Труба глушителя оторвалась, когда мы проезжали мимо восточного крыла российского Белого дома; в тот самый момент, когда ты рассказывала, что в августе 91-го самым опасным было западное крыло: в здании СЭВа сидели снайперы. Ты была в медицинском батальоне и знала об этом не понаслышке. Среди всех моих знакомых ты — единственная, у кого медаль «Защитнику свободной России».

Лично я всего этого понять не в состоянии. Наверно, есть люди, которые не в силах ощутить любовь; так и я не могу понять чувство единения с другими, пусть даже единомышленниками. Меня не привлекают всякие массовые сборища, а само существование толпы представляется мне чем-то вроде атавизма. Тогда, в августе 91-го, я, конечно, был потрясен. Еще накануне вместе с приятелем я мирно купался в Серебряном бору. Потом на своем стареньком «запорожце» поехал к любовнице... Проснувшись рано утром, я наскоро выпил чашку кофе, попрощался с девочкой (впрочем, прощание несколько затянулось), плюхнулся в зеленое колесное чудище и поехал в Ленинскую библиотеку. Там взял подшивку газеты «Русскiй врачъ» за 1905 год. Я работал редактором по медицине в «Московском комсомольце», и для своей очередной полосы «Рецепт» мне были нужны «исторические» заметки. В «Русскомъ враче» писали, что «для действительной охраны народного здоровья и нормального развития всего врачебно-санитарного дела, безусловно, необходимы: полная свобода личности, слова, печати и собраний... Крупные политические события на Дальнем Востоке и внутри России всколыхнули всю страну от низов до верхов; быстрым темпом стало все более приходить в ясность, расти и крепнуть общественное самосознание, и скоро во всех слоях русского общества сложилось и стало оформляться непреклонное твердое и горячее убеждение, что так далее жить нельзя».

Неожиданно меня, как и других читателей, отвлек громкий голос здешней сотрудницы:

— Библиотека закрывается.

— Почему? — возмутился кто-то из читателей.

— Вы что, радио утром не слушали?! — прозвучало в ответ...

Я выглянул в окно. Рядом с моим зеленым «запорожцем» стояли танки. Я стал судорожно припоминать последние политические события. Так... намечалось подписание нового союзного договора; но зачем же танки?!..

Я вылез из Ленинки, потом аккуратно объезжая на машине танки, двинулся домой на Таганку. В редакцию «МК» почему-то не хотелось, к тому же у меня был отпуск. Около дома я встретил соседку, которая меня и просветила: ГэКаЧэПэ, а Горби — якобы болен.

Такого поганого настроения, как тогда — 19-го августа, у меня не было очень давно; наверно, с тех пор, когда умерла моя бабушка Наталья Семеновна, которую я любил больше, чем мать, — ведь именно она меня вырастила. К Белому дому идти не хотелось, какой смысл? Если я и мои друзья, работая в московской газете с тиражом полтора миллиона экземпляров, ничего не смогли сделать, то что уж теперь... Я просто ходил по родному городу, вглядывался в лица людей. Молодые мамы, как и в прежние дни, неспешно катили коляски со своими чадами; в магазинах, как и раньше, народ толпился за дефицитом; мальчишки, как и несколько дней назад, самозабвенно гоняли мяч. Город жил своей обычной жизнью. Неординарные события происходили лишь на маленьком клочке земли площадью два квадратных километра, вокруг Белого дома.

Нет, конечно, все было не настолько просто и примитивно. Тогда определялось будущее страны. Но понимали это далеко не все. Большинство справедливо полагало, что от них ничего не зависит.

Мне хотелось запомнить те исторические дни в малейших деталях. До сих пор храню старый исписанный ежедневник, где на странице «20 августа» я записал:

13.42, две минуты как снова работает р/с «Эхо Москвы».

Еще у меня хранится пожелтевшая, выполненная на ксероксе, листовка «МК», которая зазывала на Митинг победителей. Что было на том митинге, как вела себя толпа у Лубянки — сейчас описано во всех учебниках истории ... Если б знать тогда, что всего лишь через два года нынешние сановные «победители» будут расстреливать российский Белый дом из 120-миллиметровых танковых орудий, вот была бы хохма!

 

Теперь же в мае 96-го с оторванной трубой глушителя мы кое-как добрались до дачи. Правда, последний километр по грунтовой дороге и даже через железнодорожный переезд пришлось ехать задним ходом, чтобы не оторвать и сам глушитель. Успели вовремя. В том смысле, что в ту майскую субботу ожидался наплыв гостей: отмечали трехлетие «Новой литературной газеты», где я работал главным редактором.

 

* * *

Мне безумно нравится твое лицо. Я люблю тебя слушать: в компании друзей, наедине со мной, или когда ты сидишь у микрофона в убогой неуютной студии своей дурацкой радиостанции. Мне до мурашек на коже приятно всматриваться в твои самые обыкновенные карие глаза. И вспоминать, вспоминать, вспоминать... Вот и сейчас, когда за окном хмурый летний полдень, а мне надо сделать кучу телефонных звонков, прежде чем подписать в свет очередной номер газеты, я почему-то держу на коленях потрепанный видавший виды журналистский блокнот и ПИШУ О ТЕБЕ. Никогда раньше, до тебя, я и не предполагал, что можно любоваться женщиной — красивой, умной, обаятельной, даже талантливой (твои программы на радио бывают порой восхитительны) — просто любоваться на расстоянии и не пытаться сделать следующий шаг. Иначе образ будет разрушен, потускнеет и станет похожим на всех остальных.

Как-то однажды я попытался взглянуть на тебя со стороны свежим непредвзятым взглядом. Все, что из этого вышло — ты показалась мне похожей на красивейшего коричневого пуделя, весьма модно одетого. И ужасно хитрющего. Я не выдержал и тотчас рассказал тебе об этом. Ты звонко засмеялась и сказала, что в таком случае я должен купить красный кожаный ошейник и водить своего пуделя на изящном плетеном поводке.

 

Этой пыльной дорогой от дачи до сельского магазинчика-стекляшки, как мы его называли из-за громадных окон — я ходил тысячу раз. Без преувеличения! Когда я был маленький и ходил в магазин с бабушкой, дорога казалась мне утомительно-нудной и неприятной. Зато в магазине меня ждала масса вкусных вещей: халва, глазированные сырки и — верх блаженства — пористый шоколад. Потом, став взрослым, я ходил туда вместе с женой Нинулей, теперь уже бывшей. Мы покупали там хлеб, копченую колбасу и сухое вино «Росинку». Со своей нынешней женой Иветтой я тоже шагал по этой дороге; в магазинчике было пиво в разлив, в большие пол-литровые стеклянные кружки, и я учил Иветту пить пиво. Она смешно морщилась — пиво казалось ей горьким и невкусным. Но это было давно, ровно десять лет назад.

Теперь я шел туда с ТОБОЙ. Был май, и стояла несусветная жара. Дорога была такая же пыльная, как тогда в детстве. На мне было кимоно с черно-синим поясом. Проходившие мимо подростки, не мигая, глазели на меня. Шедший за ними мужик вопрошающе произнес: «Черный пояс?» «Нет, пока еще синий», — самоуверенно ответил я. Ты звонко засмеялась, зацепилась носком своей изящной туфельки за камень на дороге и чуть было не свалилась в канаву на обочине. Я схватил тебя в охапку, нежно прижал к себе, и мы долго целовались посреди этой пыльной дороги. Самозабвенно, до изнеможения.

— Наконец-то ты научилась целоваться, — ехидно пробормотал я...

Теперь магазинчик никому не пришло бы в голову назвать стекляшкой. На месте широченных окон были приварены массивные металлические ставни, не открывавшиеся в принципе; внутри магазина постоянно горели три тусклые лампочки. Запустение периода полукриминальной ельцинской России.

Мы шли с тобой в магазин, чтоб докупить спиртного. В ельцинской России, в отличии от горбачевской, спиртное есть везде. Даже занюханный сельский продмаг, больше похожий на свинарник, может удовлетворить самый изысканный вкус по части спиртного. Правда, нет никакой гарантии от подделок, что весьма печально и даже опасно для жизни.

В бывшей стекляшке нас встретили зеленые горлышки «Московской», призывно торчащие из пирамиды ящиков; а еще были «Столичная – Ферейн», произведенная в близлежащем городке, «Распутин» сомнительного происхождения и множество вин — от презентабельной «Монастырской избы» и кончая примитивным «Агдамом». Ельцин знает, чем ублажить русский народ.

Очень быстро наши сумки почувствовали тяжесть купленного спиртного, и мы двинулись на дачу. На обратном пути мы вдруг вспомнили, как было смешно, когда ехали задним ходом на моей «белой крысе» – пятерке всего лишь час назад: на лобовом стекле у нас гордо красовалась табличка «PRESS. Новая литературная газета» — выворотка красного цвета; суббота, полдень, кругом полно дачников, только что сошедших с московской электрички, а мы ползем задним ходом...

Тогда на юбилее газеты у нас получилась классная многодневная вечеринка. Шашлыки на всех пришлось готовить, конечно же, тебе — разжигать костер, насаживать мясо (говяжью вырезку, что я купил накануне на Киевском рынке и мариновал целые сутки) на шампуры, потом уже на огне поливать его белым сухим вином... А кому еще?! Все ведь помнили твою радиопрограмму о том, как правильно готовить шашлыки. Впрочем, та программа принесла тебе некоторую пользу: шашлык получился сочным, что надо, помню, я съел целых три шампура с мясом.

В первый день все закончилось ночным походом в лес на пруд Керенского. По местным преданиям здешние угодья принадлежали Керенскому, и именно при нем в лесу были вырыты два пруда. Они существуют и ныне. А тогда один из них — с песчаным дном — служил для купания лошадей; другой, устланный дубовыми бревнами, был предназначен для самого хозяина и его гостей. Сейчас дубовые бревна сгнили и изредка всплывают на поверхность. Запустение... но мне хочется забыть это горестное обстоятельство. Глядя на почерневшие бревна в пруду, мне представляется, как посреди утреннего тумана возникают призрачные фигуры ТЕХ людей начала века. Мужчины, женщины... вот они весело сбрасывают с себя одежды и несмело ступают в дышащую теплом воду лесного пруда. И перекрестившись, плывут наперегонки к другому берегу. А потом счастливые любят друг друга в высокой прибрежной траве. Бред, конечно! Наверняка все было не так. Не было никаких гостей Керенского! И сладкая парочка была из соседней деревни — жирный мужик и молоденькая крестьянская девчушка, соблазнившаяся обещанным павло-посадским платком. И драл он ее похотливо и грубо, так что девчушка временами вскрикивала от боли... Но мне почему-то хочется верить в утонченных гостей Керенского, во вздохи и поцелуи. Неужели никогда больше не будет этого в нашей до безудержи рафинированной жизни?!

 

Во второй день мы чинили мою «белую крысу». Выкопали под машиной окоп в человеческий рост. На дне появилась вода, я надел резиновые сапоги и залез в него. Сама починка заняла от силы полчаса. Потом мы все, как это водится, дружно напились. Мы совершенно обалдели от шампанского и джина, беспрестанно вступали в хаотические контакты. Трансакции доставляли удовольствие, помню только, что женщин было больше. Так что нам с Серегой, моим другом из «Московского комсомольца», пришлось изрядно постараться... В конце концов я впал в экстатическое состояние и врубил музыкальный центр на полную мощность. Психоделическая музыка влияла на карму собравшихся. Лично у меня стали появляться офигительные идеи: почему бы ни сделать видео-клип, описывающий виртуальные тела каждого из нас? Интересно, существует ли чистая энергия звука?.. Ремиксы сменяли ремиксы, и мы уходили в какое-то изысканное скольжение. Интересно, сколько каждый из нас собирается прожить в этом смешном мире?

 

В тот год ты стала тридцатилетней lady.

— Тридцать — почти половина жизни, — усмехалась ты.

Мы отмечали твой юбилей в Останкино. В той самой студии, в которой ты проводила по несколько часов в день у микрофона. Тогда весь вечер шли «записные» программы, а мы веселились и поздравляли тебя. На самом видном месте стоял стенд с твоими фотографиями: от детских до портрета на первой полосе в «Медицинской газете», где ты снялась в обнимку с двумя врачами — защитниками российского Белого Дома в 1991-м. Стенд сотворила твоя мама; что ж, 30 лет — это юбилей и для родителей, если они еще живы. Твой отец не дожил. Он был известным на всю страну физиком; интересно, как бы он воспринимал всех нас в Останкино? А твоя мама — молодчина, она-то оказалась нашей.

Потом, ближе к полуночи, кавалькада из пяти машин двинулась в Крылатское — к тебе домой. Там мы продолжили до пяти утра. Это была интерактивная вечеринка. Диджей Удлинитель ставил такое!.. а по видео крутились очень забавные миксы. Танцуй и слушай! Танцуй и смотри! Модель для сборки будущего рождается в таких сообществах!..

Рано или поздно всегда происходит НЕЧТО, прерывающее отношения мужчины с женщиной. Хорошо, когда этим нечто становится не преждевременная смерть: «они дожили вместе до глубокой старости и умерли в один день». Хуже, когда отношения прерываются раньше. В этом случае почти всегда кому-то из двоих больно.

Мы с тобой расстались самым банальным образом. Просто однажды ты перестала напоминать мне хитрющего коричневого пуделя, а превратилась в обычную еврейскую девчонку. «Еврейство передается по матери», — это ведь твои слова! Жаль, что я никогда не видел твоего русского отца, который погиб; возможно, я бы воспринимал тебя иначе. И тогда... трансформация оказалась бы не столь разрушительной.

Что ж, наверно, хорошего в жизни не должно быть слишком много.

А люди продолжают встречаться, танцуют на вечеринках, иногда влюбляются; музыка продолжает играть. Слушайте музыку!..

 

 

1996 год.