Москва хотя город и не теплый, а тем более приятно согреваться в ней всякой разной любовью, в зависимости от собственных ощущений. Мой добрый знакомый по редакции нашей газеты, Ашот Апресов, тбилисский армянин, был бетховеноман, он согревался любовью к «Лунной сонате»…Истовая любовь его была сродни помешательству, казалось, что Апресов не работает, не живет, а только ходит в мучительном напряжении, и ждет, что кто-нибудь обронит хотя бы два-три невинных слова о музыке вообще. И когда находился такой неосторожный коллега, как через секунду перед ним возникал неутомимый Ашот с упреком: «И не стыдно, Бетховена надо слушать, Бетховена!» Ашот этой непонятной своей назойливостью доводил редакцию порой до такого состояния, что едва даже в самом потаенном, укромном месте приходила простому редактору или маститому журналисту ни с того, ни с сего в голову какая-нибудь незатейливая мелодия, а он уже в страхе видел перед собой призрак армяно-грузина, говорившего ему некстати: «Сидишь? Хорошо сидишь…а Бетховен?..»

А уж если кто заводил речь ( чаще это делалось нарочно, для некоторого развлечения) о «Лунной сонате», тогда начинался спектакль. Ашот вскидывал руки к потолку и бурлил, как Кура в его родном Тбилиси. «Какая еще «Лунная»!- говорил он, -

она называется соната 14, до- диез минор, опус 27, номер 2, куази уна фантазия, посвящение Джульетте Гвиччарди! Понял? Почему уна фантазия, знаешь? Потому что не совсем сонат ( от волнения у него в голосе появлялся акцент, он глотал гласные окончания существительных), не совсем сонат, а сонат с фантазией! А «Лунной» ее Рельштаб

назвал, немецкий поэт, ах, навеяно ночным пейзажем люцернского озера, можно подумать! Правильно сказал Берлиоз, что это все глупости, что Бетховен в гробу перевернулся, что в сонате не лунные мотивы, а солнечные, трагические солнечные, понимаешь?» И Ашот очень недовольный, уходил, укоризненно качая головой, и что-то еще продолжал говорить себе под нос.

Забавный парень был этот Ашот, смешной, но однажды произошло с ним дело, не очень смешное, а скорее грустное, свидетелем и участником которого стал я.

Шутка заключалась в том, что Ашот не умел играть ни на каких музыкальных инструментах, не различал нот, сомнительно, что у него был хоть какой слух, а пианино он просто боялся, и обходил стороной комнатку, где оно таинственно поблескивало в тишине черным лаком.

Замечу здесь, что когда появилось пианино в редакции и с какой целью, никто не помнил. Шутили по этому поводу, что стояло на улице пианино, а потом к нему начали пристраивать разные кабинеты, в одном из которых оно и оказалось, и почему-то сразу на третьем этаже. А что такое редакция газеты! Бурлит в ней богатая жизнь, не всегда успеваешь сбегать в столовую на обед. Постоять, побалагурить - пожалуйста, а пианино… Мимо него торопливым шагом проходили служащие со слухом и без такового, талантливые и не очень - пианино грустило, и никто ( я не помню), никто, никогда не заходил к нему в комнату, никто не гладил пианино по его гладкой черной спинке, как кошку, и, тем более, никто на нем не играл. Всем было некогда.

Однажды я, сильно задержавшись на работе, проходил мимо заветного «музыкального кабинета» по каким-то, уже сейчас и не вспомню, своим делам. Так вот, проходя мимо двери, где стояло пианино, я неожиданно для себя услышал раздававшиеся в комнате некие звуки.

Я открыл дверь и увидел сидящего за пианино Ашота. Он играл. Бил один пальцем по клавишам и что-то при этом намурлыкивал. Пианино звуки издавало весьма забавные, но было довольно собой, на него наконец-то обратили внимание, ему почесали животик, коснулись клавиш, и все это ему сделал не кто-нибудь, а Ашот. Так какая разница, что он играл! Ашот обернулся.

-Ты играешь? – спросил я, потерев в недоумении лоб – А что ты играешь? – уж не «лунную» ли…- хотелось еще спросить мне, но я сдержался.

-Э –отмахнулся Ашот за меня, - «сонату 14» хотел попробовать, не получается.- Ашот покраснел.

-А сыграй-как еще раз – попросил я его, - что-то это мне напоминает.

Ашот взял несколько нот.

- Ну, да, точно! Здесь нужно только добавить вот так – я ткнул пальцем в клавишу, - и вот так, видишь, какая музыка получается? - Ашот скривил губы.

-Ну, не узнаешь?

-Нет! –мрачно ответил мне Ашот, - не узнаю.

-Это же известная песня, - сказал я, - ра-ра-ра-ра-ра-ра-ра, ра-ра-ра-ра-ра-ра-ра, «На Кавказе есть гора, самая высокая, а под ней течет Кура, самая глубокая». Я улыбнулся.

Ашот тяжело наклонил голову.

-А еще раз? – сказал он, не поднимая лица..

Я прочитал ему весь текст песни и напел. Потом наиграл одной рукой. А потом спел под наигрыш.

- Неужели ты не слышал эту песню, ее же все знают?

- Я не знаю.

Я придвинул к нему свободный стул, который стоял тут же, рядом с пианино. Ашот достал из кармана пиджака пачку сигарет, положил ее на клавиши, и нервно вздохнул. Темная металлическая зажигалка с откидным верхом весело кляцнула, осветившись ярким золотым светом и тут же снова погрузилась в свою собственную тень.

-Ашот –позвал я его.

Тот не откликнулся. Сизый дым ровно поднимался к потолку. Ашот смотрел прямо перед собой в одну точку.

- Ты что опять о «Лунной сонате» задумался, - нагрубил я ему, нарочно сказав это ненавистное для Ашота - «Лунная». Просто так нагрубил, из вежливости. Ашот обернулся ко мне и загробным голосом произнес: « Я никогда ее не слышал.»

-Что не слышал?

- Лунную твою не слышал я. – каменное выражение лица его не менялось.

- Лунную, извини, сонату номер 14, до-диез минор, опус 27, номер 2, куази уна фантазия, посвящение Гвиччарди, которую Рельштаб назвал лунной, а Берлиоз, сказал, что она солнечная, ты ее не слышал? – я был озадачен, верить словам Ашота было невозможно.

- Нет.

Я взял из его пачки сигарету и тоже закурил. Мы сидели и философски молчали, роняя пепел в кафельное подстулье……

-Ашот - ткнул я его по-дружески в плечо, так как молчание затянулось - да брось ты. Ну, не слышал, так и не слышал, подумаешь! Хотя!..- я недоверчиво покачал головой, - этого ведь не может быть!..

Крышка пианино была открыта, клавиши отдыхали, как распаханные поля алазанской долины, и от плодородной почвы поднимался пар. Долина грелась в утреннем солнце, купаясь в солнечном свету, сквозь волны которого казалось проплывают нотные знаки сонаты номер 14, до-диез минор. В комнате было тепло и уютно. Тут Ашот потянулся, посмотрел на меня, и обронил с улыбкой, как ноту, которую точно знал прежде, но вспомнил только сейчас: Сакартвело.

- ?

– Грузия, - сказал Ашот . –далеко моя Грузия… А Армения еще дальше …уна фантазия…- и посмотрел на огонек сигареты, который, как еще более далекий и мистический Арарат, горел ровным немерцающим огнем.