Огромная пасть заглотила его ноги, он дико заорал, захрипел от боли и сознался, что было дело - бил он ее иногда... иногда только, когда напивался до чертиков и Валька в этот момент на глаза попадалась. Его снова обступили синие рожи. "Пидары", - мелькнуло в голове, и сейчас же звон комаров в ушах сменился криком свиней на бойне. "Господи! Прости мою душу грешную!"

- Поздно о душе вспомнил, гнида! - откуда ни возьмись, появился Санька-дружок, давно покойник, но тоже синий, как падла.

Бабу свою он у него отбил, не по-честному, не по-людски отбил, а по дури своей пьяной. Санька к нему в деревню с невестой в гости приехал. Та непьющая была, непривычная к самогонке, выехала после первой же стопки. Ей скоро мамка постель постелила в его комнате, а ему сказала на сеновале заночевать. Санька тоже наклюкался, уснул, где сидел. А он ее ночью того-сего, а она и не проснулась, вскрикнула только, но не проснулась.

Самогон у матери был - смерть коровам! Сколько целок ломал - с рук сошло, а тут оконфузился не на шутку - уснул рядом. Утром мамка крик подняла, в слезы ударилась. И кровь на постели, и Санька с ножиком по избе за ним носится, и Валентина истуканкой сделалась. Брательники Саньку утихомирили, то есть связали, в уазик закинули и домой увезли. А Валентина осталась. Боялись ее отпустить. Вдруг заявит. А на нем висел уже условный срок за хулиганство.

Так истуканкой и осталась до самых родов. Расписался он с ней, куда деваться-то было? Истуканкой бессловесной с ним и жила. С пацаненком их щебечет, хохочет, но стоит ему порог переступить - истуканка истуканкой! Как тут не врезать?!

Да ему и не надо было! Он с ней и не спал почти. У него бабы были - не чета ей, бабы-то его любили!

Санька женился потом, и все путем, а вот, пидар, пристроился к синерожим. Кто старое помянет, тому глаз вон! Из-за кого сыр-бор весь?! Из-за Вальки-истуканки да Саньки-недоумка!

В глаз вцепилась, спикировав откуда-то, летучая мышь. Из-за мыши выползло солнце и скатилось ему на ноги, и заполыхали портки, и заорал он снова благим матом, и открыл глаза.

 

Возле кровати его, держа наготове судно, стояла Валентина. Она всегда тащила горшок, если он орал во сне. Здоровой, не пораженной параличом рукой он потянул за подол сорочки, баба, охнув от неожиданности, плюхнулась на кровать.

- С ума сдурел, чо ли?

Смущенный собственным импульсом, он и удерживать ее не стал, когда она вскочила с кровати.

- Чо ты с горшком бегаешь?!! Мне твоя забота поперек горла уже, поняла, дура?!! Чо тебе не спится, идиотка?!! Переверни на другой бок лучше!

 

Валентина молча помогла ему и ушла на свою кровать. А он долго еще не мог задремать и разглядывал ковер на стене, изученный досконально за пять неподвижных лет. На ультрамариновом фоне коричневый витязь сражался с оранжевым тигром, и две изумрудные пальмы стояли справа и слева.