Театральная арабеска из цикла "Сказки нового века"

 

                                                                             Посвящается Нэйл.

 

Однажды он вошёл в театральную мастерскую – просто спустился по ступенькам из узкого коридорчика, как все. Правда, от всех он отличался: при ходьбе чуть прихрамывал, величаво опираясь на элегантную трость.

А роста, в общем-то, был небольшого.

Немногочисленный местный народ, в отличие от меня, не сразу и заметил его появление: незнакомец вдруг оказался рядом – и всё.

– Мне вас рекомендовали, – вместо приветствия коротко произнёс он, обращаясь как-то ко всем сразу.

Но каждому показалось, что обращаются именно к нему.

Загадочный незнакомец опустился в кресло, небрежно пристроив рукоятку трости на истерзанном жизнью подлокотнике; вскинул на колени сытый кожаный портфель.

Щёлкнули замки.

На Ольгином столе, заваленном лоскутками, скомканными эскизами, засохшими огрызками бутербродов, появилась добротная картонная коробка с высокой крышкой.

Все – Клавуся, Мадам Юля, Ольга и я – сразу затаили дыхание.

Незнакомец снял крышку…

 

Знаете, что такое «сон наяву»?

Я раньше не знала. До этого случая.

Когда вы находите вдруг прозрачный, похожий на застывшую каплю воды, сверкающий камень на дне родника… когда пролетающая птица внезапно роняет в ваши руки сияющее солнечное перо… когда из лунного луча, игры света и теней, медленно сотворяется призрачный образ – и вы видите, созерцаете его, вопреки всем доводам протестующего рассудка…

Когда…

 

Среди незыблемого хаоса раскройного стола явилось очаровательное создание: фарфоровая малютка с лицом избалованной девочки. Её потрёпанные локоны были в беспорядке, изношенный корсаж почти не скрывал беззащитного кукольного тельца… Но крошечные ступни в потёртых башмачках с недетской уверенностью упирались в поверхность обитого бархатом пьедестальчика.

Незнакомец несколько раз повернул незаметный ключ…

Дрогнул-всхлипнул валик – и звуки музыкальной шкатулки наполнили комнату.

Маленькая танцовщица изящно подняла опущенную руку с обломанным веером, медленно поворачиваясь вправо; затем, столь же неторопливо, развернулась влево, опуская при этом веер – и поднося к лицу серебряное зеркальце…

 

Все потрясённо молчали. Понятно, не всякий день доведётся наблюдать танец старинной механической кокетки: даже в музеях, если повезёт натолкнуться, эти игрушки дремлют без движения, в тщетном ожидании магического поворота ключа.

Но было ещё что-то…

Я не могла оторвать взгляда от распахнутых глаз фарфорового существа: казалось, в них светилась жизнь, сознание – и какое-то скрытое торжество.

Над чем, над кем?

Завод кончился. Фарфоровая танцовщица замерла.

– Какая прелесть! Как жаль.., – с восхищённым сочувствием выдохнула Мадам Юля.

Незнакомец живо обернулся к ней:

– Вы, конечно, видите в каком она состоянии? Здесь необходима реставрация, рука мастера. Ведь вы – художник, я не ошибся? Я полагаю, вы не откажетесь?

Его вопрос прозвучал как утверждение, почти указание. Даже всеведущая Мадам Юля слегка растерялась:

– Я? Но… Здесь, скорее, нужна швея. Да-да, именно – кукольная швея! Вот Ольга могла бы… У нее исключительно золотые руки!

Ольга поспешно замотала головой.

– Ни-ни-ни! Я не возьмусь ни за что! Я театральных кукол одеваю, здоровенных. Мне ещё не приходилось иметь дело с такой… с такой деликатной работой.

Но странный Хромой, похоже, уже принял решение.

– Всегда приходится делать что-то впервые, – почти улыбнулся он: не губами, а легчайшим оттенком голоса. – Я знаю, у вас это превосходно получится!

Ольга всё еще колебалась. Все дружно бросились уговаривать её. А в глубоких глазах незнакомца уже светилась лукавая уверенность в успехе. На какое-то время все отвлеклись от самого предмета спора – от куклы. Я взглянула на неё и – могу поклясться! – перехватила насмешливый взгляд её фиалковых глаз. На долю секунды эти глаза задержались на моём лице, скользнули прочь, отыскали Ольгу… Крошечная рука с зеркальцем дрогнула, казалось, случайно, – и зеркальный зайчик коснулся Ольгиного лица.

Я зажмурилась.

– Хорошо, – тотчас сдалась Ольга, – я постараюсь.

– Вот и чудненько! А веер мы со Малявочкой сделаем, – обрадовалась Мадам Юля, поворачиваясь в мою сторону. – А, Малявочка? Ты у нас китаец почти, сладишь веерчик мелкоскопический?

Я открыла глаза. Кукла таращилась в пустоту бессмысленно и очаровательно.

Обычное кукольное личико – счастливое, на грани полного идиотизма…

– Их бин, – машинально кивнула я с тарабарским поклоном.

Таинственный Хромой пристально посмотрел на меня – и отвернулся.

Странный такой взгляд…

 

В крошечном мирке театральных мастерских было всё: рабы, надсмотрщики, шпионы, непонятые гении. Разочарования, успехи. Любовь. Были ещё неудобоваримые порядки, странные вещи, фальшивые деньги – как везде. Был и свой властелин-тиран – начальник и настоящий деспот. В силу редкого стечения обстоятельств аристократическая европейская кровь причудливо смешалась в нём с восточной, породив личность исключительную. Он мог и миловать, а мог казнить без суда – и казнил частенько: летели с плеч головы провинившихся, особенно – театральных бутафоров. Казнённых быстренько сменяли новички, мы едва успевали запоминать их имена. Наш тиран, Валериан Генрихович, он же Валериан Кровавый – начальник мастерских и кукольный механик в одном лице – царил над нами, как кровавый шекспировский герой.

А, значит, скучать не приходилось.

Вот и сейчас, эхом царственной поступи разгоняя тишину коридорчика, он шествовал к нам: вершить судьбы и поворачивать колесо истории. В дверях тиран на мгновение столкнулся с выходящим незнакомцем. Тот оглядел Кровавого с головы до ног довольно бесцеремонно; затем отвернулся – и вышел.

Тиран исполнился неподдельного монаршего изумления. Возможно, это спасло кого-то из нас от скорой и неминуемой расправы.

– Что за наглость?! Кто это? – вопросил Кровавый, сурово глядя вслед дерзкому посетителю. – Кто смеет тут в рабочее время…

Но Мадам Юля молча указала ему на нашу фарфоровую гостью. Глаза Кровавого встретились с наивным взглядом кукольной кокетки и – о чудо! – тиран расплылся в приторной улыбке.

Все с облегчением вздохнули: гроза прошла стороной.

Она приворожила его, точно вам говорю…

 

Дни шли за днями, а таинственный незнакомец всё не шел у меня из головы. Его насмешливый взгляд, элегантная хромота, неведомое содержимое загадочного портфеля, исторгнувшего из своих недр столь странное фарфоровое создание, будоражили моё неуёмное воображение. То мне казалось, что это засекреченный граф, живущий, вопреки пресной волоките будней, своей тайной графской жизнью, состоящей из незаурядных поступков, романтических тайн, скучновато-незыблемого ежевечернего музицирования – и, конечно же, чудом уцелевшего сказочного наследства его прадедушек и прабабушек. То он становился магом – сильным магом, но вовсе не добрым, азартно противостоящим своим многочисленным скрытым врагам. Искусными чарами он оживлял неживое; куклы служили ему, его особым коварным целям.

То незнакомец представлялся мне самим дьяволом – хромым, с искрой в глазу.

Вскоре выяснилось, что не только меня он лишил покоя.

– Что-то давно иностранец наш не идёт, – обронила как-то Клавуся: слишком буднично, чтобы счесть слова её простой болтовней.

Она явно изнывала от любопытства.

– Какой иностранец? – чересчур небрежно спросила Ольга.

Она-то уж точно всё это время не находила себе места!

Ольга вообще не выносила загадок: всякая нераскрытая тайна мучила её до кожного зуда; любой, доверенный ей, секрет лежал на сердце тяжёлым бременем до тех пор, пока не срывался в мир с предательского её языка.

Обычно это случалось скоро…

– Хромой. Тот, что девочку принёс, – не отрываясь от шитья, уточнила прилежная Клавуся.

Заметьте: она не сказала: «куклу»!

– Да, не идёт, – кивнула Ольга. – А мне очень бы надо с ним посоветоваться… уж не знаю, какую тут ленточку крепить на корсаж. И кружева вот я подкрасила чаем – подойдут ли.

Сразу так много причин…

И слово «девочка» её нисколько не удивило.

– А… А вам он не показался… странным? – осторожно поинтересовалась я. – Этот Хромой?

– Богатый, видать. Портфель – вон, какой шикарный! И трость дорогущая, – согласилась Клавуся. – Может, из бандитов.

Вот так поворот! Я попыталась представить незнакомца главарём банды головорезов. Или шайки каких-нибудь мошенников, ворочающих крадеными состояниями – нет, слишком скучно. Разве что, предводителем пиратов… Кстати, и нога хромая. Возможно, протез.

В пираты он годился.

– А покажи, Ольга, как получается, – зевнув, попросила Клавуся.

Ольга охотно – она явно гордилась своей работой! – отперла шкаф и осторожно сняла с полки танцовщицу, нежно обёрнутую для сохранности индийским шёлковым платком. Теперь на кукле была новая кружевная юбка, атласный корсаж отливал багрянцем спелой вишни; тугие каштановые локоны изящно обрамляли головку.

Фарфоровая девочка казалась довольной.

– Хороша!

– С тебя веерчик, – повернулась ко мне Ольга. – Обещала.

– Будет, будет вам веерчик.

– Клава! Ольга! Быстро ко мне! – громом прокатался по мастерским вопль Валериана Кровавого.

– Вот дьявол! Опять, небось, руку повредил, – проворчала Ольга, на ходу прихватывая из ящика бинт и перекись водорода. – Точно, что Кровавый. Чёрт безрукий!

У неё с тираном были свои отношения.

Ольга вышла, за ней проковыляла вездесущая Клавуся. Я осталась одна с фарфоровой гостьей.

Девочка смотрела сквозь меня ясно и бездумно – так восхитительно.

– Я сделаю тебе веер, лучший веер, какой ты только можешь вообразить, маленькая лгунья. Только скажи: кто ты? Кто твой хозяин?

Кукла безмятежно молчала.

 

Вам снятся цветные сны? Кто-то – не помню – давно, еще в детстве, уверил меня, что цветные сны видят только сумасшедшие. И в глубине души я должна была признать себя таковой – мне ведь снятся лишь цветные. Всегда – лишь цветные.

С тех пор я спрашиваю всех: какие сны вы видите?

И выясняется, что цветные. Или никаких.

Похоже, весь мир сошёл с ума…

 

Крошечный веер лежал на столе: тончайшие бамбуковые лучинки-лучики и лоскуток прозрачного шелка, как лепесток бледной розы. На золотистом шнурке две бисерные кисти размером с горошину.

– Ох…я красота! – похвалила Мадам Юля.

Она любила ввернуть крепкое словцо. Оскорбительные для большой литературы слова она склоняла, спрягала, сокращала в меткие наречия, разворачивала живописными прилагательными и, мастеря из них чудовищные для ханжеского уха фразы, щедро пересыпала их энергичными деепричастиями – тех же непристойных корней.

Истинный, истинный художник!

Мадам Юля склонилась над веером и тонкой кистью выводила на нём зрелые изгибы своих обожаемых хризантем. От неё по-осеннему пахло дорогими духами. Пахло «Климатом».

Духи «Климат» – так Ольга прочла однажды загадочную надпись на шикарной французской бутылочке: по буквам, как все мы привыкли в школе.

Дурацкая эта шутка у нас прижилась.

Веер получился японский и очень-очень старинный.

Мы здесь в театре, в мастерских, давно привыкли делать то, чего в природе никогда не существовало. Причём, так убедительно, что не оставалось ни малейших сомнений – именно таким это неведомое «нечто» и должно было быть.

Я вложила веер в кукольную руку, закрепив тоненьким штырьком.

– Держи, держи, маленькая обманщица, – украдкой шепнула я, склоняясь над застывшей танцовщицей. – Уж я-то знаю, что ты прекрасно сама это можешь.

 

В ту же ночь она пришла ко мне во сне.

Фарфоровое личико было живым, тёплым, глаза сияли.

– Я – Агата, – улыбнулась она. – И я живая. Это поняла только ты, и то лишь потому, что я сама этого захотела. И не спеши узнать больше. Ещё успеешь, подружка.

Она обвила мою шею своими крошечными ручками так крепко, что мне стало трудно дышать.

Я проснулась с бешеным сердцебиением…

 

На следующий день, выходя от опальных бутафоров, я услышала в швейной мастерской смех, голоса – и живо спустилась туда по скрипучей лесенке.

Таинственный Хромой сидел в кресле, спиной к двери. Знакомая трость отдыхала на подлокотнике. Кукла красовалась рядышком, на столе.

– Очаровательно! Прелестно! Какая тонкая работа! Просто восхитительно! – посетитель щедро осыпал комплиментами зардевшуюся Ольгу, Мадам Юлю – а, заодно, и подвернувшуюся Клавусю. – Это лучше, чем можно было вообразить! Даже лучше, чем было… было когда-то.

– Вы это помните? Помните, как было когда-то? – искренне удивилась Мадам Юля. – По-моему, для этого вы ещё слишком молоды – хо-хо-хо! Ведь этой кукле никак не менее ста лет!

Незнакомец рассмеялся:

– Девяносто девять, всего лишь девяносто девять! Полюбопытствуйте – вот и дата.

Он перевернул куклу – локоны взметнулись, точно пугающие крылья ночного мотылька. На подставке была надпись «1878 годъ. Агата».

– Так вот как зовут нашу очаровательницу! Агата!– воскликнула Мадам Юля.

Я вздрогнула и задела локтем шаткую гладильную доску. Утюг, звякнув, завалился на бок. Незнакомец обернулся:

– Вы не обожглись?

– Нет. Утюг холодный.

– Будьте осторожнее, – улыбнулся он.

Странная, странная улыбка…

– А я вот чего спросить хотела, – отвлекла Хромого Ольга. – Про ленточку на корсаж. Эта подойдет ли? Я что-то сомневаюсь, прежняя была понежнее.

– Да, эта не годится, – согласился незнакомец, едва взглянув на ленточку. – Нужна другая. Помните, как на антикварных коробочках с драгоценностями? Я принесу.

Антикварные коробочки с драгоценностями! Ну и фрукт.

Он простился и вышел. Все потихоньку вернулись к своим занятиям. Только Ольга долго разглядывала надпись на подставке, ковыряя её перламутровым ногтем и с большим сомнением качая головой:

– Надо же – Агата! Склероз-склерозом, но этой надписи раньше тут не было…

 

Вскоре пропал наш начальник, пропал внезапно. Он не вышел на работу, что, само по себе, было явлением исключительным. Сначала тирана сочли больным, но быстро выяснилось, что нет его и дома. Версии выдвигались самые фантастические: от небывалого загула по причине утаённого от жены бешеного наследства дяди-хана – до просто несчастного случая насмерть.

– Какой несчастный случай? – ухмылялся, энергично потирая руки, второй кукольный механик, Максим. – С ним-то?! Да на него кирпич упадет – и то промахнётся. Ждите, скоро объявится, злодей наш.

Но злодей не объявился. Ни старания родственников, ни усилия милиции не принесли никаких результатов.

Тиран бесследно исчез.

Максиму поручили временно замещать Кровавого, и он третью неделю с усердием обмывал назначение. Дисциплина ослабла, работа шла своим чередом.

В мирке мастерских настали смутные времена.

На фоне таких небывалых событий очередное появление странного Хромого прошло почти незамеченным. Он вручил Ольге обещанную ленточку, полюбовался фарфоровой красавицей и объявил, что зайдёт через неделю – забрать куклу и полностью расплатиться.

Выходя, он на мгновение склонился над маленькой танцовщицей, точно поправляя её локоны, но я была уверена: он что-то шепнул ей.

Агата улыбалась.

 

На следующий день, заканчивая кукольный наряд, Ольга уколола палец. Пустяшная ранка воспалилась и никак не хотела заживать; затем распухла и вся рука. Пришлось отправить Ольгу к хирургу. Ей дали больничный, назначили уколы, процедуры… Какая уж тут работа!

Тут-то и позвонил Хромой. Как водилось, в отсутствие Ольги к телефону подозвали меня. Незнакомцу срочно требовалась кукла, да, как на грех, у него разболелась нога, и он нижайше просил доставить Агату к нему домой. Тем более что это буквально рядом.

Он назвал адрес.

Всё звучало так убедительно… Но что-то смущало меня – что-то едва уловимое.

Боясь взглянуть на неё, я водворила в футляр обёрнутую шёлком возмутительницу нашего спокойствия, вышла из театра – и окунулась в мокрую петербургскую осень. Под ногами шуршали ворохи янтарных листьев, а мне казалось: это кукла ворочается в своей коробке. Я даже замедляла шаги, останавливалась, прислушиваясь… Нет, тихо…

Вот и высокая арка подворотни, помутневшее витражное окно на сумрачной лестнице, кружевные и очень пыльные чугунные перила – всё, как и следовало ожидать…

И звонок на двери был старинный, механический.

Как ключик кукольного завода.

Я осторожно повернула его два раза, точно приводя в действие пружину неведомого устройства. Протяжная трель рассыпалась по длинному коридору, угасая в глубине. Прошаркали чьи-то ноги, замок звякнул – и дверь медленно отворилась…

Я вошла. Того, кто отпирал, в прихожей уже не было. Горел бледный розовый светильник, похожий на газовый рожок из безвозвратно ушедшего века. В большом тусклом зеркале я наткнулась на растерянный взгляд моей зеркальной спутницы, словно вопрошающий: что мы делаем здесь?

– Проходите, проходите! – донёсся из недр квартиры знакомый голос, от которого я невольно вздрогнула. – Извините, что не встречаю.

В дальнем конце прямого тёмного коридора пробивался слабый свет из полуоткрытой двери. Я помедлила мгновение – и пошла на этот свет.

И на этот голос.

Голос из сна.

 

Считается, что внезапное удивляет. Мне кажется – это не так. Когда что-то случается внезапно, для удивления уже не остаётся места: мы испытываем неловкость, испуг, растерянность – мы просто выпадаем из равновесия.

Кроме тех случаев, когда «внезапное» давным-давно ожидалось.

И это ожидание таилось – где-то на самом донышке души…

 

Передо мной была Агата.

Нет, не кукла.

Она не красовалась на столе, эффектно вскинув новёхонький веер.

Агата сидела в кресле у окна, откинув на мягкую бархатную спинку прелестную головку в каштановых локонах. Я растерянно взглянула на кукольный футляр – Агата в кресле рассмеялась. Она стремительно поднялась, подошла ко мне, мягко взяла коробку из моих рук, поставила на овальный столик.

Я заворожённо наблюдала, как она снимает крышку…

В коробке была Мадам Юля, настоящая Мадам Юля.

Маленькая Мадам Юля – в своей любимой, сшитой «по косой», клетчатой юбке и блузе из синего шелка. Пухлые ножки Мадам скрестились в эффектной балетной стойке, той самой, которую она охотно демонстрировала нам всякий раз, когда, выпив чаю, вспоминала бурную творческую юность.

Агата повернула ключик: музыка зазвучала – и Мадам Юля энергично задвигала руками, казалось, прищёлкивая невидимыми кастаньетами.

Ей всегда так нравились испанские танцы…

– Ты удивлена?

– Не… совсем нет, – ответила я, не отрывая глаз от танцующей Мадам. – Но… Но почему она?

– И не только она, – загадочно улыбнулась Агата, – смотри же!

Она указала на высокий шкаф у окна, шкаф во всю стену. За стеклянными дверцами на полках стояли куклы, механические куклы, подобные той, что некогда принёс нам таинственный незнакомец – много, много кукол! Продавщицы цветов и мороженого, дворник с метлой, трубочист, повар с медной кастрюлькой, охотник с собакой, строгий милиционер, музыканты со всевозможными инструментами, целый оркестр.

Агата открыла дверцы, предлагая мне хорошенько рассмотреть своё уникальное собрание.

– А она, – усмехнулась Агата, устраивая Мадам Юлю между балериной и нагловатым цирковым жонглёром, – она показалась мне забавной.

Тут, к ужасу своему, я увидела на верхней полке пропавшего нашего начальника, Валериана Кровавого.

– Как? И он?!

– И он, – кивнула Агата. – Такой редкий экземпляр. Я просто не смогла удержаться.

Коварная очаровательница сняла с полки маленького тирана – и он возмущённо заскрипел руками и грозно заворочал глазами. Такой сердитый…

Но мне показалось, что на дне его свирепых глаз таится отчаяние.

Агата водворила Кровавого на его теперешнее место. Я проводила несчастного взглядом – и вдруг заметила сбоку, в самой глубине шкафа, таинственного нашего незнакомца, с неизменной тростью в руке.

– Хромой? Неужели… Неужели, и он – кукла?! – невольно вырвалось у меня.

– Все мы – куклы, – усмехнулась Агата. – Вещи живут долго-долго, дольше людей. Куклы живут долго. Иногда мы становимся людьми… на какое-то время, когда нам этого хочется. Выходим в свет, смотрим, как меняется мир. Хотя, в принципе, мало, что меняется в этом мире. Ты сама это поймёшь… поймёшь неизбежно.

Она протянула ко мне свою нежную, сияющую, как фарфор, руку.

Я должна была бы отпрянуть – но не смогла.

Она коснулась меня.

Голова моя закружилась – мне показалось, что я стремительно падаю в бездну.

Всё вокруг вдруг стало таким огромным…

 

2001 г.