Небо: Мечта №3.

 

 

 

Это был обыкновенный день. Такой же, как и предшествующие сотни и тысячи других. Он не был обведен красным, и не выделялся чем-то особенным из рядов других черных цифр в календаре. Но я знал, что он наступил – день, который я одновременно и ждал, и боялся. Самый главный. Все остальное было сном, вся жизнь пролетела миражом перед уставшими от яркой темноты глазами. И вот пришло время выбора, звонят часы в последний раз, сливаясь в остановившуюся вертикальную прямую. Механизм разбит вдребезги, а часовых дел мастер давно ушел в неизвестном направлении. Само время износилось, стало смятым по краям листом серой, использованной бумаги. Пора бросить терзать перо, закрыть чернильницу и достать ключ завода пружины. Ничего уже не исправишь, и ничто не изменится само. Не закрасить серость старой бумаги черными чернилами и не повернуть заржавевшие стрелки вспять. Перестать стремиться исполнять заветные мечты, превратившиеся в цели, зажатые в перекрестье прицела. Остановить угасающую пляску мозга, протертого мечтами до дыр. Пусть хоть в этот день он покоится в состоянии атараксии, пусть отдохнет от пронесшейся невидимым холодным ветром жизни. И вот, постепенно, отходят в тень призраки прошлого – скелеты запрятанных в чулане воспоминаний. Где-то там, стоит, с мольбой, нежно протягивая руки, любовь. Ее лицо стерлось тенью, а худое иссохшее тело распято перекрестьем вертикальной и горизонтальной линий холодно сощуренного револьвера. А рядом, в покосившейся медно-зеленой раме, висит картинка с яркими, кричащими цветами. На ней утопающий в зелени маленький домик. От его руин к безразличным звездам поднимается дым тления. И эту картинку, наполненную сочным, ярким черным цветом, пересекают две прямые – вертикальная и горизонтальная. Мне кажется, что в тени стоят и другие, давно забытые и разложившиеся. Но разглядеть их уже невозможно. Перед глазами проплывают вещи, ставшие безразличными, и люди, таковыми оставшиеся. Но и они – мираж – зыбкое отражение на циферблате использованного, смятого серого листа.

Серебристые нити тихо ложатся на ковер. В темноте не видно цвета, только кажется, что под взглядом Тота он стареет, становится седым и невидимо дышит. Он похож на меня, он тоже устал, он больше не верит в свет. И, кажется, что эта усталость заставляет его съеживаться, поджимать свои кисти в беззвучной молитве, но нет – это неясные тени дрожат в разлитом в воздухе эликсире ночи. Это те тени, что заставляют бояться одиноких путников. Это они пробуждают упругие сомнения в завтрашнем дне, скручивая твердой спиралью холодной змеи, обвивая и стягивая замкнутый круг. Они – напоминание, что свет не всемогущ, что и у его силы есть предел и окончание и, занимая опустевшее место, встает ночь, отрицая яркость красок и возможность их существования. Только дыхание старости, как седая жизнь, может договориться с этой тьмой, заключить тот союз, что сковывает крепче алмаза. Все остальное не важно. Все оставшееся несущественно. Есть где-то там место, где поют птицы, где голубое небо и зеленеет трава. Но это там, далеко. Это для тех, кто умеет радоваться любви, кто ценит других, а не себя, кто смог уйти, когда пробили часы. Здесь остались только неуловимые тени, да Тот, глаз которого серебрит воздух и землю. Есть еще звезды, но они фальшивы, до них нельзя дотянуться даже в мыслях, это остатки тех искр, что отбрасывает костер. Не мой. Есть ковер, но и он уже поседел от живущей внутри надежды, от веры в возвращение света. И есть окно. Даже не окно, а дверь. Дверь туда, где живет свет. Где поля, птицы и люди, которые умеют любить, не прося ничего взамен. И там есть небо. И это самое главное. Только небо. Самое трудное – сделать шаг. Один маленький, но такой единственно огромный по сравнению с другими. С ними: наполняющими бессмысленной радостью шагами, которые ведут к мечте. Все обман. Нет мечты и нет дорог, которые к ней ведут. Все движение оказалось ложью, все слова – фарсом, вся жизнь – обманом. Все, кто говорил громкие слова, стали пустыми барабанами сытых бесов. Все, кто с теплой улыбкой помогал подняться с колен, оказались марионетками в холодных когтях химер. Все, кто отходил с безразличием и омерзением, были исполнены болезненного интереса и грязного удовольствия Асмадея, созерцающего растерзанное тело. Это пьеса, в которой волки пытаются играть людей. Собираясь в стаи и кружа в колышущихся тенях, злобно терзая свою жертву и поднимая оскаленные пасти к Тоту, проклиная его безразличное отражающее око. Им все равно, также как и ему, отсчитывающему время волков. Здесь нет ничего, только дверь к свету, в которую так трудно сделать шаг. Но меня не остановит эта преграда. Я могу уйти. Стоит только в это поверить и уже нет смысла стенать, не надо прятаться во тьме от теней и ждать лучшего времени. Здесь его нет. Оно там, где небо. А я – здесь. Серебрится седой ковер под ногами. Шевелятся уже не угрожающие, а молящие, тени. Я открываю дверь. За ней небо и свет. Я не буду больше ходить, только полет может принести облегчение. Только полет открывает небо. Только мечта дарит полет. В том мире, где мечта это не цель, а смысл, где поют птицы и светит солнце, я могу полететь. Там живет моя мечта, мечта о небе. И я лечу – лечу навстречу ярко-голубому, чистому и свободному. Небу.

 

 

 

 

17-18.05.2005.