Гор мы своей верой не передвигаем. Стоят. Да что – горы! Какие горы? Тут не до хорошего – пить бросить, по бабам, куски себе лакомые из толкучки выхватывать…

А так – что ж? Что проку от нашего христианства? Чем мы уж так кичимся? Я знаю – это обидно, когда нас объединяют, ну и про-стите мне, я не буду объединять. Не вы, а – я, я согласен, пусть.

Чем я уж так кичусь? Что я так чванюсь? О это христианское чванство!.. Да я в купели омылся, я причащаюсь, я – не такой.

А чем – не такой?

Может, смерти не боюсь? Не боюсь! Трубки себе искусствен-ные вставляю, куски из себя вырезаю, лишь бы пожить ещё хоть ча-сок на этой грешной земле, юдоли слёз.

Или, может, я целоваться лезу, кто мне пакость сделает? Да. Мне недавно сказал один человек:

– Ты, – говорит, – личность! – так я ему на шею бросился обниматься.

А другой говорит:

– Ты и плохой отец и плохой писатель. – Так нет у меня те-перь на земле хуже врага. Это за слова только.

И кровь я свою никому не отдам переливать. И добро б боли боялся, а то – не боли – неприятности, как будут вену протыкать. А я знаю нескольких нехристиан, которые кровь свою отдадут совсем незнакомым людям, даже не думая…

Да полно врать!

Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни пре-любодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники Царства Божия не наследуют.

Ведь я всё, абсолютно всё нарушаю.

Сказано: Любите врагов ваших, – ----а я и друзей-то любить не умею.

Не заботьтесь о завтрашнем дне, – а я только и делаю, что о завтрашнем, послезавтрашнем и через десять лет наступящем дне забочусь.

От взявшего твое не требуй назад, – а я и в долг-то вообще никому не даю.

Начальствующего в народе твоем не злословь, – а как я могу отказать себе в трогательном, безопасном, уходящем в глубь веков, свободомыслящем, не ретроградном удовольствии остроумно, по-тихоньку похихикать над властью!

Онан-то, который семя своё контролировал, проклят был Бо-гом и поражён, а что есть мои хитрости и предохранения, как не тот же онан?..

…И если б в борьбе уступил. Сунулся – а он мне плюхнул, и я – брык в грязь. А то ведь нет. Я всё себе сам, заранее разрешаю. Мне можно, я – рядовой. Заповеди, это если святым захотеть стать. Упа-си, Боже!

Нет, уж лучше я по рюмашечке да по бабёшечке, зато ведь – со смирением! Не так ли? Уж этого у меня не отнимешь? И когда с ме-сячишко эдак попью, не переставая, так мне гнусно наконец станет. Я рубашечку расстегну, и начну грудь царапать, и гаркну так, что с этажей прибегут:

– Боже, милостив буди мне грешному!!!

И заплачу пьяными слезами. Вот она и молитва мытаря! Да за такие мгновения можно после завтра всё сначала начать с удвоен-ными дозами и грязнотцой, чтоб раз в месяц по-мытарски лихо по-молиться.

Вот так! Мера мытаря! На том стою. А большего мне (что де-лать?) не дано – я на земле последыш. Блин, на который муки не хватило.

Ведь, что ни говори, хоть благодать не стареет, а всё-таки то-гда её больше на нашего брата отпускалось. Им Спаситель что ска-зал?

Уверовавших будут сопровождать сии знамения: именем Мо-им будут изгонять бесов, будут говорить новыми языками; будут брать змей; и если что вредоносное выпьют, не повредит им; воз-ложат руки на больных, и они будут здоровы.

А я змею не возьму (а вы возьмёте?). Меня уже раз кусала – правда, когда неверующим был… И больного я не исцелю…

Ведь я погибну?

…ни блудники, … ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоре-чивые…

Пить бы мне бросить! Я ведь понимаю, что вру про мытаря, но что могу сделать? Тут и вера последняя пропадает. В крови, го-ворят, тела какие-то образуются, и ничем, кроме водки, их не задоб-рить. Христос мне Тело Свое и Кровь отдаёт, а из моей крови тела эти выпить просят, в магазин посылают. И они побеждают, эти тела. Я иду в магазин, и не помогает причастие.

Не обманывайтесь… Я один, а их сколько, мне не победить.

… но даже все священники мира не всегда могут отучить русского пьяницу от вина. Это ещё когда сказано.

И если князя склонило к христианству, что веселие Руси есть пити, то куда мне. Надо мной такая толща, не пробиться мне на-верх.

…Будто сижу я трезвый на седьмое ноября в пьяной квартире, вся квартира пьяная, и у всех гости, тоже пьяные, и все галдят, ру-гаются, смеются, бродят по коридору, блюют, дерутся, целуются, и дверь загородили, а я один трезвый, и не выпустят они меня одного к трезвым людям, их много, они сильнее. Так их много, а я один, что кажется уже, что трезвых людей нет, нигде нет там на улице, весь многомиллионный город пьян, и все против меня, и не выпустят они меня из пьяного города. И так их много, что кажется – весь земной шар пьян, нет больше трезвых людей, нет ни единого, и не выпустят они меня отсюда, выпускать некуда……………..

И увидев издалека смоковницу, покрытую листьями, пошел, не найдет ли чего на ней, но придя к ней, ничего не нашел, кроме ли-стьев, ибо еще не время было собирания смокв.

Зачем же тогда искать, если не время? Это безумие? Да.

Сын Божий безумно верил, что она так Его сможет полюбить, что себя превзойдёт. От встречи с Ним она захочет совершить чудо, плоды принести не вовремя.

А Сын Человеческий так же безумно верил Богу, так же бе-зумно знал, что тварь сама по себе ничего не может – против неё столько, – только не мешать Ему вечными, нормальными, взрослы-ми прибаутками – что так не бывает.

Это ребёнок может поверить, что в какой-то год за осенью может снова наступить лето – он ещё не окостенел десятками про-житых осеней, зим, вёсен, лет…

От меня Он ждёт безумия – вот оно что! Я должен, – если б я только смог, – поверить, что могу превзойти самого себя, естественное естество, законы, силу этих тел в крови. Мне только поверить и решиться (преподобный-то Серафим что сказал, помнишь?), а сделает Бог.

Вон Пётр поверил и пошёл, а вспомнил, что так не бывает, испугался и стал тонуть.

Веры совершенно безумной требует от меня Бог. До того безумной, что, если отрежут ноги, верить, что они могут вырасти, веры буквальной, что не только во времена Иисуса Навина Он останавливал солнце, но и сейчас при мне, при исполнении Его правды, если сто из ста, что я погибну, - это ещё бабушка надвое сказала, солнце может остановиться для меня, если Он захочет.

А тут смелость нужна – тоже безумная, ненормальная. Ведь первый-то шаг самому придётся шагнуть, от опоры оторваться, а уж потом Ангелы понесут на крыльях своих…

Но у меня нет такой веры! Я – не христианин. И подозреваю… Потому что далеко не глупый вопрос Смердякова остаётся пока без ответа – горы стоят на своих местах, а мы (пардон, я)… а я барахта-юсь на пьяных четвереньках, как пёс лижущий.

Да мне насчёт ног и солнца пока и не надо, не до того, зафан-тазировался, ну а это хоть я могу (тогда и пить бросить смогу)? – не верить самой жуткой, неопровержимой наследственности, точному и неопровержимому математическому анализу, карандашиком гово-рящему, что я смогу прокормить маленькую семью и не смогу большую и что благодаря этому карандашику (будь он проклят!) я имею право решать, сколько моих детей будут жить, а сколько не будут, и стоит ли им жить вообще при такой наследственности, у Бога отбирая решение.

Нет, нет и нет.

Я верю! Я, правда, верю! Но чем-то одним--, умом, наверное, ну и немного волей, А надо, для той-то веры, которая плоды может принести в январе и саму Землю свергнуть, – верить всеми тремя.

Царство Небесное подобно закваске, которую женщина, взяв, положила в три меры муки, доколе не вскисло всё.

Ум и сердце чтоб верили, это не от меня, мне об этом только молиться, а воля – моя, ибо только воля у меня свободна, а волю-то свою я и не утруждаю.

И вот, если только я решусь пойти до конца, дойти до безум-ства, и буду молиться о вере сердца, и буду понуждать себя жить, как Он велел, с таким настроением, что отступать мне некуда, за Волгой для меня земли нет, и не буду бояться, что свиньи засмеют и потопчут, то Бог и даст победить, и никого тогда сильней меня на Земле не будет…. По вере моей, по силе молитвы моей, которая от силы воли – от силы желания.

А когда – не моё дело.

Царство Божие подобно тому, как если человек бросит семя в землю; и спит и встает ночью и днем; и, как семя всходит и растет, не знает он; ибо земля сама собой производит сперва зелень, потом колос, потом полное зерно в колосе.

Только не надо разрывать землю – как там дела? И в зеркало смотреться тоже не надо. Всему придёт время. Для каждого плода своё. Не наше своё, а Его своё. Он сам знает, когда Ему прийти к смоковнице искать плода.