясь, помчалась за почти скрывшимися в лесу спутниками.

 

Однажды я случайно услышал слова Эдо Дельграто, когда он расхаживал у каштанового дерева, на которое я взобрался, чтобы полакомиться каштанами. Думая, что рядом никого нет, он разговаривал сам с собой: «Кто они такие, эти пришлые? Впрямь ли такие хорошие воины и смельчаки, как многие здесь болтают?

 

Ничего особенного! Мы ничуть не хуже этих вояк. Впервые я разозлился, когда этого Форе Музолишривили захотели назначить на мое место за то, что они вызволили нас из госпиталя в Оменьи. Что он собой представляет, этот чужак, бывший пленный, чтобы сажать его мне на голову. Или он любит Италию больше меня и больше меня ненавидит фашистов? Проявил храбрость при побеге! Не при этом ли побеге он притащил к нам Анджелино Крибио, подлую фашистскую крысу? Продавшегося фрицам, а затем присоединившегося к нам, когда в Неаполе высадились союзники. Мне так и не дали расстрелять этого подлеца, и теперь я еще вынужден следить за ним.

 

А как он повел себя с баронами, заставил «Чиро» отпустить их в Швейцарию, я ведь просил, убеждал – давайте расстреляем немцев. Ну, перейдут они в Лозанну и что? Опять-таки начнут воевать против нас. Кто меня послушал? Комиссар больше верит этому чужаку и прищельцу Музолишривили, чем мне. И почему дочь Натале Мота должна была влюбиться именно в этого, родившегося за тридевять земель отсюда Форе Музолишривили, почему? Только лишь потому, что он хорошо владеет немецким? Нет, ну что ей в нем понравилось? Одно имя и фамилия чего стоят, язык сломаешь.

 

Прекрасно знаю, что по ночам он смывается из лагеря и идет к Терезине в гости. Как-то раз я сам пошел за ним следом и подслушал их разговор. Он дурачит ее сказками о своей родине. Обещает, что заберет с собой. Дескать, моя деревня, не запомнил ее названия, тоже то еще, - очень похожа на твое Комнаго.

 

А эта глупая Терезина всему верит.

 

Не знает, как только война закончится, ее милый женишок смоется, да так, что и назад не оглянется.

 

«Выходи за меня, Терезина, и я заберу тебя в Пизу, - сказал ей однажды, - покажу падающую башню, заживем как городские, родим десятерых детишек и будем счастливы!»

 

Знаете, что она мне ответила?

 

«Пизанскую башню Форе мне и без тебя покажет!»

 

Ну кто они такие, в конце концов?

 

Кто?

 

Дикари кровожадные!

 

Хотел бы я знать, чем их Иосиф Сталин лучше этого бесчеловечного зверя Адольфа Гитлера?

 

Прищельцы чертовы!

 

Они годны только как пушечное мясо, ни на что больше!»

 

Когда я рассказал Христофору Николаевичу этот случай, он рассмеялся и сказал: «Не стоит всерьез воспринимать всех жаждущих крови. – И, не дав мне возможности высказать протест, добавил, - А если воспринимать, то только платя добром, чтобы помочь ему вернуть человечность».

 

Такой вот удивительный человек был Христофор Николаевич.

 

Вкратце расскажу вам тот боевой эпизод, когда пытаясь помочь вернуть Эдо Дельграто свою человечность, он второй раз спас нашего командира и всех нас.

 

Немцы воспользовались суровой зимой – это был самый тяжелый период для нас – и решили окончательно расправиться с нами.

 

Первого декабря, на рассвете наблюдатели 118 бригады «Ремо Сервадеи» заметили немецкие колонны, которые приближались со стороны Аграно и Армено к расположению Гарибальдийских отрядов. Отряды расположились на склонах у села Матароне и приготовились отразить атаку немцев, но те, поняв, что атака не будет неожиданной, отказались от боя и повернули обратно.

 

На следующее утро, второго декабря четыре немецких отряда окружили и завязали бой с отдельным партизанским соединением, которым руководил Чикванто.

 

Этот Чикванто и раньше был известен своим авантюристским поведением, и руководство гарибальдийцев намеревалось арестовать его.

 

Оказавшись в тяжелом положении, он предал своих и всех нас. Вечером того же дня немцы уже знали, что отряд Дельграто «Армандо» остановится в селе Комнаго в доме Натале Мота...

 

Да, не забыть мне этого села!

 

Как только отдалишься от городка Леза, надо свернуть направо и следовать по лесистой тропе. Тропа эта, петляя, поднимается все выше и выше. Если долго идти, вскоре покажется и село Комнаго.

 

Именно туда пришли мы вечером второго декабря 1944 года. Уставшие и голодные. Возвращались из городка Арона, где взорвали фашистский эшелон.

 

Взорвали эшелон! – Легко сказать...

 

В Комнаго нас ждала семья преданного друга Натале Мота: он сам, его жена и дочь Терезина. В отряде нас было всего шестнадцать.

 

А Терезина?

 

Мы все уже знали, что Эдо любит ее.

 

Терезина была связной у партизан и выполняла много ответственных поручений, в основном, вместе с Христофором Николаевичем.

 

Мы часто собирались в семье Мота.

 

Иногда засиживались допоздна.

 

Пели нашу любимую «Чао бела, чао бела...»

 

Пили красное вино Натале, вспоминали родину и близких.

 

Мечтали, чтобы поскорее закончилась эта война.

 

Христофор Николаевич?

 

Он часто разговаривал с Терезиной. Рассказывал ей о своей деревне. Дескать, удивительно, до чего она похожа на ваше Комнаго.

 

Оказывается, когда Христофор Николаевич был еще мальчишкой, мать сажала его в таз и купала, поливая горячей водой из алюминиевой кружки. Маленькому Христофору это не нравилось, и как только он норовил выскочить из таза, мать стукала его этой кружкой по голове.

 

«Когда привезу тебя в мою деревню, первым долгом покажу тебе эту алюминиевую кружку, она вся вогнуто-выгнутая», - посмеивался обычно Христофор Николаевич.

 

Тем вечером, 2 декабря он тоже был очень весел, все время смеялся и смешил нас всех.

 

У них на родине есть такой праздник – «берикаоба» – шествие театра карнавальных масок. Так вот наш Христофор Николаевич, оказывается, всегда был в этих представлениях главным заводилой, то есть лучшим шутником.

 

Театр этот очень близок по своему характеру итальянской комедии дель арте.

 

Действительно, своим поведением он часто напоминал нам то «Арлекина», то «Бригеллу», порой «Капитана», а то и «Панталоне».

 

Наверное, Бог наградил его и артистическим даром.

 

Мы все время находились в ожидании того, что он скажет, как поведет себя, не раз пытались предугадать его очередной «образ», очередную импровизацию, но каждый раз она оказывалась для нас неожиданной. Неожиданной и вольной.

 

В общем, большой балагур и шутник был этот наш Христофор Николаевич. Больше всего его забавляло то, что он никак не мог научить Эдо Дельграто правильно произносить свою фамилию. Сначала тот записал его под фамилией Музолиришвили. Затем уже Христофор Николаевич переделал ее на итальянский манер и объявил, что отныне будет Мосулини. Эдо расслышал Мосулини как Муссолини и Христофор Николаевич чуть не надорвался от смеха – дескать, может мне назваться Бенито, тогда уж я точно стану перешедшим на сторону партизан великим дуче.

 

Впрочем, порой он бывал серьезным.

 

«Как только закончится война, я обязательно заберу тебя к себе на родину», - убеждал от Терезину.

 

Было уже далеко за полночь, когда мы собрались уходить.

 

Христофор Николаевич не спешил.

 

Он несколько раз просил нас остаться еще ненадолго.

 

Наконец, мы распрощались с семьей Мота и направились к лесу.

 

«Чао бела, чао бела, чао... – спел Христофор Николаевич на прощание Терезине, поцеловал ее и поспешил за нами.

 

Стояла ночь и было очень холодно.

 

Мы были очень уставшие и заночевали в небольшом, полном сена, домике в конце села Колонья, там, где заканчиваются виноградники и начинается лес. Итальянцы называют такие каменные домики, которыми пользуются лесники и пастухи для ночевки, «баита».

 

Кто мог знать, что наутро эта баита превратится из нашего пристанища в капкан для нас.

 

Как только рассвело, мы увидели, что дела наши плохи, но, тем не менее, сдаваться никто не собирался.

 

Разгорелся жестокий бой.

 

Мы отправили на тот свет многих гитлеровцев, но настал момент, когда закончились патроны. Всех нас ждала неминуемая смерть.

 

Фашисты постепенно сжимали кольцо и требовали командира отряда. Многие из нас были ранены. А немцы все повторяли свое требование: «Если командир сдастся, остальных пощадим. В противном случае всех уничтожим!..»

 

Мы переглянулись.

 

Ни один из нас не решался двинуться с места, даже сам командир Эдо Дельграто. Сдаться в плен означало смерть, причем мучительную.

 

Именно тогда, когда до нашего расстрела оставались считанные мгновения, Христофор Николаевич подошел к Эдо Дельграто, хлопнул его по плечу и, когда тот поднял свое искаженное мукой лицо, улыбнулся ему и сказал: «Наш командир - ты, однако ведь я – сам великий дуче Бенито Муссолини!»

 

«Ты не Муссолини, а всего лишь жалкий шут из комедии дель арте! – взорвался Дельграто. – Дрожащий от страха Арлекин и более ничто!»

 

Христофор Николаевич ничего не ответил, лишь засмеялся, затем пошел к изрешеченной пулями двери и смело распахнул ее. Немцы сразу же прекратили стрелять.

 

«Так я и знал!» – проговорил Христофор Николаевич и по очереди обошел каждого, забирая оружие и бросая его в открытую дверь.

 

Разоружив нас, он, все так же улыбаясь, направился к двери.

 

«Ты куда, Форе!» – послышался обеспокоенный голос Анджелино Крибио.

 

«Собираюсь устроить еще одно представление! – засмеялся Христофор Николаевич, сорвал с шеи последний патрон и перезарядил пистолет. – Ну, ребята, прощайте!»

 

«Христофор Николаевич!» – окликнул его я.

 

«Форе!» – в один голос позвали его несколько человек.

 

Он так и не обернулся, смело шагнул вперед, в сияющий снежный день.

 

Да, в сияющий снежный день.

 

Именно сияющий снежный день...

 

Сделав несколько неровных шагов, он остановился. На снегу ярко алели кровавые следы. Лишь тогда я присмотрелся и увидел, что вся правая сторона его тела в крови. За спиной в правой руке Христофор Николаевич прятал свой любимый «парабеллум».

 

Подняв вверх левую руку, он, словно настоящий Бенито Муссолини, потребовал у расшумевшихся, обрадованных его появлением немцев внимания.

 

Когда удивленные фашисты затихли, довольный произведенным им эффектом Христофор Николаевич крикнул: «Командир – я, но плену у вас предпочитаю смерть!»

 

Затем показал спрятанную правую руку и готовые броситься на него гитлеровцы застыли на месте.

 

«Да здравствует Италия! Да здравствует свобода!» – крикнул он напоследок, поднес пистолет к виску и выстрелил.

 

Как потом рассказала мне сама Терезина, узнав об этом, она на какое-то время оцепенела. Затем бросилась бежать прямо к Колоньи. Она так и не смогла вспомнить, как оказалась у стоящего на краю села домика.

 

Каменный дом этот задней стеной примыкал к склону горы и только в передней стене были два окна и дверь. Окна были разбиты, деревянная дверь и увитые плющем стены изрешечены пулями.

 

При виде Терезины какие-то незнакомые люди с сочувствием глянув на нее, отошли в сторону и уступили ей дорогу.

 

Христофор Николаевич лежал навзничь на белом снегу, лишь в нескольких местах алели пятна крови.

 

На виске его чернела рана.

 

Терезина опустилась на колени и отерла ее своим платком. Затем вскрикнула, упала на тело и разрыдалась...

 

Стоящие вокруг скалы, словно плакальщицы, подхватили и несколько раз повторили ее крик.

 

Затем эхо смолкло, и она почувствовала, что наступила страшная тишина. Когда Терезина подняла голову, у тела Христофора Николаевича стоял черный немецкий дог и смотрел на убитого.

 

Оказывается, Форе все время подшучивал над Терезиной: «Фрида любит меня сильнее, чем ты!»

 

Когда Фрида последовала за Фалькенштейном в Лозанну, уже Терезина смеялась над ним: «Вот тебе и преданная Фрида!»

 

Фрида и правда оказалась преданной. Удивительно только, как на таком расстоянии она могла почувствовать, что Христофор Николаевич мертв.

 

«В назидание населению бросьте труп этого командира в центре села Меине», - приказал немецкий офицер своим солдатам. Когда те собрались выполнить приказ, Фрида начала рычать и лаять, не подпуская их к телу, пока один из солдат не дал очередь в воздух и не отпугнул ее.

 

В ту же ночь с риском для жизни жители похоронили Форе на сельском кладбище.

 

Когда Терезине передали, что Фрида все время сидит на могиле Христофора Николаевича, никуда не уходит и даже не прикасается к еде, она заплакала еще безутешнее. Несколько раз Терезина ходила на могилу с отцом, пытаясь увести Фриду с собой, но та никого не подпускала и отказывалась от еды. А как-то утром ее нашли мертвой...

 

Остальные партизаны?

 

После геройской смерти Христофора Николаевича все шестнадцать были брошены в тюрьму городка Бавено. Несколько раз нас хотели расстрелять. Переводили из одного города в другой, пока в апреле 1945 года мы не были освобождены.

 

Так спаслись все.

 

Кто?

 

Тот Эдо Дельграто, который первым выбросил оружие из этого треклятого «баита»?

 

Он жив и будет жив даже тогда, когда на этом свете не будет и тебя – такую кару определил ему Всевышний, да святится имя его.

 

 

 

 

Христофор Николаевич:

 

 

Постой, постой...

 

Эту комедию дель арте с ее Арлекином, Скарамучо, Коломбиной, Панталоне и Бригеллой наверняка придумал Федор Андрианович Полетаев, верно?

 

Ну конечно Федор Андрианович. Кто же еще? Кстати, эти итальянцы и его фамилию не могли выговорить и звали Поэтани. Федор Поэтани.

 

Знаю, знаю – небось рассказал о крушинском лагере для военнопленных, бароне Гансе фон Фалькенштейне с его Фридой и пощечиной, которую я ему закатил, а он оставил меня в живых, точно? Ему-то что, рассказчик он действительно отменный. Впрочем, что удивительного, когда за спиной у него такие колоссы – граф Толстой, Федор Михайлович Достоевский, писатели Серебряного века и сам Антон Павлович Чехов, которые так повествовали, разве что с великой Волгой сравнить, с ее течением – широким, раздольным, неторопливым и величественным, а самое главное – неизведанным. Не разглядишь и не догадаешься, что она прячет в глубине.

 

Ох, ну и шутник же этот рязанский кузнец! Нет, не рязанский, а катинский. Есть такая деревенька близ Рязани.

 

Что?

 

Причем здесь Волга?

 

Действительно, причем? У Рязани протекает Ока, но и та сливается с Волгой у всем известного города Горький. И вообще, перефразируя известное выражение, - в России все реки так или иначе текут к Волге...

 

Федор Андрианович рассказал тебе историю своего подвига, приписав его мне.

 

На самом деле, со мной приключилось вот что. В концентрационный лагерь, находящийся в Александрии, близ Генуи, меня перевели из Франции.

 

В 1944 году с помощью итальянцев я бежал и пристал к лигурийским партизанам.

 

Вначале сражался в третьей оперативной зоне, затем в батальоне «Нино Франко», входящем в состав бригады «Оресте» партизанской дивизии «Пинан Чикеро».

 

Я участвовал во многих боевых операциях итальянских партизан в районе автострады Генуя-Сарравале-Скривия.

 

Знаешь, что происходило тогда, то есть зимой 1945 года?

 

Руководство Вермахта перебрасывало через горные дороги Лигурии живую силу и бронетехнику на юг, чтобы укрепить оборону Рима. А все потому, что в Неаполе уже были союзники, и все приморские дороги бомбили их самолеты.

 

Мы, в свою очередь, контролировали горные дороги и устраивали немцам засады.

 

Нацисты старались уничтожить нас и посылали усиленные карательные отряды.

 

Один из таких отрядов числом до пятидесяти человек и обнаружил 2 февраля 1945 года партизанский патруль в горном селении Канталупо-Лигуре.

 

Руководство дивизии приказало нам остановить врага и не дать ему возможности занять другие села.

 

Один отряд батальона «Нино Франко» в составе двадцати человек должен был обойти немцев с тыла и фланга, а другой, насчитывавший вместе со мной человек десять, - встретить их на дороге.

 

Между нами и селом было чуть меньше километра, к тому же дорога была ровная, почти вся покрытая снегом, с редким безлистным кустарником по обе стороны.

 

Приблизительно в час дня мы заметили, что немцы вышли из леса. Они шли нам навстречу, разбившись в два ряда с автоматами наперевес.

 

Мы выжидали, прятались, и, когда они подошли достаточно близко, открыли огонь. Враг рассеялся по краям дороги, залег и ответил автоматными очередями.

 

Перестрелка продолжалась долго.

 

Немцы не отступали. Наш же план был рассчитан на то, что, отступая, они окажутся в засаде, устроенной нашими товарищами.

 

Мы решили сами перейти в наступление и разбились на две группы. Одна начала двигаться вдоль левого края дороги, другая – где находился Федор – вдоль правого края, по полю, возвышающемуся над дорогой на два-три метра.

 

Прячась за редкие кусты, мы приблизились к гитлеровцам метров на двадцать, залегли и вновь открыли огонь. Но они оказались хорошо защищены от наших пуль.

 

Мы не имели гранат, к тому же нас было слишком мало, чтобы атаковать или долго оставаться в таком положении со столь многочисленным врагом.

 

Пока мои соратники размышляли о дальнейших действиях, я неожиданно вскочил и прыгнул на дорогу, прямо в расположение немцев.

 

Высоко в правой руке держа автомат и путая итальянские и немецкие слова, я громко закричал: «Вы окружены! Сдавайтесь, не то всем капут!»

 

Изумленные гитлеровцы начали вставать и поднимать руки вверх, но в те мгновения, когда наши бойцы уже бежали на выручку, шальная пуля достала меня, и я навзничь упал на дорогу.

 

Фашисты почти все сдались, лишь несколько человек попытались сбежать, но их быстро поймали.

 

Как только разоружили немцев, помощник комиссара «Карло», тот же Г.Б.Лазанья, сразу же подбежал ко мне, чтобы помочь, думал, что я всего лишь ранен.

 

Однако пуля попала в шею.

 

Я был мертв и лежал в сиянии снежного дня.

 

Да, именно в сиянии снежного дня...

 

На еще раскрасневшемся от бега моем лице застыла улыбка.

 

Глаза были закрыты.

 

Лишь струйка крови стекала на снег и была почти незаметна на красном шейном платке партизана-гарибальдийца, который я носил подобно другим партизанам...

 

А вот и госпожа Фрида пожаловала!

 

Фрида, прекрати!

 

Стоять, Фрида!

 

Отстань от него!

 

Кому сказано, отстань!

 

Не докучай человеку, тем более, он наш гость. И наверняка успел позабыть все, что здесь услышал. И ничего не напишет ни обо мне, ни о тебе, ни о Федоре Андриановиче. Так-то вот...

 

Отвяжись, Фрида!

 

Кому сказано?!

 

Ну-ка, в сад!

 

Быстро в сад!

 

Фрида!

 

Верни папье-маше на место!

 

Быстро!

 

Этот парень уже побаивается тебя. Где еще увидишь собаку, сотканную из черного света?!

 

Иди сюда, моя радость, моя красавица, моя шалунья...

 

Умница моя!

 

Фрида, ты опять за свое?!

 

Ну-ка, пошли в сад...

 

Фрида, я кому сказал?

 

Ну, всего хорошего, юноша...

 

И запомни, не стоит печалиться...

 

Фрида, подожди меня!

 

 

 

Федор Андрианович:

 

 

Не слушай его.

 

На самом деле, все было именно так, как я рассказал.

 

Ты ведь знаешь, какой он шутник, вот и сейчас пошутил Христофор Николаевич. Да, да, Христофор Николаевич Мосулишвили, свой геройский поступок он приписал мне, а мой себе...

 

Что - говоришь, и я шутник?

 

И никогда не воевал вместе с Форе?

 

Ну да ладно...

 

А, впрочем, какая тебе разница – оба мы национальные герои Италии, кавалеры золотой медали «За воинскую доблесть».

 

Более высокой награды в Италии нет, даже генералы обязаны первыми отдавать честь солдатам, которые носят эту медаль.

 

Хотя Христофор Николаевич говорит, что генералы могут спать спокойно – как правило, солдаты – кавалеры золотой медали - получают ее посмертно. Они легко минуют все двадцать рубежей и живут в таких вот обителях, созданных величественной рукой Всевышнего. И обители эти, как видишь, все светятся... Как сказать, чтоб ты понял?.. Сиянием снежного дня.

 

Именно так мы приходим сюда.

 

Да, да, в сиянии снежного дня.

 

В сиянии снежного дня.

 

 

 

2005 г.

 

Перевод с грузинского Майи Мерабишвили