Мы сидели в кафе. Тёплый майский вечер из-за встречи с бывшей возлюбленной потерял для меня привлекательность. Три недели назад я забрал свои вещи из её дома и вернулся к себе на «ка-зённую квартиру». Разговор о расставании у нас уже был. Я объяснил, почему не могу оставаться с ней. Я чувствовал себя вещью в руках прихотливой хозяйки. Она превратилась в ярмо на моей шее.

Доходило даже до пересмотра моих вещей и тщательной проверки на запах: вдруг чужие духи? Она это старалась делать так, чтобы я не заметил, но я не раз её ловил. Она копалась в моих вещах и бумагах. Мне становилось и противно, и неприятно. Я должен был отпрашиваться на корпора-тивную вечеринку, если не мог взять Свету с собой, иначе меня ждал страшный скандал.

Моя девушка могла встать в позу и не давать ехать в командировку: например, прятала билет и собранные вещи. Она не отпустила меня на конференцию, симулировав болезнь, чего я до сих пор не мог ей простить. Мне всё это было не по нутру, мы часто ссорились.

Я ушёл, думая, что этим всё закончится. Но она этого принять не хотела. Она названивала мне, караулила около аудиторий в университете, приезжала в общежитие.

— Значит, ты всё-таки решил меня бросить?

— Я больше не могу с тобой жить и встречаться. Света, наши отношения зашли в тупик.

— Так ты меня бросаешь? Хоть раз можешь дать прямой ответ, не увиливая? — она сверлила меня глазами, обеими руками держа чашку чаю.

— Если тебе так нужен именно такой ответ, то да.

— Опять ты увиливаешь! Ты — меня — бросаешь?

— Да.

— И ради кого? Нашёл себе новую девочку? Грудастую студентку?

— У меня никого нет.

— Тогда почему?

— Я уже всё объяснил, — такие разговоры всегда тяготили меня и изматывали.

— Я так и не поняла! Ты отделался от меня отговорками! То, о чём ты мне говорил, и причина-ми-то назвать нельзя! Это отмазки! — она сжала чашку и я увидел напряжение её пальцев. Чашка — словно преграда между нами, словно попытка отгородиться от неприятных слов.

— Из-за такого твоего восприятия причин в том числе. Для меня — серьёзно, для тебя — «от-мазка»! Во-первых, ты не даёшь мне работать. Ты ревнуешь меня к труду. Я не раз замечал, что стоит только мне погрузиться в лекцию, статью, монографию — ты меня отрываешь. Тебе нужно, чтобы кроме тебя, у меня ничего больше в жизни не было. Если я занят, ты думаешь, что я тебя «забросил» или игнорирую. А для меня работа важнее любви.

— Ты не прав! Любовь — это самое важное. Работа всегда есть, ты всегда её найдёшь. А лю-бовь — это редкость! Заладил: работа, работа!

— Вот именно. Ты не можешь себе представить другую точку зрения — мою — и полагаешь её отговоркой. Жить одной только любовью скучно. Ты не можешь себе найти дела по душе. Но у меня такое дело есть! Оно доставляет мне удовольствие! А ты меня этой радости хочешь лишить. Ты предпочла бы, чтобы у меня была одна забота: носить тебя на руках и любоваться тобою, а всё остальное — побоку!

— Ты очень жёсткий человек! Ну, хочешь, я стану другой? Хочешь?

— Нет. У тебя не получится. Для тебя любовь — единственная занятие в жизни. Далее, мне на-доела твоя жуткая, ненормальная ревность! Патологическая ревность!

— Ты давал поводы!

— Какие?

— Вечно вокруг тебя какие-то студентки! Вечно на тебя все вешаются! А ты пользовался, я знаю! Меня оставлял в городе, а сам катил к себе в экспедицию! И в палатке ты жил не один!

— Я уже говорил об этом. Я жил с Игорем, а когда из-за дождей потекла палатка девчонок, мы их взяли к себе. По-твоему, мы должны были жить в «шестёрке» вдвоём, а девчонки должны бы-ли спать в сырой палатке?

— Преподаватели жили со студентками! Ясно, чем вы занимались ночами!

— Я тебя разубеждать не буду: всё равно у тебя только одно на уме. Ты не понимаешь, как так можно жить в палатке мужчинам и женщинам и при том не трахаться!

— Мне всё про тебя рассказывали. Всё!

— Ничего «всего» тебе рассказать не могли: ничего дурного я не делал. А вот ты из-за этой не-нормальной ревности по несколько раз в день проверяла, где я и с кем.

— Потому что вокруг тебя всегда девки! И ты всегда на них пялишься!

— Оставим этот разговор. Тебе бесполезно что-то объяснять. Я не могу быть скованным по ру-кам и ногам. К тому же у нас совершенно разные интересы. И капризы твои мне надоели. Да и подумай сама: ну что у нас была бы за семья, если б ты никогда не могла купить то, что хотела? Я не могу подарить тебе сапоги за 2 тысячи, пиджак за 7, сумку за 3.

— Значит, всё-таки бросаешь! После всего, что было!

— Да. Не думаю, что мы были бы счастливой парой. Мне нужна жена, на которую я мог бы по-ложиться.

— А я не такая?

— Ты ненадёжная. Ты истеричка. Ты инфантильна. У тебя всё на грани фола. Уверен, детей ты то ненормально заласкивала бы, то страшно шпыняла.

— Откуда ты можешь это знать?

— А ты вспомни, как обращаешься со своей собакой. Она у тебя издёрганная: не знает, уда-ришь ты её или погладишь в следующий момент. И так же ты обращалась со мной, — я решил удалиться. Мне не о чем было с ней говорить. — У меня больше нет времени. Извини. И не надо мне больше названивать и дышать в трубку.

— Если ты меня бросишь, я покончу с собой!

— На это ты не способна. Ты слишком любишь себя, — я поднялся и пошёл.

— Тогда я разрушу твою жизнь, — сказала она мне в спину.

— Попробуй.

Угрозу я всерьёз не воспринял: мало ли что может сказать обиженная женщина! Пусть только от меня отстанет.

 

 

Я горевал относительно недолго: в конце июня укатил в экспедицию, встретил там давнюю знакомую Нину и неожиданно нашёл в ней свой идеал. Мы стали вместе жить. Она прекрасно знала, что у меня ни одной экспедиции без романа не обходилось, а я, в свою очередь, знал нечто подобное о ней, и отношения наши сначала были необязательными: курортный роман.

Однако чуть позже выяснилось: и Нина, и я не желали оказаться друг для друга лишь «раско-почным приключением». Я понял, что хочу жениться на Нине, хотя обычно у меня мысль о браке вызывала массу сомнений: вдруг не та женщина, вдруг я ошибся, вдруг я не смогу?

Моя экспедиционная «слава» — я считался бабником — Нину отпугивала. Она говорила: «Ты, Лёшка, опасен искренней сиюминутной влюблённостью. Тебе невозможно не поверить. Так вот поверишь, уедешь, а через две недели вдруг узнаешь, что другая ночует у тебя в спальнике».

Основания у неё для такого мнения были: действительно, несколько лет назад я был влюблён в девушку на два курса моложе меня, мы жили вместе в палатке, потом она уехала на юг на всё лето, а я остался в лагере, тоже на всё лето. Отдых на юге после отдыха в экспедиции мне казался (и сейчас кажется) невыразимо скучным: я не могу бездельничать дни напролёт. Когда девушка неожиданно вернулась через две недели — не сложилось у неё укатить на юг — она обнаружила, что я в палатке живу не один. Это была крайне неприятная ситуация, и мне до сих пор об этом тяжело вспоминать. При всём том я был влюблён и в ту, и в другую. В оправдание могу сказать — я искал себе жену, а не девочку на ночь, и кто виноват, что претенденток была не одна? Да и молод я тогда был, всего лишь на пятом курсе.

Нина должна была уехать, я не хотел её отпускать. Мы прожили двадцать счастливых дней. Но я даже не смог проводить её на вокзал: на мне оставался лагерь в день отъезда Нины. Я предложил ей выйти за меня замуж, она раздумывала. Мы решили положиться на время: пусть она едет к себе в Питер, мы будем переписываться, созваниваться, проверим свои чувства и, если они настоящие, поженимся.

На следующий день вместе с моими друзьями в лагерь вдруг явилась Света! Для меня её появ-ление оказалось неприятным сюрпризом. Я вернулся с раскопа и в столовой под тентом увидел эту неприятную мне теперь девушку. Встретила она меня так, словно всё было по-прежнему.

«Что ей тут надо?» — гадал я. Друг мой Игорь смотрел недоумённо и укоряюще: мол, что та-кое? Он вчера отвёз на вокзал на своей машине Нину, а сегодня привёз Свету!

«Лёха, ты что творишь? Что ты Нинке мозги пудришь? Ты ж её замуж звал!» — выговаривал он мне. «Игорь, а на кой ляд ты притащил Светку? Мы разошлись, я ж говорил!» — возмущался я. «А она сказала, что вы помирились и встречаетесь. И что она ребёнка ждёт! У меня в машине два свободных места было, как я мог отказать?» — «А вот взял бы, да и сказал, что некуда ей сесть! Нет у неё никакого ребёнка! Как я теперь её спроважу? Как хочешь, но сегодня же вези её назад! Я бы на твоём месте так и сделал бы! Ты не знаешь, что для меня Нина!» — «Лёха, я уже выпил бутылку пива, ехать не могу» — «Да, б…, пошёл ты на…! Друг! Мать твою! Надо думать же!» — «А хрен тебя с бабами этими разберёт! Сам ты пошёл на…!» Словом, с Игорем мы по моей вине поссорились, тем более что он более вспыльчив, чем я, а я ему наговорил несправедливых слов!

Света не любила полевой отдых: ей нужна была ванна, косметика, благоустроенные пляжи, ка-фе. Она могла в палаточном лагере прожить не больше недели, а ныть начинала на третьи сутки. Худшие мои опасения оправдались: её вещи были в моей палатке, добряк Игорь помог донести! И в моей палатке теперь стоял тонкий запах Светиной дорогой парфюмерии. Она даже успела рассовать по карманам тента свои принадлежности.

Я отправился купаться, Света ко мне присоединилась. Выглядела она, как всегда, великолепно, была мила, скромна — словом, идеал. Когда хотела, она кого угодно могла очаровать. С нами со-брались и ещё несколько моих друзей и приятельниц, то есть моя компания. Света была для них «моей девушкой», и в принципе, чужим человеком, а вот Нина — «своей», раньше мы все ходили в разведки, постоянно ездили в экспедиции… Я бесился: что они могли подумать обо мне? Больше всего я боялся, что Наташа, подруга Нины, расскажет ей о приезде Светы и тогда Нина мне верить перестанет! И я её потеряю! И всю жизнь буду об этом жалеть! К тому же не в характере Наташи выспрашивать, ей достаточно умозаключений. Я, как мне казалось, несколько раз ловил её осуждающий взгляд. В своё время у нас и с ней дошло дело до объятий и поцелуев, так что я в её глазах был кобелём. Хотя Нина мне этого и не говорила, я уверен: именно от Наташи исходили в мой адрес обозначения «кобель», «бабник», именно она предупреждала Нину, что мне нельзя верить и что у меня в каждой экспедиции и в каждом лагере по девушке.

Когда шли обратно, я вместе со Светой приотстал и сказал, не щадя её чувств:

— Желательно тебе завтра же уехать. Чтобы духу твоего тут не было!

— Я приехала отдыхать! — с вызовом ответила она. — Я знаю, что ты мне тут изменял полме-сяца! С этой рыжей!

— Ни о какой измене и речи быть не может! Мы расстались, я — один, ты — одна!

— Ты всё равно меня не сможешь выгнать. Я останусь здесь, сколько захочу, — зло сообщила она. — Не отправишь же ты меня насильно!

— Посмотрим! — однако оба мы знали, что она права!

Купание мне никакого удовольствия не доставило: так я злился. В лагерь вернулся дальним пу-тём, через деревню. По дороге выпил две бутылки крепкого пива, и меня слегка повело. Алкоголь меня несколько успокоил.

Выставить Свету из палатки я не мог: зачем афишировать свои сложности? Зачем мне скандал? Подошёл к Игорю:

— Игорь, извини. Я зря на тебя накатил.

— Да ладно.

— Игорь, я у тебя жить буду, пока Светка тут.

— Живи.

Я переселился к другу.

 

 

Света осталась в лагере. Видимо, решила взять меня измором. На людях она была — идеал любви, так и льнула ко мне. Я был холоден. Времени даром она не теряла: представила моей ком-пании дело так, будто бы мы сильно поссорились, потом помирились, у нас будет малыш. А я со зла взял да изменил! И так себя веду — холоден и резок — поскольку переживаю! В глаза мне ни-кто, кроме Игоря, этого не рассказывал. Света старалась вызвать к себе жалость и даже — уж не знаю, как ей удалось через себя переступить — стала спрашивать советов у дам моей компании, женщин старших и более мудрых.

«Какая-то, чёрт возьми, Тургеневская история! — злился я. — Говносериал какой—то! Дурь бабья, б…!»

По Нине я скучал отчаянно, звонил даже ей в Питер с сотового, но там не брали трубку. Её мо-бильный был сломан: ещё в лагере он пострадал от дождя, нужен был ремонт. Несколько дней я жил у Игоря. Потом к нему приехала жена, и я стал лишним. Как назло, все палатки в лагере были не то что заняты — забиты, подселиться мне было не к кому. Пару раз я переночевал пятым в «трёшке», но такое перенаселение было для всех мучением.

Свете я наедине открыто грубил, хотя при людях и сдерживался. Думал, она дольше недели не продержится. Но я ошибся.

Мне пришлось жить в своей палатке — со Светой! Сам факт меня бесил. Ночью я застёгивался в спальнике и поворачивался к девушке спиной. Моя палатка — «трёшка» — позволяла спать по-дальше от Светы, между нами мог поместиться ещё один такой же толстяк, как я.

Как только выдалась возможность, я сбежал в разведку. Мы исследовали берега реки два дня, на третий вернулись. Ходили впятером: я и четверо студентов. Я надеялся, что к моему возвраще-нию Светы в лагере не будет. Но она — увы — была там! Я ощущал себя героем «мыльной» мело-драмы, глупейшего сериала.

От Светы я требовал, чтобы она поскорее уехала восвояси. Рычал: перестань распускать среди моих приятелей лживые слухи! Шипел: прекрати говорить прилюдно о нашей будущей свадьбе! Грубил: отвяжись наконец от меня! Объяснял: люблю другую женщину и никто, кроме неё, мне не нужен!

Теперь я не хотел возвращаться с раскопа в лагерь: не мог больше видеть глаза, при людях нежно-умоляющие, тет-а-тет — злорадные. Готов был ударить по губам, которые кривились в ус-мешке. Я специально задерживался: то рисовал что-то, то нивелировал, то расчищал погребения. С раскопа приходил последним, обедал и уходил снова, благо работы было полно.

Я зарисовывал богатое бронзой погребение, увлёкся интересной работой, слушая плейер. По-этому, глядя против солнца и не слыша голоса, я сразу не мог понять, что за женская фигурка ко мне приближается.

Это была Нина! Я лихорадочно сдёрнул наушники, сделал несколько неуверенных шагов на-встречу, запнулся, уронил карандаш, планшетку — словом, со стороны выглядел смущённым и словно бы пойманным на месте преступления дураком.

— Леша, что всё это значит? — спросила без предисловий Нина.

Я еле удержался, чтобы не расцеловать её за этот вопрос. Другая на месте Нины сочла бы, что знает достаточно и говорить со мной незачем. Это мне в Нине всегда нравилось: она не делала скоропалительных выводов. Я ей всё честно рассказал.

— Так прямо и сказала «уничтожу твою жизнь»? — выслушав, спросила она недоверчиво. — Как-то слишком мелодраматично. Неестественно как-то.

— Именно так и сказала. Откуда она узнала про тебя, я не знаю. Может, у неё подруга или зна-комая в лагере.

— И она не беременна?

— Вот за это не поручусь, — увидел глаза Нины и поспешил заверить: — Если и да, то уж точ-но не от меня.

— Ты в этом уверен?

— Нина, ты за скотину меня принимаешь? Я мать моего ребёнка никогда бы не бросил! И я предохраняюсь всегда. Мы с ней окончательно расстались больше двух месяцев назад.

— А вдруг…вдруг ты случайно…

— Никаких «вдруг» быть не может. Я же не идиот! Я больше полугода назад понял, что такой жены я не хочу, как же я мог, зная это, сделать ей ребёнка?

— Да, ты не мерзавец, — протянула Нина. —Уж это-то я знаю точно. Ну и что ты собираешься делать?

— Сначала скажи, ты надолго? До конца смены или я тебя уже через три дня здесь не увижу?

— У меня билет на 25 августа, раньше не было. Вот я и осталась, съездила с тёткой в деревню, там пожила.

— Значит, у нас ещё много времени!

— Ты так и не сказал, как ты поступишь.

— Как поступал всегда и как буду поступать. Я останусь самим собой, вот и всё. А раз я тебя люблю, то проявлять любовь — это и значит быть самим собой.

Как сказал, так и сделал. В лагерь мы пришли с Ниной, вместе пообедали, вместе пошли ку-паться. Светы в не было: она ушла в деревенский магазин. По дороге на пляж мы с Ниной её встретили, она кинулась ко мне, поцеловала в губы (я даже не успел отстраниться) и сказала что-то вроде: «А я думала, куда ты запропастился?» Слава Богу, Нина снова проявила себя мудрой женщиной: она спокойно дождалась, пока я переговорю со Светой, и мы продолжили путь.

— Лёша, неужели ж она не понимает, что тебя так не вернуть?

— А у неё и цели такой нет. Она хочет мне насолить. Света думает, что все женщины такие, как она. Увидят своего мужчину рядом с другой и сразу бешено приревнуют, а отсюда и до расставания дело дойдёт.

— Лёша, но что же ты такого плохого ей сделал, что она так тебе мстит?

— Только одно: расстался с ней.

— Но это естественно. Все через расставание с любимым проходят. Но чтобы стремиться раз-рушить… Тут что-то не то, — она покачала головой.

— Есть у меня одно соображение на этот счёт, — я не собирался развивать тему. — Ты меня знаешь, я не злодей. Нина, какого чёрта! Мы вместе, зачем голову забивать? Я тебя люблю, я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.

А соображение у меня было следующее. Ещё когда мы не жили вместе со Светой, а только встречались, Валентин Дмитриевич, сосед из соседнего блока (я жил в общежитии), кандидат психологических наук, человек интеллигентный и скромный, мне заметил: «Света, м-м-м…Лёша,…она может…э-э-э… себя неадекватно вести…» Я стал выспрашивать, и он осторожно намекнул (именно намекнул, и именно осторожно) что моя девушка «психически нестабильная личность», «выраженный истероид».

С купанья мы вернулись часов в девять, поужинали, пошли на костёр. Света тоже была там, но просидела недолго, ушла спать — в мою, конечно же, палатку! А мы с Ниной ночевали в машине Игоря.

На следующий день Света уехала. Нина нашла в палатке использованный презерватив. Вот что сказала она:

— Однако!

— Зар-р-раза! — ответил я.

Находка никак не нарушила нашей идиллии. Понятно, на что Света рассчитывала, оставляя «подарок»: уж она-то в такой ситуации устроила бы скандал с показательным наказанием негодяя — меня.

Нина согласилась выйти за меня замуж.

Мы договорились, что я приеду за ней в Петербург на грузовой машине, чтобы забрать вещи. Я опасался, однако, что дома, в Питере, Нина одумается и не поедет ко мне — из столицы! — в провинцию.

 

 

Полевой сезон для меня закончился в конце августа: отпуск кончался, как у большинства учи-телей и преподавателей, 27 августа. Учебный год начался, как обычно, с заседания кафедры. Я пришёл до начала собрания, коллеги уже были там. У нас довольно дружный коллектив, я со все-ми в хороших отношениях. А тут вдруг заметил, что со мной как-то иначе (как — я сразу не опре-делил) разговаривает заведующий, да и остальные кидают странные взгляды.

В течение первого месяца работы я стал ощущать чуть ли не враждебное к себе отношение, пусть и не все его демонстрировали одинаково резко. Никакой вины я за собой не знал, и такая перемена меня ставила в тупик. Никто мне прямо ничего не говорил.

Я собирался выпускать методическое пособие, и заведующий кафедрой ещё в мае пообещал мне выбить под это дело денег, чтобы не платить из своего кармана. Макет пособия был готов, я принёс его заведующему. Тот посмотрел, одобрил и сказал:

— Ну что ж, издавайте, Алексей Владимирович.

— Давид Львович, помните, вы говорили, что можно издать за счёт института.

— За свой счёт издавайте, — ответствовал заведующий.

Меня это удивило: профессор всегда горой стоит за своих, умеет вытянуть у факультета или института денег на стажировки с оплатой проезда, питания и проживания (наш вуз обычно опла-чивал только проезд), на издание пособий, на премии… К тому же это очень обязательный чело-век, он своих слов на ветер не бросает.

— Давид Львович, у меня таких денег нет.

— Ничем не могу помочь, — такой стиль общения для него не характерен. — У вас всё ко мне?

— Да что случилось-то? Чем я вам не угоден? — не выдержал я.

— По-вашему — ничего! — отрезал он. — А я так вам и руки не подавал бы. Иногда я даже не хочу с вами здороваться. Хотя как сотрудника я вас и ценю. Но как человека — нет! — он повер-нулся и вышел.

Я стоял столбом, ничего не понимая. Даже у своего приятеля я ничего не смог вытянуть, кроме «ну ты сам знаешь». Мне стало трудно общаться с коллегами по кафедре, но попыток выяснить, что же случилось, я больше не предпринимал. Не хотят объяснить — не надо, а я точно знаю, не виноват ни перед кем!

Даже за невестой съездить меня отпустили лишь на три дня, хотя только дорога туда — об-ратно занимала более сорока часов. Так что я с занятий, после четырёх пар, поехал в Питер, и, вернувшись оттуда в три ночи, должен был в тот же день идти учить студентов к восьми. Словом, я на собственной шкуре убеждался: с Давидом Львовичем и коллегами лучше не враждовать! Вернее, не иметь врагами их: я-то с ними не ссорился!

Прояснилось кое-что только в середине октября. Мы праздновали 70-тилетие факультета, ко-нечно же, столы ломились от еды и напитков. У меня от алкоголя развязался язык, и я стал де-литься своим недоумением по поводу отношения ко мне сотрудников с «дедом Сергеевым». Так мы называли за глаза пожилого профессора нашей кафедры. Мне казалось, он больше других был ко мне расположен.

— Алёша, дорогой, ну так же нельзя язык распускать, — объяснил мне «дед».

— Да я не понимаю, Андрей Васильевич, что вдруг все от меня отвернулись-то?

— Лёша, демонстрировать юдофобию, когда у вас начальник — еврей, нельзя. Держали бы своё мнение при себе. Для Давида Львовича антисемитизм — больной вопрос, для него антисемит — худший преступник. Это для него личный враг!

— Да я-то тут при чём?

— Но вы ведь в узком кругу с этой стороны негативно отзывались о заведующем.

— Ложь это!

— И потом, ну зачем вы говорите, что диссертация Корнева слова доброго не стоит? Что она слабая? Положим, она и слабая, но вас-то как это касается? Зачем вы зло шутили за глаза о Гри-шиной на тему её не замужества?

— Да откуда вы это взяли-то? Я ничего такого не говорил!

Выяснилось, что милейшая Света, когда я уже был в экспедиции, заходила на кафедру и попила там чайку с доцентом Мариной Андреевной Терпуговой, пожалилась на то, какой я двуличный человек и передала якобы сказанные мною за глаза слова! Марина Андреевна, дама, склонная к сплетничанью, рассказала старшему преподавателю Шубникову, тот — Сергееву и Корневу, и понеслось!

Во время этого разговора, откликаясь на тосты, мы с Сергеевым пили водку и в результате из-рядно набрались. Кажется, я стал, используя нецензурные слова, рассказывать «деду» про Свету. Про нашу с ней жизнь — как она меня не пустила на конференцию, как спрятала билет, как вы-дёргивала из розетки вилку компьютера, из-за чего я потом должен был заново набирать лекцию. Про то, как она прикатила в лагерь, как пыталась меня рассорить с невестой…

Домой мы шли, поддерживая друг друга, и Сергеев втолковывал мне, что таких баб надо во-жжами, вожжами! Как наши предки! И что объяснит! Всем коллегам объяснит! И меня снова при-мут, как родного! А злую жену — вожжами! Он выразил горячую надежду, что моя невеста — не змея, а ангел, и что на змеях — уж Сергеев-то знает — нельзя жениться!

После этого три человека, не считая Сергеева, стали относиться так же, как раньше. Но с ос-тальными коллегами прежняя теплота не вернулась: видимо, они полагали, что дыма без огня не бывает. Заведующий кафедрой не был тут исключением: по его мнению, Света, даже преувели-чив, всё же опиралась на мои собственные слова: не могла ж она их выдумать!

Не знаю, забудется ли клевета в мой адрес и станут ли коллеги более дружелюбными.

 

 

Я писал рассказики, повестушки и романчики и публиковал их на разных литературных сайтах в Интернете. Со временем я стал переписываться с читателями и критиками, и респондентами бы-ли как мужчины, так и женщины. Переписку с этими людьми я ценил: мне повезло с интересными собеседниками. В сентябре я разослал всем им сообщения, что вот наконец приехал. Мне не ответили сразу. Потом в нашем университете больше недели настраивали сервер — я, как профан в компьютерах, не уверен, что правильно обозначил термин — связи не было. На меня навалилась куча работы: по 4-5 пар, так что я выматывался к концу дня, да Интернет к окончанию занятий отключали. Короче говоря, я весь сентябрь слабо был связан с друзьями по переписке.

Неожиданно в течение двух — трёх октябрьских недель я получил от многих из них весьма и весьма странные послания.

Например, Олег, человек очень интересный и неординарный, написал мне: «Молодец, девочка! Ловко обдурила! Надеюсь больше не получать от тебя писем»

Интереснейшая собеседница Е-и негодовала: «Даже не знаю, как ты могла так поступить! Это самое настоящее свинство и издевательство!! Я переписывалась с тобой, думала, что нашла друга! А ты, оказывается, прикидывалась мужиком!!! Втёрлась в доверие, узнала о моей душевной боли и рассказала её в том пошлом рассказе!! К тому же отвратительном! И это, по-твоему, «всего лишь шутка»? И твои рецензии на мои рассказы — издёвка? Но и от меня получишь то же — все узна-ют, кто ты на самом деле! И выдержки из твоего письма я опубликую!»

Были и другие послания похожего содержания. Из них я узнал, что, оказывается, на самом деле Алексей Владимирович Аманский — это Светлана Владимировна Аманская, которая вдруг решила открыть миру истинное положение дел! Причём в некоторых письмах уважаемых мною респондентов содержались цитаты из «моих» — Светланы Владимировны! — писем, причём такие, которые меня самого, получи я их, или оскорбили, или взбесили бы. В одном даже указывалась причина разоблачения — мол, пьяновата была, вот и разоблачила на спор сама себя!

Я готов был задушить Свету.

Само собой, когда мы были вместе, я давал ей читать свои опусы, рассказывал о рецензиях, распечатывал наиболее интересные или одиозные (Света — филолог) рассказы и мы их обсужда-ли. Так что о переписке с сетевыми писателями она знала. Правда, опасаясь ревности, я не гово-рил, что переписываюсь и с женщинами тоже.

Я еле удержался от звонка Свете в тот день.

Мой сетевой адрес она знала и не раз видела, как я ввожу пароль! Вот и влезла в почту — так я поначалу объяснил себе её вмешательство. Но потом вспомнил, что Света знает все мои пароли для всей техники и сейфов. Вернее, пароль был один: слово, которое я не мог забыть, и его я ис-пользовал для входа в почту, как защитный код телефона и пароль компьютера, в качестве шифра компьютерного кабинета и кейса. Вспомнив об этом, похолодел: я — лицо ответственное за тех-нику факультета, шифр замка знает только декан и я. А вдруг она этим воспользуется? А там ведь и ноутбуки хранятся! Их вынести из здания — раз плюнуть. Шифры я в тот же день сменил.

Но как доказать в Интернете, что я — это я? Те, с кем я переписывался, живут в разных горо-дах, насколько я знаю. Не ездить же по всей стране! Мне жаль было терять таких замечательных людей. Но я ничего не мог тут придумать. И другое соображение меня волновало: а вдруг под псевдонимом со мной переписывалась сама Света? И я, как идиот, делился с ней замыслами, чего старался при личном общении не делать? И рецензии — нередко суровые — я писал ей? Вдруг она публикуется под разными «никами»? К тому же было несколько авторов, которые часто просили моих рецензий и были в том довольно настойчивы. И этим можно объяснить кое чьё стремление нагрубить посильнее?

В то же время на электронную почту посыпались сообщения от незнакомых людей, где мне де-лались предложения интимного свойства. Когда их пришло два, я решил, что это какая-то хитрая рассылка, так как похожий случай был с несколькими знакомыми. Но когда получил семь, сразу понял, в чём тут дело. Взбешённый, я позвонил Свете. Я орал в трубку, ругался и даже угрожал — словом, делал всё то, к чему она меня толкала. Когда я выдохся, она медовым голосом пропела:

— Я же обещала разрушить твою жизнь, ты забыл? Тебя ждут сюрпризы, — она отсоединилась. Как дурак, я набирал и набирал её номер, чтобы высказать то, что не успел — и, боюсь, это был бы жуткий мат — но она не отвечала.

Каких таких «сюрпризов» ждать, я не мог и предположить. Рассказал обо всём Нине, думая: «Кто предупреждён, тот вооружён». Вроде бы у Светы какая-то родственница в Департаменте об-разования, так может, следует ждать удара с этой стороны? Что Света сможет настроить против меня Нину, я не думал: Нина — мудрая женщина, её дешёвыми трюками не возьмёшь.

Через два дня меня, когда я шёл на занятия, в коридоре отловил наш компьютерщик и инфор-матик Влад.

— Лёха, срочно зайди!

Мы вошли к нему в кабинет.

— Лёха, ты что, обалдел?

— А что случилось-то?

— На наш «Outlook» на имя декана пришло письмо от матери студента с жалобой на некоего преподавателя, который на порносайте демонстрирует свои сомнительные прелести! Письмо со ссылкой на сайт! Я по ссылке пошёл — а там ты в голом виде к фотокамере лицом показываешь мощные бицепсы! И приписка, что, мол, интеллигентный мужчина познакомится с семейной па-рой для совместного время провождения.

— Б…! Хороша мамаша: по порносайтам лазает! Он видел?

— К счастью, нет. Я адрес, с которого письмо, в чёрный список занёс, а письмо удалил. Но вдруг ещё одно придёт, с другого адреса? Как там твоё фото оказалось-то?

— Девица одна выложила, стерва! Спасибо, что удалил это херь!

— Да брось ты, о чём разговор? Только на кой чёрт голым фотографироваться?

— Что сделано, то сделано.

— А ты, если что, говори: мол, фотошоп и всё!

— Ладно.

Так вот о каком сюрпризе она говорила! Я люблю купаться голышом и ничего не имею против фотографий в неглиже, при условии, что они дальше семьи не уйдут. Прошлым летом Света и сделала эти снимки. Мне в голову не приходило, что она додумается опубликовать их, да таким образом.

Я рассказал об этом Нине.

— Может, тебе в суд на неё подать? — спросила она. — Света ведь не отстанет.

— Ещё суда не хватало! — идея мне показалась дурацкой: как может мужчина с женщиной су-диться? Это экстремальный феминизм, со слабым-то полом сутяжничать.

С другой стороны, я не знал, как быть. Пойти к ней домой и разругаться? Или плюнуть, не об-ращать внимания? А может быть, спросить совета у психолога?

 

 

Вечером в Валентин Дмитриевич, сосед-психолог — лёгок на помине — сам в гости зашел. У нас общежитие блочного типа. Один «блок» — это общая кухня, туалет, душ и три маленькие комнатки. Я, Нина и гость сидели на кухне, разговаривали о самоубийстве студентки, произошед-шем на той неделе. Девушка — слава богу, не в нашем здании — вышла из окна седьмого этажа по причине несчастной любви. Администрация вуза кинулась искать виновных и нашла в лице кураторов студенческих групп. «Виновного» наказали: объявили выговор с занесением в личное дело, лишили премии и выгнали с кураторской должности. Ректор подвергнул его остракизму на экстренном собрании кураторов, но большинство сочувствовало: курируемых 45 — 70 человек, нельзя же заменить взрослым половозрелым людям родителей, в которых те и так не нуждаются. Валентину Дмитриевичу поручили провести несколько лекций для общежитской администрации, старост групп, профоргов и тех же кураторов. Он рассказывал об этом, а я видел: явно у него ка-кое-то дело ко мне было, но он мнётся, как начать, не знает. И Нина что-то такое почувствовала, ушла в комнату.

— Алексей, Света ваша — Ларина?

— Вообще-то она не моя, но да, Ларина.

— И она на филфаке училась?

— Да.

— Алексей, она пыталась покончить жизнь самоубийством.

— Что?? — только этого мне не хватало!

— Да вы не пугайтесь. Это было, когда она училась. Сегодня во время лекции комендантша «двойки» рассказала, что у неё была одна самоубийца — Ларина. По её словам, Света не раз по-пытки суицида устраивала. Наглотается таблеток, потом испугается и бежит к соседям, чтобы те «скорую» вызвали. Причём Света ваша точно знала, сколько именно таблеток приняла и упаковку показывала. Её, естественно, откачивали. Через некоторое время — опять то же самое. И так четыре раза!

Я молчал в изумлении. Я этого не знал! Если б был в курсе, то не стал бы встречаться с ней: думаю, самоубийцы — душевно больные люди, от них лучше держаться подальше.

— Вы меня вашим рассказом поразили, — говорю психологу.

— Это ещё не всё. Ларина устраивала самоубийства театрализованные: она одевалась в подхо-дящую, по её мнению, одежду и предупреждала знакомых за несколько дней, что собирается сде-лать. Ей, конечно, не верили. Предупреждала своеобразно: начинала вести разговоры о самоубий-стве, бренности мира, горе-злосчастии и так далее. Комендантша, конечно, пыталась — я по кой-каким оговоркам понял — её сплавить в другую «общагу», но не получилось. Эту студентку три-жды одна и та же бригада врачей спасала. Так вот, по словам комендантши, наша самоубийца ни разу не выпила смертельную дозу таблеток. То есть это как бы игра в самоубийство, а цель — за-ставить всех позабыть о делах и заниматься одной Светой. Я это вам рассказываю, чтобы вас…как бы это сказать… нельзя было…э-э-э… застать врасплох.

— Ну, а мне-то что делать? Она меня преследует, — я в общих чертах осторожненько рассказал о проказах Светы.

— Да? Неудивительно. Помните, я вас как-то раз предупредил уже.

— Неудивительно! А делать-то что мне?

— Вы совета спрашиваете или задаёте риторический вопрос?

— Конечно, совета. Вы ж специалист, Валентин Дмитриевич.

— Я бы её отправил к психотерапевту, может быть, даже госпитализировал.

— Не мне ж заниматься этим! Это вы Лариной совет даёте, а не мне.

— Тогда… Трудно сказать. Я бы вам рекомендовал не обращать внимания. Если вы будете поддаваться, она больше будет упорствовать. И постарайтесь так сделать, чтобы вообще исклю-чить общение.

— Я и так телефон сменил, все коды, шифры. Но работу я не могу поменять! Что, так и будет она меня доставать?

— Пока новый объект не найдёт, да.

— Нечего сказать, утешили, Валентин Дмитриевич.

— Есть и другой вариант: попытайтесь её направить в клинику.

— Да? — я был сам сарказм. — И как вы это представляете?

— Может быть, что-то придумаете. Ну, к родителям её обратитесь, к родственникам.

Высказав, с чем пришёл, психолог удалился. Мне от этого разговора легче не стало.

Повезло, нечего сказать: нарвался на психопатку!

 

 

По зрелому размышлению, я решил действительно обратиться к родителям Светы. Сумел найти их адрес, не поленился съездить, пусть в один конец было больше полутора часов автобусами. Не могу сказать, что меня в её доме благосклонно приняли. Видимо, она меня ославила как мерзавца и негодяя. Мама Светы показалась мне неприятно похожей на дочь. Это была явная истеричка. Надежды я возлагал на её отца: вроде нормальный мужик, рационален, хоть и подкаблучник.

Обо всех её «художествах» я поведал папе и маме, особенно напирая на суицидальные склон-ности, призывал обратиться к врачу. Не знаю, добился ли я какого-то результата.

Сейчас пишу и думаю с тревогой, какую же ждать новую пакость?