Юлия Витославски

 

Маленький Г.

 

 

Г. проснулся от ласкового поцелуя солнца в лысую макушку. Ему снилось детство, снился ванильный запах Kaiserschmarren , которую бабка готовила на кухне, снилась большая, мягкая ладонь матери, трепавшая его по волосам, будто сообщая, что пора вставать. «Подъем! Зубы чистить и за стол!» – материнский голос бодро подхватывал тему руки, уже оторвавшейся от его волос и теперь открывающей окно. Но он вставать не спешил, переворачивался еще с боку на бок, наслаждаясь мягкостью и огромностью подушек и одеяла. Пожалуй, больше, чем поспать, он любил только Kaiserschmarren: крупные румяные куски поджаренного теста, обильно посыпанные сахарной пудрой. Пудры, насыпанной бабкой, всегда не хватало, приходилось добавлять самому. Столовую ложку с горкой и еще ложки две-три сметаны. У Г. во рту собралась слюна. Он сглотнул, перекатился на другой бок, потом, наконец, открыл глаза и спустил ноги с постели. Прямо в толстые теплые тапочки из овечьей шерсти, аккуратно стоявшие на единственно правильном месте.

На кухне действительно что-то жарили, и вкусный запах, проникая под дверь, расползался по комнате, забирался под одеяло, расстилался по поверхности комода, подвешивался на люстре и томительно щекотал ноздри Г., вызывая на его губах довольную улыбку.

Хорошую жену он себе выбрал, в который раз подумалось Г.. Он один смог по достоинству оценить веселую толстушку с ее милым тирольским акцентом и с конопушками на носу. В венском институте, где они учились, никто из сокурсников не обращал на нее ни малейшего внимания: она и одеваться толком не умела, ходила, чуть переваливаясь, да и зубы у нее, надо признаться, кривовато сидели. А он вот оценил! Г. и сам-то никогда особым успехом у женского пола не пользовался, однако умело скрывал свое разочарование. Кокетничал, конечно, с красотками-сокурсницами, но те обычно только фыркали и отворачивались. Г. понимал, что все бабы глупы, а симпатичные – в особенности, поэтому никогда не обижался, и при следующей оказии кокетничал опять. Без этого он не мог. Если люди сами не обращали на него внимания, им нужно было помочь, нужно было напомнить о себе, предложить к их услугам свое открытое, приветливое лицо, широкую, очень дружелюбную улыбку. Он практиковал ее ежедневно перед зеркалом, причесывая, приглаживая и поправляя рукой волосы, когда-то еще покрывавшие его голову. В этой голове никак не укладывалось, как это можно не желать смотреть на такое дружелюбное лицо.

Ответ не находился. Г. пожимал плечами и отходил от зеркала. Конопатую толстушку он поначалу, как и все, не замечал, но однажды, поймав на себе ее случайный взгляд, он внезано осознал, или вернее, интуицией охотника, спинным мозгом почувствовал, что эти маленькие голубые глазки всегда будут смотреть на него и видеть его так же, как его собственные глаза, смотрящие в зеркало. Ее взгляд не будет беспардонно соскальзывать с его приятного широкого лица, будто и не видя его вовсе, как, например, взгляд умопомрачительной Елизаветы. Это же не взгляд, а черт-те что, прямо-таки. Взгляд ранит, лечит, участвует или же он безразличен, а тут? Он просто сквозь вас глядит, навылет, по ту сторону вас. Не видит! Причем не видит именно вас! Он скользит по вам, не спотыкаясь ничуть, ни капельки, как по ровному, смазанному маслом месту. Ни шероховатости, ни песчинки малой в этом его совершенном скольжении! Это как медленное погружение в состояние транса. Вы на какое-то время чувствуете себя паром, дымом, туманом, дыханием и познаете состояние небытия. Вы можете попытаться оказать сопротивление, возмутиться, сделать шаг в сторону, заградить взгляду его цель, проявить гордость, так сказать. И? И ничего. Г. пробовал, Г. знает точно. Ровным счетом ничего. Навылет. Он даже оглядывался, проверяя, остался ли еще за его спиной загороженный им объект. Объект оставался, продолжая приковывать взгляд, совершенно беспрепятственно проходящий сквозь будто бы не существующего Г.

В своем предчувствии он не ошибся. Он был первым и последним мужчиной, обратившим на толстушку внимание, за что она была привязана к нему с собачьей верностью. Верно рожала ему детей, готовила его любимые блюда, следила за хозяйством, ухаживала за садом, заселяя его разноцветными глиняными гномами. Г. был доволен и продолжал толстеть. Вместе они выглядели как люди, упитанность которых лишь свидетельствовала о гармонии их совместной жизни, о согласии, в котором они пребывали. Согласие было вызванно, собственно, абсолютной беспрекословностью, с которой жена выполняла любое пожелание Г. Но это были частности, которые Г. не занимали.

Запах совершенно безошибочно привел его на кухню, еще точнее к плите. Жена ворошила на сковороде тесто. Он посмотрел через ее плечо, не пережарила ли она. «Уже достаточно подрумянилось, можешь выключать, – сообщил он. – Доброе утро, золотце», – еще добавил он, направляясь в ванную и потрепав жену по мягкому заду. Сполоснув лицо, он вытер его полотенцем, посмотрел на себя в зеркало и совершенно довольный жизнью вышел в сад. Стоя на крыльце, он потянулся, расправляя затекшие за ночь плечи, потом, поглаживая живот, осмотрел свои владения. Солнечный блик, преломившись на красном колпаке гнома, ослепил его на мгновение. Г. сильно, до боли, спросонья не рассчитав и перестаравшись, зажмурил глаза, и тут в памяти его случилась еще одна вспышка, окончательно вернувшая его из блаженства снов и воспоминаний к событиям дня нынешнего. Служил он в министерстве, и начальник его, в минувшую пятницу уйдя в отпуск, оставил Г. на недельку своим заместителем.

В свое время, окончив институт, попал он на государственную службу достаточно случайно. Попал куда-то в низшие чины, разумеется, но был услужлив чрезвычайно перед собственным и чужим начальством, предлагая свою широкую улыбку, теперь уже не прекрасной половине человечества, а высшим по рангу. Улыбка на госслужбе пришлась ко двору, что называется. Слаб человек. Даже если видит, что улыбочка-то у подчиненного не искренняя вовсе, и в кармане даже нож, быть может, припрятан, не может не наслаждаться услужливостью. Заметит с брезгливостью легкую, едва заметную пригнутость спины, подумает «склизкий он какой-то», а услугу все-таки примет, не сможет не принять. Человеческий род наш так устроен, что каждый хотел бы иметь собственного раба. Не только европеец, но азиат, или индус, или африканец – понятие раба известно любой человеческой культуре, и вызывает оно всегда только два чувства: либо страшное возмущение, если ассоциируется с долей раба, либо же удовлетворенно-снисходительное приятие, если оно ассоциируется с положением господина. А поскольку человек неотделим от веры, то и играют все в игру раб-господин с совершеннейшим терпением и пониманием. Христианин-раб думает, что это он только сегодня раб, а завтра – кто знает: свершится какой-нибудь переворот, фирма обанкротится, правительственная группировка сменится в результате перевыборов, начальника удар хватит, случай подкинет новую работу, и положение вещей может измениться кардинально. Тот, кто сегодня раб, быть может, завтра станет господином. Поэтому лучшее в положении раба – широко улыбаться, услужливо выполнять пожелания начальства и внимательно следить за развитием событий, дабы не прозевать удачный момент для перехода из униженности в господство. Буддист-раб думает иначе. Если вам исполнилось девяносто лет и вы все еще работаете рикшей в Дели, а из имущества у вас есть большая добротная коробка из толстого трехслойного картона, где вы спите и тряпка, которую вы повязываете на бедра (тачку вы, скорее всего, арендуете), то вы, наверное, думаете, что, добросовестно отработав в этой жизни, вы обязательно станете более состоятельным человеком в жизни следующей. Поэтому у вас опять-таки нет повода возмущаться, если приходится катить по городу нищего, имеющего кроме того, что есть у вас, еще и нить деревянных бус, и собачью конуру для ночлега.

Желание иметь раба гораздо сильнее, поскольку древнее игр в демократию и цивилизацию. Оно даже сильнее разумности. Народ, говорящий: «Ласковый теленок двух маток сосет», – как всегда прав. «Ласкового» можно заменить на «льстивого», «теленка» – на «подчиненного», сделать поправку на демократию (в которой откровенная-то лесть уж и политически неприемлема, да и по-человечески тошна), отказавшись от глубоких поклонов и целования ручек в пользу широкой дружелюбной улыбки и выражения абсолютной преданности в глазах – и уже можно спокойно продолжить игру тысячелетий, не боясь быть обвиненным в потакании подхалимству.

Г., по причине лености своей не обладавший никакими особыми знаниями, был неплохой психолог и пользовался тщеславием человеческим, не жалея ни мускулов лица, ни мышц спины. Пожалуй, единственный полезный для министерских нужд навык, которым он действительно владел, было написание писем. Витиеватость языка, на котором он изъяснялся с вышестоящими, была во многом заимствована из века имперского девятнадцатого и в нынешнем демократическом двадцать первом казалась и слащаво-омерзительной и раболепно-совершенной одновременно. Тексты его писем буквально корчились в готовности услужить, и венцом таковых корчей неизменно было заверение в «глубочайшем уважении и искренней преданности нижеподписавшегося государственного чиновника Г.». Стратегия работала практически без осечек. Жертв собственного тщеславия находилось с избытком. Даже несмотря на то, что никакую другую работу, помимо написания писем, он толком выполнить не мог, а смысл любого поручения, даваемого Г., его начальству приходилось разжевывать ему часами. Его увольняли с одной должности, но предлагали другую, выгоняли из одного министерства, но в последний момент впихивали в следующее. Окончательно отделаться от услуг чиновника Г. другие чиновники не хотели.

 

Итак, Г. вспомнил, что ему на целую неделю доверена роль начальника над собственными коллегами. Сладкое томление поползло вниз по позвоночнику, сердце забилось быстрее, мозг гальванически сжался, в голове растекся медовый дурман. Безотчетно все еще продолжая поглаживать живот, Г. не видел уже ни приветливости летнего утра, ни опрятности пестрящего гномами садика. Повернувшись спиной к последнему, он вошел в дом. Уже совершенно другой походкой он продефилировал мимо жены и командным голосом приказал поживее накрывать на стол, поскольку у него нет сегодня времени рассусоливать и ожидать, пока она вдоволь навозится у плиты. Жена выронила ложку-мешалку из рук, ошарашенно оглянулась на мужа, но по выражению его исчезающей в комнате спины поняла, что его сейчас лучше ни о чем не спрашивать. Поэтому она задала вопрос себе и быстро вспомнила, что начальник Г. с сегодняшнего дня в отпуске, и ей придется целую неделю жить с его официальным заместителем. Она глубоко вздохнула и принялась быстро накрывать на стол. Из комнаты понеслись яростные упреки – нужной рубашки как всегда на месте нет, галстук – он же сто раз говорил ей – уже износился, и она должна была еще к рождеству купить новый etc. еtc. К завтраку Г. явился при полном параде, в светло-голубой рубашке с хрустящим воротничком, желтом галстуке и очень серьезной складкой на переносице. Сел грузно и чрезвычайно прямо за стол, велел жене поменять тарелку: из предложенной он сегодня есть не желал, потом – подать соль, налить сока, принести полотенце. Ел молча, машинально посыпав Kaiserschmarren толстым слоем сахарной пудры и добавив две неизменные ложки сметаны. В конце побранил не достаточно крепко сваренный кофе – который жена именно так варила вот уже скоро как двадцать лет – вытер рот, бросил на стол салфетку, встал, надел пиджак, необычайно величественно сел в машину и уехал. Жена, подошла к окну и, провожая взглядом исчезающий за поворотом автомобиль, молча перекрестилась. Загибая пальцы, и будто бы надеясь, что из-за этого дней в неделе станет чуть меньше, сосчитала, шевеля губами, количество предстоящих ей до пятницы завтраков и ужинов.

 

Г. подъехал к министерству, припарковался на площади перед входом, не заметив, что сегодня в связи с какими-то работами, там были выставлены знаки, запрещающие парковку на последующие три дня. Заглушив мотор, он так же величественно, как садился, вылез из машины, широко расправил плечи, одернул задравшийся пиджак, вдохнул полной грудью сегодня особенно сладкий воздух и окинул правительственным взглядом городскую жизнь, текущую своей чередой вокруг. Тут сзади его кто-то хлопнул по плечу. Г., вздрогнув и чуть было не присев от неожиданности, оказался нос к носу с полицейским.

– Ваши документы, пожалуйста, – потребовал страж порядка.

– А в чем, собственно... – начал было, выкатывая грудь вперед Г., но проследив за палочкой полицейского, указывающей ему на выставленный знак, не договорил, так и оставшись с выпяченной грудью, что данной ситуации не соответствовало никак.

– С вас двадцать пять евро, – закончив рассматривать документы и выписывать квитанцию, сообщил полицейский.

– Неслыханно просто! – прогремел Г., не понимая, как ему, такому величественному, возможно выписывать штраф.

– Желаю вам доброго дня, – отрекомендовался полицейский и ушел восвояси, даже не оглянувшись боле на онемевшего от бешенства Г.

 

Г. попытался подавить захлестнувшую его ярость, с остервенением еще раз одернув пиджак, чуть было не разорвал его в подмышках и вошел в здание министерства.

– Добрый день, господин Г., – как обычно поприветствовала его секретарша.

– С-с-сте, – медленно сквозь зубы, не удостоив ее взглядом, ответил Г. и размеренным шагом с необычайным достоинством прошел в свою комнату. (Начальник, хоть и назначил Г. заместителем, строго-настрого запретил ему садиться за свой стол и вообще позволил заходить в свой кабинет только в случае чрезвычайной надобности). Секретарша, забыв, о чем и с кем она только что говорила по телефону, открыла рот, проводила взглядом, а потом и шеей, и всем корпусом, едва не свалившись со стула, проплывающее мимо нее имперское явление. Увиденного ей все-таки не хватило, она бросила прямо на стол, промахнувшись мимо аппарата, телефонную трубку, вскочила с кресла, споткнулась и, чуть было не растянувшись на полу приемной, кинулась к двери, за которой исчез Г., желая узнать, что же будет дальше.

– Привет, Франц, – не отрываясь от монитора, поздоровался с Г. Фриц, его сосед по кабинету.

– Приветтт… – с какой-то незнакомой интонацией, растягивая слоги, ответил Г.. Фриц все же поднял голову от компьютера и посмотрел на коллегу.

Г. не обратил ровным счетом никакого внимания на две пары глаз, уставившихся на него. Он с неестественно прямой спиной, поджатыми губами и необычайно значительным выражением лица за стол. Медленно принялся перекладывать лежащие здесь вещи, подравнивая похлопыванием ладоней бумаги и укладывая ручки, карандаши, скрепки, блокноты и все прочее в идеальном военном порядке.

– Нусс, – сообщил он, закончив приготовления, – госпожа Кляйн, соедините меня с приемной министра.

Первая фраза рабочей недели удалась, с удовольствием подумалось Г. Секретарша, сделав еще более изумленное лицо, хотя таковое уже, кажется, было решительно невозможно, исчезла из пролета дверей. Г. прокашлялся, откинулся на спинку стула и приготовился к разговору.

– Это временно исполняющий обязанности руководителя такого-то, Г. – важно отрекомендовался он в трубку. – На прошлой неделе проходила встреча господина министра с министром Китая. Вы должны были разослать протокол встречи. Мы его еще не получили. Как долго еще ждать? – на том конце была названа некая дата. – Хорошо, только не задерживайте, – прибавил Г. в уже замолчавшую трубку.

Что именно он будет делать с протоколом, когда тот наконец поступит в его департамент, Г. точно не знал. Но он мог бы, к примеру, прочитать его, чтобы позднее с умным видом и ожиданием распоряжений доложить начальнику, и мог бы, аккуратно красивым почерком пронумеровав, сложить его в нужную папочку.

– Господин Г., – опять появилась в дверях секретарша, – я только хотела сказать вам, что звонила госпожа Марек, хотела встретиться с господином Х., но я сообщила ей, что он на всю неделю в отпуске.

– Хорошо, – отозвался Г. и задумался, откинувшись на стуле и глядя в окно. Эту Марек он знал уже давно. Знал и не любил. Не было в ней должного уважения к министерским чинам, как ему казалось. При каждом разговоре с ним, она каким-то не отслеживаемым для него образом заводила его в тупик, из которого ему уже было не выбраться. Выставляла его безмозглым, так сказать, идиотом. Слава богу, никто из коллег при этих встречах никогда не присутствовал и позора его не видел. Кристин Марек относилась к той самой породе женщин, которым он всю свою молодость безуспешно пытался понравиться. Красотка, привыкшая к вниманию мужчин, сделавшая великолепную карьеру шутя, наверное, благодаря своей внешности и своему едкому язычку, думал он. «Чего она хотела от Х.? – копошилось в голове у Г. – Чего бы там ни было, начальник сейчас я. Значит имею право узнать. Может, представится случай поставить эту занозу на место, отплатить, так сказать, за все предыдущие унижения». Он начал непроизвольно покусывать губы, пытаясь составить план действий. План составляться не хотел. Руки схватили стопку бумаг, лежавших на столе, и занялись перекладыванием. На глаза ему попался документ, в котором необходимо было изменить одну фразу, вписанную в текст рукой начальника. Г. взял документ, поднялся и, проплывая мимо стола коллеги, небрежно через плечо уронил бумагу прямо тому под нос.

– Внеси здесь указанные изменения, – сообщил он, не останавливаясь и не глядя на Фрица, – и положи мне на стол.

Пару раз пройдясь туда-сюда по кабинету, Г. понял, что предугадать развитие разговора с этой Марек он не мог никак. Но желание как-то сообщить ей, что он исполняет роль начальника, оказалось сильнее страха перед опасностью быть ею осмеянным в очередной раз.

– Соедините меня с госпожой Марек, – сказал он секретарше и вернулся на свое место.

 

– Халло, Франц, – зазвучал на другом конце провода смеющийся голос, – как дела?

Ну как тут можно оставаться величественным, если она уже смеется?

– Халло, Кристин, – непроизвольно в тон ей начал он, но быстро собрался, откашлялся и совершенно изменившимся голосом продолжил, –ты хотела встретиться с господином Х., так вот на время его отпуска я являюсь его заместителем, так что, если у тебя есть какие-то вопросы, ты можешь выяснить их со мной.

На том конце провода, он слышал точно, пытались подавить не просто смешок, а взрыв безудержного хохота.

– Дорогой Франц, – сказала в конце концов Кристин, сумев овладеть собой, – ты же понимаешь, у меня вопросы по существу. Австрийская делегация через три дня едет в Китай. У нас запланированы встречи на правительственном уровне, и я хотела узнать у Х., нет ли у него каких-то особых тем, интересов, которые бы стоило упомянуть на заседаниях. Ты уж прости, но я не думаю, что ты сможешь ответить мне на этот вопрос. Х. уже годы занимается международными проектами, он человек компетентный, а ты новичок в его департаменте, так что оставим это.

– Н-ну, возможно, я все же смог бы дать тебе ответ на конкретно поставленные вопросы, – не веря собственным словам, по-предательски ломающимся голосом возразил Г., – так что ты бы уж зашла на чай перед отъездом. В любое время, когда хочешь, я завтра и послезавтра целыми днями в офисе.

Последнее было, конечно, уже совершенно излишним. Он, в сущности, сообщил ей, что делать ему решительно нечего, и он был бы просто рад возможности поважничать перед ней. Он испугался сказанной фразы, но слово, как известно, не воробей.

– Я и не сомневалась, Франц, что тебе совершенно нечем заняться в твоей новой должности, – Кристин как всегда попала в десятку, – но у меня-то как раз куча дел перед отъездом. Так что я благодарю тебя за приглашение к чаю, но – в другой раз. Будь здоров, спасибо за звонок, –просто добавила она и повесила трубку. Он же так и остался сидеть, слушая короткие гудки в телефоне.

 

Понадобилось некоторое время, пока Г. снова смог собраться с мыслями. Так просто он это дело не оставит. Бессильное бешенство застило ему ум. Кристин сделалась для него воплощением всех несостоявшихся любовных романов, всех обид, нанесенных ему высокомерным обращением студенток-сокурсниц. Настало время реванша! – окончательно решил он.

Как он доработал этот день, Г. не помнил. Не помнил он ни дороги домой, ни вечерней трапезы. Ночью он не спал. Ворочался с боку на бок, подбивал подушку, лежал часами с открытыми глазами, слушая монотонное похрапывание жены. Уже под утро он провалился в тревожный сон. Ему снились армии китайцев, переваливающих бесконечными потоками через Альпы. Их была тьма, и на огромных транспарантах, которые они в несметных количествах несли с собой, изображен был портрет Кристин в полный рост, с факелом в вытянутой руке и с совершенно неподходящим здесь смеющимся лицом. Г. понимал, что спасение Австрии зависит только от него. В руках его, маленького Франца, лежит судьба бывшей империи. При этом ему в несуразном, тяжеловесном сравнении, представлялся огромный Китай и маленькая Австрия, все население которой было меньше, чем население одного из средних городишек этой громадной страны. Он бегал по саду, зачем-то перетаскивая какие-то деревянные балки из одного его конца в другой, и мучительно пытался сообразить, что же нужно предпринять, но сообразить не мог. В какое-то мгновение он понял, что на Австрию ему, в сущности, наплевать, и нужно немедленно спасаться самому. Тут ему почему-то подумалось, что единственное место, где его никто не найдет, – это мусорный бак, стоящий на улице за садовой оградой. Он залез в него, но по неловкости отломал крышку. Уже сидя внутри, пытаясь унять боль в коленках, давящих в живот, Г. держал обеими руками крышку бака, которая упорно не желала попасть в пазы и постоянно грозилась соскользнуть на землю. Снаружи уже слышался топот миллионов ног и голоса, говорящие на непонятном языке. Пот заливал Г. глаза, пыль от мусора забивалась в нос, и тут он чихнул, отпустив на мгновение проклятую крышку, которая с немыслимым грохотом упала на асфальт и запрыгала прочь, грохоча все дальше и дальше. Г. проснулся и вскочил с постели, обливаясь потом.

За окнами опять светило солнце, но он не обращал внимания ни на что. Кое-как одевшись, едва попадая ногами в брюки и руками в рубашку, прыгнул в машину и покатил в министерство. В офисе еще никого не было. Он включил компьютер, принес себе стакан воды и, потирая руки, в безумстве своем написал Кристин следующее письмо:

 

«Дорогая Кристин,

 

после долгих размышлений и посоветовавшись с начальством, спешу сообщить тебе, что Австрия не имеет абсолютно никаких ни политических, ни экономических интересов в Китайской Народной Республике.

 

С наилучшими пожеланиями,

Франц Г.,

исполняющий обязанности ……»