(Из цикла "Проклятый век")

 

- Мама, а почему мы гадаем всем, кто дает нам монетки, но никогда не гадаем себе?

- Ты не поймешь, Гета. Ты еще маленькая...

Пальцы мамы ласково расплетают спутавшиеся кудри девочки.

- Ну мне-то погадай!

- Нет, нет... я уже гадала тебе однажды, смотрела твою судьбу... Больше нельзя.

- Ну мама! Дай, я сама себе погадаю!

- Не смей! - резкий голос отца обрывает спор, и Гета испуганно жмется к цветастому подолу мамы.

- Уходим, - говорит старый гитан. - И здесь это проклятье - вся христианская земля словно сошла с ума. Все охотятся друг за другом, убиваю чужих и своих... Не успеешь уйти, как тебя догоняет пламя христианских костров. Женщина, поднимай ребенка! Мы уходим.

 

1.

 

Острая травинка сунулась в нос, дразнит, щекочет, и пошевелиться, чтоб избавиться от негодяйки, боязно, а чихнуть еще страшнее.

А внизу - страсть и похоть, срам и бесстыдство, а ты лежишь и молишься, и с ужасом чувствуешь, как под шепот святых слов гнусно затвердевает плоть и суть, и в твои двенадцать лет это страшно и стыдно, а внизу идет пир...

... Говорили же Шарло - нельзя ходить ночью в лес в Вальпургиеву ночь. Нет, понесла нелегкая, что зовется неуемным любопытством, на чертово место Дикий Овражек. И вот теперь Шарль лежит, и смотрит на непотребство, на того, чье имя нельзя произносить вслух, на лицо знакомое и лица незнакомые, на полуголые груди и обнаженные ноги. Громко закричала ночная птица, и потонул вопль в чарующих звуках дьявольских инструментов, что звал и манил, и будоражил юношескую плоть, и голос юной ведьмы очаровывал, но Шарль глядел во все глаза и потому видел, что не все ведьмы прекрасны, другие черны и с бородавками, и ужасен лик того самого, и безумным потоком льется красная влага, окропляя и оплодотворяя грешную землю. Старая беззубая карга смеется, и обнимает ее греховная юная ведьма, и обоих прижимает к себе черный и страшный, как сама тьма в глубинах души.

Ведьмы, шабаш - и страшно так, что не пошевелиться. Шарло напряженно застыл, и жутко болели окаменевшие мышцы, а пошевелиться не было мочи. "Околдовали, в соляной столп обратили", - мелькала мысль. Страшная синяя рожа промелькнула на той стороне оврага, и мальчик от ужаса едва не потерял сознание. Что-то липкое и темное сползало по ноге.

- Господи, я хочу отсюда уйти! - молча кричал затаившийся в душе страх.

Удушливо пахла весенняя зелень, и Шарло задыхался в первом остром наслаждении и страстно молился одновременно.

 

2.

 

- Матерь Божья, да шоб я хоть раз поперся на Дикий Овражек, - на сизой харе Пропойцы Пьера отражалась искренняя убежденность в силе своей клятвы. - Шоб мне провалиться, и в жизни не пить!

- Никак, папаша пожаловал, - выглянул в окно Франсуа Жардин. - Гляди, почти тверезый. Хотя изгваздался - свинья свиньей. Словно в луже ночевал.

- Лю-ди! Люю-ди! - Пьер встал посреди улицы и теперь голосил, покачиваясь, с пустой бутылкой в руке. - Восславим Господа нашего! - Жардин воздел руку с бутылкой на манер распятия. - Будить кюре! Ибо узрел я диавола со всеми чертями и развратными ведьмами... ик...

- Ах ты старый черт, опять нажрался, скотина! Ну, я тебе покажу чертей, хрен лысый! - почтенная супруга Пьера Жардина выскочила на улицу в одной сорочке, накинув только изрядно рваную шаль. - Что ж ты, наглая ты харя, меня перед людьми позоришь! Что вопишь, словно прут каленый в задницу вставили!

- И совсем не лысый! - вступился за честь своей натуры Пьер. - Клянусь Мадонной и всеми святыми! Как есть видел!

- А то святым есть дело, лысый или не лысый! - возмутилась супруга.

- Да я не про то! Я про то, что видел!

- Вот слава те, Господи, что зеньки не повыкалывал! Где ж ты шлялся, свинота, что рубаха, почти новая, как колючками изодрана? Я тебе ее для того шила?! Никак, в терновнике с бутылкой обжимался!

- Да видел, говорю ж тебе! И диавола, и ведьм, и младенца нехрещеного...

- Что видел? Что ты видел, пьяница? Чертей на дне бутылки ты видел?!

Народ стал просыпаться и выглядывать в окошки. На небе осталась только одна утренняя звезда, и спать хотелось гораздо меньше, чем принять участие в семейной драме. Позевывая, общественность стала подтягиваться к месту скандала.

- Тетя Полетт, да что вы не верите, он, конечно же, не только чертей видел, но и с самим нечистым пил! - кинул какой-то остряк.

- Ни боже ж мой, - заверил Пьер. - Я, как только их увидел, сразу бросился бежать. Они мне вслед кричали: "Стой, стой! Иди к нам, нальем!" - а я так сразу повернулся - и ну бежать!

- Ну, это либо подвиг, либо явное повреждение ума, - развел руками трактирщик Жак.

- Либо заливает, - высказал еще одно предположение сын Пьера, Франсуа. - Чтоб папаня да от халявной выпивки отказался?

- Никакого почтения к батюшке, - хихикнула его невеста Анетт.

- Ты, скотина, сколько еще будешь кровь мою пить? Сколько ты еще будешь семью перед людьми позорить, пьянь?!

- Полетт, голубушка, да я ж побожусь! Как есть своими глазами видел: сидит бабье, как есть ведьмы! Черные и голые!..

Народ загоготал, Полет побагровела.

- Ну, не то чтоб совсем голые, - смутился Пьер. - Но так, сиськи из корсажа торчат. У некоторых с сосками...

- А у некоторых без сосков! - заржал Франсуа. - Отрезали! Ну, папаня, ты нажрался!

Трактирщик, тот уже сидел, прислоняясь к плетню, и всхлипывал, держась за живот. А вот супружница Пропойцы, видать, не оценила эротических видений мужа. Влетев во двор, она повела взглядом, что б схватить - ухватила метлу, выскочила на улицу и начала обхаживать супруга и древком, и прутьями под хохот толпы.

- Ой, ой! - причитал Пьер, кружась волчком. - Да я ж ни боже ж мой... я ж ни одним глазком... и ни в одном глазу...

- Эй, дядя, а там, среди ведьм, твой жены не было? - поинтересовался кто-то из соседей.

- Кажись, не было, - нахмурился Пьер, припоминая, и тут же присел под новым ударом. - Ой, женушка, клянусь, не было!

- А то с такой метелкой только по шабашам летать, - подмигнул Рыжий Жан Косому Жану.

- Не, тетю Полетт и три метлы не поднимут, - рассудил Косой, и тут же заверещал: - Ой, тетушка, я же не ваш муж!

Скандал, похоже, разбудил кюре. Неслышно он подошел к толпе и, прочистив горло, начал негромко, весомо и внятно стыдить Пропойцу:

- Вы бы, уважаемый, постыдились бы появляться на людях в столь непотребном виде. Виноградная лоза создана Господом для увеселения нашего, но не для постыдного времяпровождения...

- В кругу голых баб! - выкрикнули из толпы.

- Клянусь, не было! - плюхнулся на четвереньки Пьер - то ли перед кюре, то ли перед запыхавшейся от нанесения побоев женой.

- Каких голых... женщин? - нахмурился кюре.

- Как есть побожусь, - торопливо забормотал Пьер. - Сидят ведьмы, одна другой краше... тьфу! Ой, Полетт! Черные, у некоторых ноги, у других сиськи...

- А у других ни того, ни другого!

- Гагага! - ответила толпа.

- ... неприкрытые, и пляшут, и тоже ноги всякие видны...

- И срам, - глубокомысленно заметил трактирщик.

- Срам! - поддержал Пьер. - То есть срама-то не видал, но стыдоба. Ну вот, танцуют они, пьют из кубков, а посреди сидит черный такой - ну сам сатана...

- Ты это что ж, пьянчуга, так подробно рассказываешь? - прищурилась Полетт. - Это, значит, ты, кобель, сидел и рассматривал, как они ногами сисястыми размахивают? Ах ты мерин кастрированный! Туда же еще! Как жену, так не помню в который раз, а как чужие сиськи, так он всегда горазд!..

- Подождите, тетушка Полетт, дайте дорассказать! Любопытно страх!

- Давай, дядя Пьер! Вон даже кюре интересно...

- Да, да... я ж и говорю: сижу, я смотрю... Полетт, я ж от страха к земле прирос! И вижу, диавол как есть нашу Марго обнимает...

- Кого?! - мать Марго, жена не последнего в околотке человека - управляющего баронским имением - угрожающе надвинулась на Пьера.

- Ха, Изабель - а говоришь, дочка-то невинная? - заржали в толпе.

- Тихо, тихо! - поднял руки кюре. - Вы бы, Пьер, перестали уважаемых людей оскорблять. И так уже до чертей договорились...

- Как есть было, ни боже ж мой! - заверил Пьер. - Девку видел... ну точно - вылитая Марго... Ну, похожа так...

- Продолжай, Пьер! - клубничка понравилась почтенному собранию, и появился повод неделю чесать языки вокруг известной всем особы, благочестивой до тошноты в пятках.

Воодушевленный Пропойца продолжал:

- Тот, значит, приобнял Марго, а рядом такая карга сидит - тьфу! Вся в бородавках, и уродина же! Лет сто! Я б на такую и не глянул, лучше Полетт... Ой! Я же говорю: лучше Полетт никого нет!..

- Писарь Лурье рассказывал, что в одном городе ему один писарь говорил, что как-то одну ведьму судили, а он там в одно время в суде служил и записывал, - подал голос Франсуа. - И записал, что она говорила, будто на шабаше диавол всех баб берет - только молодых спереди, а уродин - сзади...

- То есть Марго брали спереди! - радостно заключил Рыжий Жан.

- Закрой рот, - посоветовал кюре. - Хватит. Пошли все по домам. Развели непотребство. Чтоб все завтра же пришли ко мне на исповедь. А вас, юный Жардин, я бы желал подробно расспросить, где вы понабрались этих похабностей...

- Что, интересно, падре? - подмигнул Франсуа.

Кюре негодующе развернулся к наглецу, но толпа заглушила слова святого отца:

- Так давайте же дослушаем! Пьер, скажи - что там еще делали? Диавола в зад целовали?

- Чего не видел, того не видел. Младенцев нехрещеных видел...

- А откуда знаешь, что нехрещеных?

- А что ж они, хрещеных на шабаш понесут? - логически заключил Пьер. - Ели, пили, песни пели, жарили мясо...

- Нехрещеных младенцев!

- Не, нехрещеные младенцы живые были... орали.

- Дык правильно, их, небось, на мясо резали!

- Не видал... может, потом и резали. А только я не досмотрел. Тут эта девка... как есть Марго...

- Ах ты пьянь!

- Молчи, Изабель! Небось сама рядом с дочкой сидела! Только ты, конечно, зад подставляла...

- Ах ты тварь!

- Изабель, что споришь - не молодка, поди...

- А ты, Жанетт, раскрасавица! Все черти под юбку лезут!

- Да уж не то, что ты, соседушка! Ко мне лезут, а тебе и завидно!

- Да я женщина приличная, ко мне, может, еще больше, чем к тебе, лезут!

- К тебе? Косорылая!

- А твоя курица в мой огород залезла! Вот пойдет еще раз - топором перешибу!

- А твой боров еще раз в капусту сунется - на сало пойдет!

- Тварь!

- От твари слышу!

- Тихо! - заорал кюре.

- Тихо, падре интересно! - заверещал Косой Жан.

- Тьфу! - кюре развернулся и пошел домой.

- Ну, позвала меня Марго, - продолжил Пьер, когда толпа немного стихла. - И тут самый главный черт вскочил и закричал: "А позвать его сюда! Пусть чарку с нами выпьет!" Ну, тут я так и обмер, подскочил было - ан в штанах-то запутался...

- Папань, ты что, штаны-то за большим спустил? Места больше не нашлось? - хмыкнул Франсуа.

- Да тебе ж сказали - там баб было-то! И все голые! - заржал Жан Косой. Толпа повалилась в истерике, а Пьер покраснел.

- Ах ты позорище... ах ты стыдобище... - Полетт, наоборот, побелела от ярости и надвигалась с метлой на Пропойцу. Тот плюхнулся на зад прямо в пыль и медленно отползал от надвигающегося возмездия. - Ах ты рукоблуд несчастный! Ах ты потаскун ходячий! Где кюре?!

- Кюре!!! - заорал народ.

- Что такое? - кюре вернулся с полдороги. - Что еще у вас случилось?

- Да что ж это такое? - возмущалась Полет. - Я требую, чтобы ему церковное наказание понести! И в тюрьму посадить!

- Да за что?!

- За рукоблудие!

- О Господи...

- До чертей допился и на ведьм глазел! - не унималась Полетт.

- О Боже... - возвел кюре очи горе. Второй раз за день упоминает он имя Господа всуе. Довели... Что за неграмотный, бестолковый народ! Что за нелегкая принесла его в этот несчастный приход? Эх, поднакопить деньжат да прикупить хорошее место... Решено: с завтрашнего дня поднимает таксу пожертвований вдвое.

- ... Ты посмотри - чертей с Марго он видал! Да, а кстати, где эта потаскуха? - опомнилась Полетт.

- Да, где Марго? - взревела толпа.

- Дома спит! Чего девке по ночам шататься! - рявкнула Изабель.

- Ага! Дома она, значит! - заорала Полетт. - А как чужих мужей совращать, так она на Диком Овражке, да?!

- Да ладно вам, Полетт, - начал увещевать супругу Пропойцы трактирщик. - Ну с чего вы взяли, что ваш муж говорит правду? Да упился он - чего с пьяных глаз не привидится! Помниться, давеча он Людовика Благословенного в огороде узрел... Чучело оказалось! Так и тут: нализался до чертей да чертей и увидел...

Народ еще малость пошумел. Полет повизжала, Франсуа поотпускал шуточки насчет развратной натуры своего папаши... занялся рассвет, пора бы в поле. Толпа начала сама собой утихомириваться и расходиться, только Полет Жардин еще бухтела, а Пьер божился... Кюре зевнул.

На дороге, ведущей к лесу с Диким Овражком, поднялась пыль. Через секунду стало видно, это бежит мальчишка Шарло, да так, словно за ним гонится тысяча чертей.

- Сынок?.. - вгляделся трактирщик Жак.

Шарло подлетел к собранию, рухнул на колени перед кюре.

Тот мигом посерьезнел. Раздраженность сменилась тревогой.

- Что произо...

- Шабаш, падре! Шабаш! На Диком Овражке всю ночь гулял сатана!

Толпа замерла. Одно дело - когда несет ахинею известный сельский пьянчуга, которого тверезым с полвека не видели, а другое - когда вот так, два человека, не сговариваясь...

- Так у нас ведьм отродясь не бывало... - обескуражено сказал кто-то.

Кюре поднял руку, призвав к вниманию.

- А скажи, отрок... Не видал ли ты на сем богомерзком сборище кого-то, кто показался тебе знакомым?

Все, от мала до велика, затаили дыхание.

Шарло облизнул губы.

- Видал. Марго... рядом с самим сатаной.

Минуту стояла напряженная тишина.

- Так где, вы говорите, Марго? - угрожающе спросил кузнец...

 

3.

 

Никогда еще не было здесь, на юге, таких пожарищ, созданных специально для ведьм. Жгли еретиков, жгли семьями и селеньями - но ведьмы и колдуньи - штучный товар в этих краях. Сожгут одну в год - и разговоров на пять. А тут жгут и жрут их языки пламени десятками, будто не юг, а Бавария или швейцарские кантоны. Словно сумасшествие рухнуло с небес на этот благодатный край и покрыло село пеленою безумия.

Королевский судья смотрел на затухающие костры, и думал о судьбе. Знала ли эта Полетт - как ее? Жардин? Знала ли она, что, обвиняя перед трибуналом Марго и еще трех дочерей Изабель, через день сама будет визжать и корчиться на костре? У каждого из нас есть враги. И страшное дерево лжи и клеветы, проклятий и огульных обвинений, разрастаясь ветвями, охватывало одну семью за другой... Полетт обвинила Марго и ее сестер, Марго обвинила Анетт, Симону и Жаклин, те обвинили Николь, старуху Мари, Жанетт, Изабель... Изабель отомстила Полетт, а та, корчась на дыбе, назвала еще с десяток имен...

Толпа уже не безумствовала, как в первые дни казней, а, поредев и оставшись почти без женщин, бездумно слонялась от одного пепелища к другому...

Зажгли три новых костра, уже с девочками десяти - двенадцати лет, потому что уже почти не было, кого жечь, и осколки толпы, как пьяные, шатались по опустевшим улицам.

Никто и не заметил, как в сухом весеннем воздухе огонек от костра перескочил на чей-то овин, и через несколько минут горели уже три соседних дома; в каком-то из них надрывался младенец, оставшийся без матери, сгинувшей во всеобщем безумии и шабаше. Через час пылала вся деревня, а потом занялись поля.

 

4.

 

Балтош недоуменно смотрел на почерневшие остовы домов. Кое-где пробивалась всепобеждающая зелень, болезненно контрастируя с пеплом окружающего мира.

Странно. Будто черная туча прошла над этой дорогой, выжгла целое селение и растаяла в никуда. Пройди немного на запад, на юг, на восток - и везде благодатные цветущие сады, южные поля, звонкие голоса. И гитан встречают радостно, словно прибывают они на свадьбу, а здесь вот пришли на похороны.

Геда тоже с тоской глядела на долину, опустевшую и заброшенную. Словно проклятую и так непохожую на ту счастливую южную французскую землю, где они, уходя от сумасшедшего испанского короля, остановились в каком-то овражке переночевать. Как счастлива была эта земля тогда, три года назад, когда Геда сидела у костра, пела звонкие песни и обнимала радостно седого отца и старуху мать.

Сейчас на лице Балтоша и Марджанджи лежала растерянность. Туда ли они пришли? Сюда ли возвращались?

- Словно проклятая... - прошептала Геда.

Проклятая?..

Старая мать молчала, и не ответила и тогда, когда Балтош сурово обратился к шувихани:

- Ты что-то знаешь? - спросил отец напрямик.

Марджанджа тихо вздохнула.

- Все столетие проклято, Балтош. Сумасшедшие короли, короли-еретики, братоубийственные войны, пожарища из человеческой плоти... Нет уголка, где бы в христианских странах не царило безумие. Мы идем и видим, как сходят с ума народы. Рождается новый мир, а старый корчится в муках.

- Но здесь-то что произошло? - Балтош настойчиво глядел в глаза жены. - Ты имеешь к этому какое-то отношение? Почему молчишь? Что скрываешь?

Марджанджа прикрыла глаза:

- И здесь всего лишь сошли с ума... все умерли, осталась одна Геда. Слушай, дочь... Ты спрашивала меня, почему гитане не любят гадать гитанам. Некоторое время назад, минуло, наверное, с четырнадцать весен - мы забрели в это селенье, где стала гадать я одной женщине, не простой крестьянке, а жене весьма уважаемого человека. Он управлял имением здешнего барона. Гадая, увидела я, что маленькая дочь этой женщины, одна из трехлетних близняшек, сгинет лютой смертью в огне. И так жалко мне стало дитятко, что когда мать отвернулась, я украдкой поманила дитя за собой, и так у нас со стариком появилась дочечка.

Шувихани замолчала, пересыпая монетки: она смотрела в прошлое.

- И что же, мама? Ты спасла меня, но почему же погибли все?

- Нельзя менять то, что нагадали карты, - ответил за мать разом постаревший Балтош. - Эту истину вынесли наши предки из старой родины: судьба дается человеку для испытания, и никто не смеет менять ее. Большая вина на нашем племени: ища тебя, пламя сожгло всех остальных. Твою мать, сестер, теток, кузин, соседок. Судьба не любит, когда ее меняют.

Гета с отчаяньем смотрела на пепелище, где она родилась и где умерли женщины ее кровного рода... чтобы жила она.

А старая шувихани плакала и глядела в землю.

И нельзя было поменять и исправить, потому что нельзя посягать на законы судьбы.

- Потому цыгане не гадают друг другу. Чтобы не знать и не менять, - сурово закончил Балтош.

А может, и ни причем карты. Просто судьба; просто мир издыхает; вьется змеей, меняющей кожу; просто кто-то родился в проклятый и сумасшедший век.

 

Теплый ветер принес с востока запах цветущих садов. Среди остовов брели несколько человек, высматривая, нельзя ли здесь будет поселиться. Пепел удобрил плодородную землю, и жизнь продолжалась, потому что даже самое страшное рано или поздно проходит... потому что вертится колесо, о котором сохранились воспоминания, вынесенные с далекой родины гитан.

А старая шувихани плакала и глядела в землю.