(Смерть юноши поэта) Дела давно минувших лет Еще в веках хранит завет. Вам передам его слова, И, может быть, моя строфа Не канет в темные лета. Вам расскажу, мои девицы, Про нрав египетской царицы, Любви наперсницы и жрицы. Она была душевна и добра, Но только встанут лишь дела — Она достоинство хранила. И рассудительность ума Ее прекрасного чела не омрачила, Читалось много в нем огня. Но трезвость хладную храня, Себя она в узде держала, Могла с собою совладать — Все это было ей под стать. Душою пламенной, живой, Играли чувства в ней порой, Но данью прожитым годам Она совсем не полетам была умна, В любви нескромна и вольна; И ночью, сумрачной порой, Блистала царскою красой. ................................ Над морем марево курится, Ночь серебрится, гаснет день; И в очарованную сень Прохлада свежестью струится... Сквозь сладкий дым Блистает серебро да злато, Кругом камения, шелка — Все дышит роскошью разврата. На ложе золотом, перед столом, Царица чинно возлежит, Златой венец на ней горит, И сей таинственный магнит К себе взывает и манит... Сосуд любви и страсти нежной, Готовый жажду утолить, И счастлив тот, кто мог оттуда Глоток блаженства пригубить! Смиренный раб пред ней стоял, Как ночи сладким покрывалом, Из пестрых перьев опахалом Ее блаженством овевал; Огонь чертоги озарял... Веселым, дружным чередом Сидели гости за столом; Среди гостей всего один Последней ночи паладин, Печальный юноша сидел; Он на царицу все глядел, Он глаз с нее не отводил; И знак любви на нем почил. Царица ж весела была; Накинув белые шелка, Она смеялась, ликовала И торжество свое венчала Подъятой чашею вина; Улыбка жемчугом сияла, И сладки были те уста! А как смотрели те глаза, Надежду чувствам подавая И огнь желанья обещая Любовной негой утолить, Но душу юную сгубить!.. Ее глубокий, ясный взор К себе все взгляды приковал, И сердца страстный разговор Порывы чувств в ней выдавал... Она на юношу взглянула, Огнем желания сверкнула — И страстью взор ее блестел! Он ей в глаза смотреть не смел... Он только голову склонил И в думу пал, и загрустил... И больше взор не подымал, Лишь тихо, скромно пировал… Она бессловно поняла, Что сердце юное питало, Но вида все ж не показала, Лишь знак любовный подала, И, скинув белые шелка, Поднялась с ложа золотого, И за собою увлекла Питомца музы молодого. В уединенье, в тишине, При ярких звездах и Луне, Всю муку сердца разгадала И негой страстной обещала Огонь желанья утолить, Но лишь с условием одним: Он должен жизнь ей подарить!.. В нем сердце тут же колыхнулось И к ней навстречу уж рванулось... Царица ближе подошла И, глядя в темные глаза, С волненьем в сердце так рекла: — Ты кубок с ядом сам возьмешь, И сам отраву изопьешь, Но только утра луч блеснет, Заря поднимется, взойдет, Ты навсегда уже заснешь! — Согласен ты? — Да, я согласен! Твой взор так жив и так прекрасен! Что я готов и яд испить, Чтоб жажду жизни утолить! — Ну что ж, я страсть твою Блаженной негой утолю, Но помни — жизнь твою С рассветом я взамен возьму!.. Во тьме полночное светило Дозором небо обходило; И жизнь, покорствуя судьбе, Зажгла огонь на алтаре... И ночи сладостный покров Объемлет ложе юной страсти, И вдохновляет сладострастьем, И в венах бурно плещет кровь... И видел юноша, или ему казалось: На ложе вольно разметалась Не женщина, царица, А кровожадная тигрица, Венеры чувственная жрица! Ее глаза огнем сияют И чувствам нежно обещают Всю муку страсти утолить, Но жизнь поэта погубить. Она с себя покров снимает И белы плечи обнажает; Душа пред нею замирает И в муках страсти тихо тает... Не шелохнется он, стоит: Она пред ним, как сон, лежит... Волнуется, дрожит... И, покрывала разметав, падет... И без остатка, всю себя, В объятья страсти отдает... О как нежна и как гибка! Как движется ее рука... живот... Он содрогается и льнет... К ней прижимается и жмет, И страстно грудь ее ласкает... Она меж ног его пускает, Вся изгибается, скользит; Мутятся чувства, кровь горит... И в муках страсти слышен стон, В ее объятьях полонен, Он гибкий стан ее обвил, И жажду жизни утолил... Ночной огонь уж угасал, И колыхался, и пылал, И сердцу юного поэта О близкой смерти намекал. Уж скоро утро ночь обнимет, Прозрачный свой покров накинет; На небесах взойдет звезда, А голос шепчет: «Уж пора!..» И вот настал тот страшный миг, Он к ней главой своей приник... Во тьме блеснула страшно тень — То вестник утра, всходит день; И сердце сжалось у поэта; Царица внемлет трепет этот... Неумолимо черны очи Во тьме пылают страстью ночи... Уж близок утренний рассвет — Надежды жизни больше нет! Молить ее, просить, Чтоб сжалилась, чтоб пощадила... Но нет, она неумолима! С холодной дерзостью лица В своем решении тверда… Уж утро в воздухе витает, Уходит ночь, редеет тьма; И на Востоке уж звезда Приход зари благовещает. Любовь и Смерть сошлись, Печально, тихо обнялись; Трагедий ночь полна! Лишь только полная Луна С небес взирает одиноко, Вздыхает сонно и глубоко... И плещут волны в дальний брег; И счастлив будет человек, Кто кубок жизни свой храня, Чрез жизнь всю пронесет, Ни капли не прольет И изопьет до дна... Царица вздох последний В устах младых ловила; Но время вышло, вышел срок, Уж время казни подходило; И с чашей страшной, роковой Своей холодною рукой Старуха-смерть певца манила... Его покорный, робкый взор На кубке с ядом вдруг застыл... Он кубов взял... и задрожал... И чуть его не уронил — В ее глазах немой укор, Он в них читает приговор. И передать того нельзя, Как он смотрел в ее глаза! Как на колени тихо встал, Как яд покорно отпивал... И молча в ноги к ней упал... Он кубок смерти иссушил, И смерти знак на нем почил. Испив любовных сладких мук, Огонь в груди его потух. Как зверь подбитый, он лежал, Согбен от боли, и стонал, Он в страшных муках умирал... Лишь только сладкий фимиам Туманом вкруг него дымился И тихо к небу возносился Во славу греческим богам... Он жил лишь потому, что он любил; Он сладкий плод любви вкусил. И вот — он мертвый пал у ног ее, Что ж, сердце дрогнуло ее, Но смерть она его примет И гордо прочь отсель идет... Восходит Солнце, всходит день, И утра ласковая тень Покои царские обнемлет, Но сердце юное не внемлет... В нем жизни больше нет! Наивный юноша, поэт, Погиб; что вешний цвет Надломлен бурей и дождем, Едва весною пробужден. И страшной тайны ночь полна, Душа касается небытия; Но гений смерти невидим, Лишь слышен гул ночных глубин... | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
