В этом году в деревне появились мыши. Они очень уж нагло бегали по кухне, залезали в шкафчик, портили батоны хлеба, рассыпали крупу, шуршали, шумели, скреблись под обоями и мешали спать. Казалось, их там целый выводок, потому что до приезда Алексашки с сестрой и мамой, дедушка знал только Ваську – мышонка, живущего в закутке. Но теперь достаточно было встать из-за обеденного стола в саду под яблонями и тихонько прокрасться на кухню, чтобы увидеть множество молниеносно разлетающихся теней, или якобы случайно оставить кусочек сыра, а потом обнаружить его таинственное исчезновение.

Наверное, не стоило рассказывать о подобных открытиях взрослым, потому что так или иначе Алексашка понимал, что рано или поздно это приведёт к необходимости радикальных мер, а мышек, таких маленьких, юрких, жизнерадостных, было очень-очень жалко. Они весело пищали, цокали своими крохотными коготками по деревянному полу, смело пробегали через всю комнату, ежеминутно останавливаясь и вслушиваясь в малейший шорох.

И действительно, когда и Васька, и другие члены мышиной «мафии» - уж кто там есть кто и не различишь – были не раз замечены на месте коварного преступления, было решено поставить в кухне мышеловку. С каждой неделей всё реже и реже ночную тишину нарушал душераздирающий щелчок за дверью на кухне. Через несколько минут слышался скрип двери и тяжёлые шаги деда; туда, обратно, и вновь тишина, окутывающая, оглушающая…

Поначалу, конечно, сие действие сопровождалось криками и слезами, главным образом, Наташки – Алексашкиной сестры, – которая умоляла отвозить мышек в поле, подальше от дома, и отпускать их на волю – пусть живут! Но со временем и это прошло. Теперь уже не хватало даже терпения дослушать до конца, что происходило за дверью; глаза сами собой слипались, голова тонула в подушке, и Алексашка спокойно засыпал, а иногда, вообще ничего и не слышал.

На отдыхе в деревне, хотя бы один раз, в конце августа, нужно дождаться ночи, часов одиннадцати, а лучше вообще, за полночь – это того стоит – выйти на улицу, задрать вверх голову и смотреть. Смотреть до головокружения, до упада, затаив дыхание, вглядываясь в бесконечную темноту и звёзды – миллиарды звёзд, маленьких, больших, огромных, разлитых Млечным Путём или небрежно рассыпанных созвездиями. Замирать при виде падающей звезды, разгадывать небесные знаки. Но непременно молчать – в такие моменты слова – лишнее, всё равно они не сравнятся с красотой и величием небосвода. Наверное, такие ночи бывают только в деревне. По крайней мере, их точно не увидишь в городе.

И так вот Алексашка стоял, когда уже и Наташа, и мать ушли обратно в комнату, стоял, и только когда совсем продрог – ночи в августе уже холодные, – вернулся назад в комнату, лёг в постель, укутался в одеяло, но только никак не мог заснуть…

…Прекрасные, сказочные мысли наполняли голову Алексашки. Он мечтал о чудесной стране: о ней он читал в книгах, её он видел по телевизору, жил в ней в компьютерных играх. Но всё это были только кусочки, маленькие, но пёстрые лоскутки единого целого, ослепляющего, манящего. И как только люди не додумались хотя бы придумать эту страну, как только они посмели забыть о ней?! Алексашка не знал, где эта страна. Не знал, есть ли она вообще. Не знал, можно ли в ней жить или о ней можно только мечтать. Но сама мысль о неведомой земле приводила его в неописуемый восторг и возбуждение: казалось бы, вот завтра, послезавтра или по окончании учёбы, или потом, когда заработает достаточно денег, заведёт семью, не признаваясь никому более, он возьмёт и начнёт всё с начала, с чистого листа, и непременно, непременно он, он…

…И тут - хлопок! Алексашка даже вздрогнул.

- Мам, ты слышала? – чуть прошептал он, вглядываясь в темноту туда, где должна была лежать мать.

- Что, Саш? А, да, это мышеловка сработала…

- А? Что? Что ты говоришь? – заспанным голосом пробормотала разбуженная Наташа.

- Мышеловка сработала! – уже громко и грубо ответил Алексашка. – Вечно тебе всё надо знать! Спи!

- Вы что, её убьёте? – дрожащим от накатывающихся слёз голосом спросила сестра?

Мать почему-то молчала, а может и хотела что-то сказать, но Алексашка её перебил:

- Ну, начинается! Да, убьём! Убьём. А что здесь такого?

- Но она же вам ничего не сделала! Неужели вам её не жалко? Убийцы!

- Наташ, это же всего на всего мышь! Между прочим, она портит хлеб, и вообще, разносит заразу. – Алексашка почувствовал дрожь в коленках, которую не мог остановить, но невозмутимо продолжал… – Вот вчера по телевизору показывали, как утонули люди, а ты ничего не сказала! Что, для тебя мыши важнее людей?!

Наташа сначала немного смутилась, но потом всхлипнула и с вызовом прошептала:

- Да, важнее… - получилось не очень громко и убедительно, и тогда она повторила, – да, людей мне не жалко!

- Да как это так? Ты что, совсем глупая что ли?! Неужели ты не понимаешь, что это ведь совсем разное, что так всегда будет, что… - было продолжил спорить Алексашка, но тут вмешалась мать.

- Всё, хватит, Саша, Наташа, довольно! – строго и с упрёком сказала она, что задело обоих. Наташа отвернулась к стене и, чуть слышно всхлипывая, наверное, тёрла там покрасневшие глазки. Алексашка же понял, что теперь всё в его руках, что он, уже взрослый, должен сделать что-то особенное, страшное и не имеет права выдавать своей слабости, а должен вести себя стойко и хладнокровно, как мужчина.

- Нужно выйти и посмотреть, - как будто читая мысли сына, не замедлила сказать мать и спросила, ничуть не принуждая, а даже наоборот, уже ища халат рукой, - Сходишь?

Наступила тишина. Наверное, именно такая тишина бывает перед грозой, или боем, или преступлением, по крайней мере, Алексашка чувствовал, как где-то внутри его с жаром что-то бьётся: то, вроде бы, со страхом, то с жалостью, то с разумным, холодным спокойствием, а то с чем-то, похожим на честь, но не такую, как в фильмах или книгах, а алчную, самолюбивую. И, чувствуя, что если промедлить ещё хоть одну секунду, он уже не сможет выбраться из того, что там происходит, он решился. Нужно было единым усилием воли заставить себя выговорить:

- Да. Где фонарик?

Зажёгся свет. Алексашка приподнялся в кровати. Теперь можно было увидеть заплаканное лицо сестры, спокойное матери, ледяную и зловещую луну, заглядывающую в окно. Алексашка нащупал ногой тапочки, встал, открыл дверь в кухню. Он ещё хотел обернуться и посмотреть на выражение лица матери, убедиться в своей правоте, увидеть одобрение или хотя бы сочувствие на нём, но не стал, а решительно перешагнул через порог. Дверь захлопнулась. Отступать было некуда. Дрожащей рукой Алексашка нащупал стену и, несколько раз промахнувшись мимо выключателя, волнуясь и суетясь, наконец, зажёг свет.

Серая мышь, оглушённая хлопком мышеловки, но, похоже, не задетая ею, чуть шатаясь, бежала прямо на Алексашку, будто бы не замечая его. Он знал, что нужно только взять ботинок, ударить её по голове - и всё будет кончено. Машинально схватив стоявший рядом сапог, он прицелился, замахнулся, отрывистым, но не сильным движением ударил, боясь раздавить её…

Ну вот и всё… С надеждой и облегчением Алексашка медленно поднимал руку… Мышь, остолбенев, замерла на секунду, но, словно ничего и не произошло, побежала дальше. Алексашке это показалось невероятным, возмутительным. Как будто кто-то нарочно мешал ему, как будто кто-то специально выключил все законы природы, чтобы посмеяться и поиздеваться над ним.

Он побледнел, на лицо его выплыло сначала недоумение, испуг, а потом настоящий страх, паника, и им овладела непонятно откуда выбравшаяся наружу ярость, которую он никогда ещё не испытывал. Не понимая, что с ним происходит, но движимый единственной целью и желанием – поскорее покончить с этим, добить проклятую мышь, он машинально нанёс ещё один удар – ничего, тогда второй, третий, четвёртый…

Тишина. Оглушающее тиканье часов на стене. Таинственно и подозрительно смотрящие на мальчика стены – единственные, но, к счастью, безмолвные свидетели произошедшего. Маленькое серое тельце уже давно лежало без движения, перестала дёргаться задняя лапка. Было пусто и одиноко. На кухню зашёл дед.

- Ну … вот, тут … мышь… Там, ещё, видишь, … кровь на полу – невольно оправдываясь, попытался сказать Алексашка, только теперь осознавший, что прошла не вечность, а всего пара минут. Он старался не смотреть на деда, хотя искренне обрадовался его приходу. Невольно бросив взгляд на мёртвого мышонка, Алексашка ужаснулся: каким маленьким было это бездыханное тельце по сравнению с гигантской подошвой неумолимого чёрного сапога!

- Чего же ты её так? – только и спросил дед, задвинул труп на совок и унёс…

Погас свет.

------------------

Ночная бабочка, всё это время бившаяся в окно, взмыла над домом, над деревней, выше деревьев, выше колокольни, выше облаков – в неведомую даль. Вот она где жизнь! Вот оно где счастье! Там, далеко, необъятные просторы, куда ни посмотри, бесконечно простирающиеся поля, сосновый бор с чистейшим целебным воздухом, луга, наполненные стрекотанием кузнечиков, речка, разрывающая долину, пестрящая желтизной цветущих кувшинок в заводях и бурлящая и сверкающая лучами солнца на стремнинах и завалах. Истома летнего зноя, жар палящего солнца и радость проливного дождя – казалось бы, какие могут быть заботы, какие вопросы, какие сомнения?! Что думать и рассуждать о жизни, кода вот она! – бери её, распахнись – и она сама вольётся, пронзит с ног до головы жгучей силой, разольётся бодростью, озарит мечтой! Помирит мгновенье и вечность.