Я не видела ничего красивее, чем небо, когда солнце скатывается с него в море. Особенно если завтра будет ветер. Тогда прячущееся за горизонт светило - и без того тёмно-рыжее – приобретает глубокий красноватый оттенок. Цвет какой-то густой, будто мерцающий в жидком золоте. А если очень повезёт, то закат вдруг становится ярко-алым, и всё вокруг на короткое, совсем короткое время покрывается еле уловимыми огненными всполохами. Когда я первый раз читала «Алые паруса», то сразу поняла, какого цвета шёлк выбирал Грей - человек, влюблённый в море. Конечно, он искал именно этот – цвет ветреного морского заката, цвет восторга, надежды и мечты.

 

Я скучаю по этим закатам. Я скучаю по плеску волн и по никогда не повторяющемуся узору белоснежных барашков. Я скучаю по тихому, усыпляющему шипению отлива.

Я скучаю по тёмному, фиолетово-синему бархату ночного неба, усыпанного огромными, ослепительными звёздами. И мне хочется придумывать всё новые слова и фразы для того, чтобы опять и опять признаваться в любви к этой вечной, надеюсь, вечной красоте.

 

* * *

 

Мне было пять лет, когда я впервые увидела звёзды и море. Нет, не так, – мне было пять лет, когда я впервые ПОНЯЛА, что они есть. Они заворожили меня раз и навсегда.

 

* * *

 

Я лежала около спящей мамы, прижатая к дверце нашей старенькой «Волги» с серебряным оленем на капоте, и никак не могла уснуть. Мы остановились на ночёвку по пути к морю где-то недалеко от Воронежа, на берегу узенькой речушки, полной маленьких, прожорливых рыбок. Я ловила их целый день, ужасно устала, уснула, даже не поужинав, а когда проснулась среди ночи, принялась, скуки ради, раглядывать небо.

 

И вдруг я их увидела. Все сразу. Россыпь ослепительных точек на чёрном, как будто многослойном небе. Я стала искать самую большую и близкую. Сравнивала, сравнивала одну с другой, и мне не хватало уже того кусочка неба, который помещался в автомобильном окне и я, нажав на маленькую чёрную кнопочку, открыла дверь, тихонько вылезла из машины и пошла туда, где звёзд было больше всего – к реке.

 

Прямо над ней широкой полосой мерцал Млечный путь, отражаясь в чуть ребристой водной глади. Звёздочки подмигивали и меняли цвет, они трепетали, пульсировали и вздрагивали. Я точно знала, что от холода. Я точно знала, что в космосе не может быть иначе – только холод и прекрасная, тёмная ночь.

 

Не могу теперь вспомнить, которая из звёзд показалась мне самой большой. Может быть, это была Полярная или Альтаир?…

Не могу теперь вспомнить, которая из них позвала меня, поманила сыграть с ней в прятки…

 

Я вошла в воду и попыталась поймать её отражение, но оно неизменно ускользало, пролезало сквозь растопыренные пальчики и принималось подмигивать откуда-то сбоку. Конечно, это были не звёздочки, это были лунные блики, но заманивать они умели ничуть не хуже. Наверное, если бы я не умела плавать, то так бы и ушла навсегда за звёздами в тёмную, сказочную ночь… Но я умела и просто поплыла. Легла на спинку, как учил папа, раскинула руки и двинулась вниз по течению. Медленно-медленно. Глядя в небо.

 

Меня выловили рыболовы, мимо которых маленькую, навсегда удивлённую девочку важно и спокойно несла река в чуть звенящей стрекотом цикад тишине. Меня вернули с неба их удивлённые крики, я очнулась, огляделась по сторонам и не увидела ни нашей машины, ни знакомого берега с кривой берёзой у самой воды. Ох, и испугалась же я. И закричала что-то. Рыбаки втащили меня в лодку, укутали в огромный ватник и кое-как успокоили. А потом, поразмыслив, повезли вверх по реке, велев внимательно глядеть на берег, пока не увижу знакомые места. Я плакала и канючила о прощении, сама, не понимая за что. «Там звёзды, - причитала я, стуча зубами, - они красивые, они звали и звали…»

 

Та самая берёзка обнаружилась буквально через несколько минут - всё-таки течение в тех местах было слабеньким, и далеко меня унести река так и не смогла. Не успела. Или не захотела.

 

Меня высадили, строго-настрого велели, не сворачивая идти к машине, пригрозили побить по попе в случае непослушания и долго ещё не отчаливали, обсуждая между собой странную девчонку, которая плавает за звёздами. Я тихонечко залезла, всё ещё мокрая, под одеяло, отвернулась от неба, прижалась к тёплому маминому боку и уснула.

 

Утром меня наказали. За то, что описалась во сне. А я и не писалась вовсе, но сказать об этом было никак нельзя. Это я понимала совершенно точно, ведь тогда пришлось бы рассказать о своём ночном приключении. Ужасно хотелось уехать поскорее с этого места, было страшно, что сейчас придут те рыбаки и расскажут маме о моей ночной прогулке. Но они так и не пришли, и мои родители до сих пор не знают, что я чуть не уплыла от них в ту ночь навсегда…

 

А потом оказалось, что в машине сломалась какая-то деталь, и папа решил ехать к морю на следующий день. И снова я не спала почти всю ночь, и снова подмигивали мне звёзды, и пытались рассказать что-то, но я удержалась и не пошла за ними. Они ждали, ждали, и выслали за мной спутник. Что это был именно он, я узнала на следующее утро от папы, которому рассказала про странную большую и очень яркую звёздочку жёлтого цвета, выныривающую из-за во-о-о-он той ветки и прячущуюся между тремя звёздочками, которые похожи на треугольник – всегда в одном и том же месте. Папа сказал: «Отстань со своими глупостями, это был спутник!»

- А что это такое – спутник? – спросила я.

- Это такой большой металлический шар, который люди на космической ракете запускают в небо, чтобы он летал вокруг Земли.

- Тот самый? Да? Который дедушка запустил?

- Наверное, - грустно сказал папа.

– А может быть, дедушка в нём летает? – спросила я.

- Может быть…

- А где он сейчас?

- Тоже летает, просто видно его только ночью.

- Ага..., - всё поняла я и помахала дедушке рукой. Чтобы он увидел и захотел вернуться.

 

Мой дедушка и правда запускал спутники. И орбитальные корабли. Он был гений, мой дедушка и, наверное, любил звёзды. И море. Но я не знаю этого, а только догадываюсь. Потому что он умер за полгода до того, как я стала понимать… За полгода до этой нашей поездки. Я очень его любила. Он был смешной, у него были самые добрые руки, их объятия я помню до сих пор. Только надо крепко зажмуриться и представить себя маленькой. Вот и всё. Я не помню его лица – только по фотографиям, а руки помню. Мне было в них так уютно... Дедушка либил меня как-то так особенно, что я до сих пор уверена - так не любил меня больше никто и никогда. Он читал мне сказки, учил копать червяков и ловить рыбу, он играл со мной в машинки и дочки-матери...

 

Когда его не стало, мне сказали, что он улетел на одном из своих кораблей, и велели ждать. Они думали, что я маленькая и скоро забуду о нём. А я жду до сих пор…, так уж вышло, что не могу не ждать.

 

На том самом месте мы останавливались каждый год, пока папа не купил новый «жигулёнок», который так быстро ездил, что первая и последняя наша ночёвка устраивалась уже не под Воронежем, а под Ростовом. Но ещё лет пять я раз в год, в течение одной ночи могла следить за спутником, в котором летал мой дедушка…

 

* * *

 

А потом, наконец-то, было море. Первый раз. Я помню, как папа поставил меня у кромки воды и отошёл в сторону. Было, наверное, часов пять-шесть вечера. Народу совсем мало и тишина…

Я удивилась ужасно. Так много воды. И у неё нет края, куда не смотри. Как это? Мне, конечно, говорили, что море – это когда нет никаких краёв, но я была уверена, что они просто их не видят. Они не видят, но я-то увижу обязательно, потому что у них глазки уже старенькие и в очках, а у меня – молоденькие и видят далеко-далеко. Я смотрела, и смотрела, и смотрела, и не видела ничего, кроме воды. А так хотелось доплыть до того - невидимого берега…

 

И был первый закат, и кажется, что я тогда ненадолго сошла с ума. Мама рассказывала, что я буквально заболела «закатной манией» и всё требовала, чтобы мне его показывали почаще. Я успокоилась только через несколько дней. Мне всё-таки смогли объяснить, что закатов не бывает на заказ. И я смирилась. Тем более что обнаружилась куча других, не менее замечательных вещей. Крохотные, скрученные в причудливую спираль ракушки; камешки с дырочками; прозрачные скользкие медузы; длиннющие, жёсткие сосновые иголки; гладкие-гладкие, отполированные морем, разноцветные стёклышки; смешные мидии; водоросли, такие красивые в воде и такие неприятные на суше; рыба кефаль – серебряная, с ярко-голубой полосой на длинном боку; страшный, круглый, ни на что не похожий морской кот с длинным и острым хвостом…

А ещё была скала «Парус» с огромной сквозной дыркой, в которую вполне могла бы поместиться не только маленькая девочка, но и вполне взрослая тётенька, и родник - ледяной и прозрачный - у самого края моря, и скала «Булочка», будто сложенная из только что выпеченных, с пылу-с жару пышек, и водопад «Мужские слёзы», проливающий скупые искристые капли на белые-белые плиты,

будто специально уложенные кем-то прямо под высокой скалой…

А кизил! Кислый-прекислый. А ежевика! Сладкая-пресладкая. И страшная змея, вдруг выползшая из-под развесистого куста. Как же быстро я бежала тогда, подгоняемая диким ужасом… Вот интересно, откуда мне было знать, что змея - это страшно?

 

И снова звёзды! Ещё больше тех – воронежских. На небе, уже не чёрном, а то ли фиолетовом, то ли… Не знаю я слова, каким можно было бы описать это цвет. Не знаю. Он был так изменчив – то темнее, то светлее, а иногда небо казалось каким-то безжизненно глянцевым, и хотелось плакать отчего-то…

 

На звёзды мне долго смотреть не разрешали. Прогоняли спать. Но из окошка при свете фонарей их почти не было видно. А те, что всё-таки можно было разглядеть, блекли и переставали мерцать.

 

Иногда случалось уговорить маму, и она вела меня на пляж - подальше от человеческих огней смотреть на огни небесные. Мы ложились рядышком на деревянные, жёсткие лежаки и начинали хвалиться, кто больше увидит красивых звёзд. Мне всегда везло больше, чем маме, мои звёзды оказывались и крупнее и ярче. Теперь-то я знаю, что так бывает всегда у того, кого любят... Маме так хотелось, чтобы у меня всё-всё было дучше, чем в её жизни...

 

Мама показала мне Кассиопею. И с тех пор я знаю, как пишется латинская буква «W». Она показала мне Большую Медведицу и не смогла показать Малую. Я так никогда и не нашла её, хотя прекрасно знаю, как это сделать. Очень обидно, ведь именно в ней, а вовсе не в Большой, прячется от меня Полярная звезда.

 

* * *

 

Мне хочется сочинить звёздную сказку. Мне хочется сочинить морскую. И найти слова, такие же красивые, как море и звёзды, такие же сильные и опасные, такие же далёкие и близкие… Старые, старые слова...