Любовь Ивановна стройна, несмотря на разменянные четыре десятка лет. Ее утонченные черты русского лица сродни эталону древних греков, с гладкой, без посягательства пластического ножа кожей. Характер – женский, то есть чувственный. Любовь Ивановна заметила Лешу во время концерта, даваемого хором одной из школ городка. Низенькая Ниночка, дочь сестры Маши, дотягивала до высот сопрано, и Маша, сетуя на связанный с бизнесом цейтнот (работа, работа, сколько жил ты вытягиваешь из женщины!), попросила Любовь Ивановну присутствовать на концерте: подбодрить из зала, щелкнуть на фото. Тетя Люба – образец для Ниночки. Любовь Ивановна, сама в сложных отношениях со свободным временем, не смогла отказать единственной, любимой сестре, почему и отменила деловое свидание и рандеву с возлюбленным.

Леночка стояла в первом ряду, слева, Леша – в последнем, справа. Любовь Ивановна поначалу смотрела исключительно на Ниночку, затем пробежалась взглядом и увидела Лешу.

Ноты его дисканта легко и проникновенно дополняли переливчатый полет хора, но воспринимаемая слухом непринужденность достигалась большими физическими затратами: глаза Леши были закрыты, зажмурены даже, виднеющийся зрителю кулачок сосредоточенно сжат, лицо алело от усилий, однако и от удовольствия. Мальчику было четырнадцать лет, он был если не красив, то, с шикарными русыми кудрями, определенно хорош, пусть для любовного чувства еще и не раскрылся, – ведь был он всего лишь мальчишкой, просиживающим вечера у «компа» и за книгами о летчиках, моделирующим в авиамоторном кружке самолеты, летом делавшим с пацанами набеги на запретную клубнику соседей. Запретный плод всегда слаще дозволенного.

Вечером Любовь Ивановна вывела на монитор сделанные снимки. На большинстве из них был Леша. Почему-то он там был.

Через неделю с возлюбленным – однажды Любовью Ивановной застигнутым в пикантном положении с секретаршей и единожды прощенным, дважды женатым и с трижды дурными манерами, было покончено. Назревающая любовь – строящий куры серьезных отношений сослуживец, – этот вариант Любовь Ивановна тоже отрезала. Почему-то взяла и поставила крест. Для нее куда большим удовольствием было рассматривать снимки девятиклассника Леши, его алеющее лицо, его непослушные кудри.

Маша обрадовалась, когда ее голубушка-сестрица, до сих пор незамужняя и оттого, на взгляд Маши, горемычная, спросила, когда будет следующее выступление хора. Маша обрадовалась за сестру, вечера которой, по представлениям Маши, были донельзя скучными, словно со своими кавалерами, коих у Любови Ивановны случилось немало, последняя играла не в любовь, а исключительно в шахматы и вела разговоры разве что о политике. Маша порадовалась и за удачное решение своей шахматной вилки, ибо опять-то ее съедал проклятый цейтнот. И конечно, Маша гордилась Ниночкой, которой причислила заслугу, что Любовь Ивановна, «попса ходячая», ступила на стезю уважения народного творчества.

Концерты выпадали не столь часто, как того хотелось Любови Ивановне. Ноги, мысли тянули ее в школу, где учился Леша. Женщина не могла противостоять… любви? наваждению? напасти? безумству? Да, да, да, и много чему еще. Она стала караулить Лешу. И однажды он вышел из дверей учебного заведения без традиционной шайки товарищей-одноклассников. Был февраль, температура краснела где-то в самом низу градусника. Любовь Ивановна двинулась навстречу Леше, не думая, не понимая себя. Несмотря на отвратительную погоду, на отчаянную злость лютующего февраля, в который, действительно, только достать чернил и плакать, внутри нее алел цветок. Может быть, роза. А плакать все-таки хотелось. Любовь Ивановна молча взяла мальчика за руку. Ей было нечего сказать.

Леша узнал ее. Он видел ее со сцены, знал, она – тетя Ниночки. Им по пути? – что ж, пойдемте… Любовь?.. Хорошо, просто Любовь, Люба. Однако привитые родителями-интеллигентами понятия не позволяли ему называть ее запросто.

– Вы так и будете меня держать?

– Не нравится? – робко спросила, а пульс бухал гипертонами. И выпустила его облаченную в перчатку руку.

Она что-то спрашивала, не вникая, а ответы Леши слушала жадно, пытаясь ухватиться за его мысли, найти в них лазейку. Про летчиков она ничего не знала, а что знала, то сейчас не шло на ум. Затем Леша заговорил о фильмах. У Любови Ивановны имелась приличная коллекция мирового кинематографа. Мальчик обронил, что мечтает посмотреть «Сокровище Амазонки» – по телевизору рекламировали, а сам фильм в их городок не попал, – не редкость для провинции. Предпоследний же любовник Любови Ивановны, бизнесмен низкого полета, тешил у нее дома не только плоть, но и душу, постоянно привозя из Питера диски с новинками. Так у них тогда и было – вначале любовь, потом – фильм.

Не зная наверняка, Любовь Ивановна бухнула, что «Сокровище…» у нее есть. Мальчик подумал, сверил свои планы с часами и – согласился.

Они пришли в ее обитель. Было тихо и уютно: ветер был северным, а окна выходили на юг. Постель была не заправлена.

– А это?.. – Леша указал на свисающий со спинки кресла бюстгальтер.

– Да, – ответила она. – Твоя мама разве не?..

– При мне – нет. А вы – при своих?

– Я одна, – ответила Любовь Ивановна, и ответила слишком бодро.

Вначале был фильм. Леша, поглощенный лихим сюжетом, прилип к экрану, Любовь Ивановна не сводила глаз с Леши. Она взяла его руку в свою. Он не противился: он не заметил. Едва отыграли финальные титры, мальчик произнес:

– Название фильма – «Rundown», а переводят – «Сокровище Амазонки». Это неправильно.

– Неправильно, – эхом откликнулась женщина.

– А кстати, ведь Амазонка – не только река, были такие женщины – амазонки. А может, есть и сейчас.

– Есть и сейчас… – Любовь Ивановна не отрываясь смотрела Леше в глаза, забыв о своих разменянных четырех десятках лет. Медленно, словно в трансе она приближала лицо к его лицу. Леша испугался, подался назад. Она притянула его к себе, нашла его губы. Он был как манекен, но постепенно ожил, откликнулся.

Постель была не заправлена.

– Что это было? – робко спросил ее юноша.

– Нежность, – ответила женщина и прижала его к себе крепко. – Мой маленький принц, – прошептала, целуя его податливые волосы.

– Есть такая книга.

– Да, – кивнула Любовь Ивановна. – Нежность.

Двадцать дней Леша и Любовь Ивановна принадлежали друг другу. Тайна выскользнула из их рук, а могло ли быть по-иному в небольшом городке и в данной ситуации? Их видели вместе на улице, в кинотеатре, родители Леши заметили перемену в сыне, его частые отлучки, стали задавать вопросы, обратились в школу. Лишь двадцать дней, после которых Леша улетел из жизни Любови Ивановны, после которых была ее ссора с возмущенной, яростной сестрой Машей, были гипотоны сердца и духовная немота Любови Ивановны, едва не было судебного разбирательства. «Некрасивую» историю родители Леши предпочли замять, но Любовь Ивановну они все же выжили из городка. Она и не сопротивлялась, была как манекен. Переливчатый дискант она запомнила навсегда, и Леша остался ее последней любовью, хотя и не последним мужчиной в жизни.

Кудрявый же юноша, через год отбросивший наивное желание стать летчиком, забыл ту, благодаря которой его красота расцвела. Он был в чести у девушек, женщин – и он играл в любовь, причем любовь, удивитель-ное дело, ему это прощала. Но однажды, не зная чем занять свою очередную пассию после близости, он нажал на кнопку телевизора. Показывали советский фильм о провинциалке и таксисте. Леша – Алексей Николаевич – увлекся действом, а досмотрев – задумался. Вышел покурить и почувствовал на своей щеке что-то. Это была слеза. Одна-единственная, и первая в его сознательной жизни. Алексей Николаевич не встречался со смертью – судьба-лиходейка была к нему благостна. За тридцать лет жизни он никогда не плакал… и вдруг. Свершилось. Алексей Николаевич зашел в комнату и искренне предложил руку и сердце. Роза, давно об этом мечтающая, прослезилась и произнесла трепетное да.

Всю ночь Алексею Николаевичу – Леше – не давала заснуть звучавшая в фильме песня, напомнившая мужчине двадцать дней, целых двадцать, проведенных юнцом со страстной амазонкой, подарившей ему свою нежность.