«Все мужики козлы!» – любила говорить моя мама. Поэтому, когда она узнала, что забеременела от гастарбайтера Муслима (как потом сказали полицейские, Муслим был не гастарбайтером, а «гастролёром»), очень хотела родить девочку. И назвать её Ирочкой, в честь своей матери. Но родилась не Ирочка. Родился я. – Ну и по@уй, – сказала Инночка Золотцева и назвала меня Ирусиком. – Ирусичек ты мой! – Вообще-то это бабское имя, – заметила моя бабушка. – А я и хотела бабу! – расстроено огрызнулась мама. – И что теперь делать? Не выброшу же я ЭТО! Пусть хоть имя бабское будет. А уж бабой я его сама воспитаю. Сказано – сделано. – Ой, какая у вас девочка красивая! – часто говорили прохожие женщины, глядя на меня маленького (лет до семи точно). Обычно в магазинах и во время прогулок. – Если бы, – вздыхала Инночка. – Ой, а мы думали, это девочка у вас, – разочарованно и мило улыбались добрые тетеньки, узнавая, что я, увы и ах, всего лишь мальчик. – А так на девочку похож! Я понимаю этих женщин. Когда рассматриваю свои детские фото, вижу: одевали меня и впрямь как девочку. – Ничего, – говорили две главные и единственные женщины в моей жизни, – в колготочках теплее! Надень розовый шарфик! Смотри, какой он тёпленький и красивенький! Когда, уже учась в школе, я принёс домой свою первую «двойку», мать очень сильно избила меня. Била толстым резиновым шнуром. Била долго. Увлечённо. Страстно. От души. Как будто перед ней был не трясущийся от страха и боли первоклассник, а все те муслимы, вани, феди, серёжи, миши, васи, мужики, козлы, которых она когда-то безумно и безответно любила, а теперь отчаянно и безгранично ненавидела. Я один принимал удар, за всех: муслимов, вань, козлов, мужиков… Я, маленький мальчик. – Ты не любишь меня! – прокричал ей я сквозь слёзы, когда все мои «Мамочка! Не надо! Не бей! Пожалуйста! Прости! Я больше не буду! Больно! Очень больно!» остались неуслышанными. Да, – не любила. – Скажи спасибо, – тогда и потом ещё не раз повторяла она, – что я тебя вообще в роддоме не оставила или в детдом не сдала! «Скажи спасибо». Но я уже ничего не мог сказать. Я не мог ответить. Я мог – только терпеть. И ждать конца этой пытки. Не отвечал и тогда, когда били хулиганы. – Никогда не дерись! – учила меня Инночка Золотцева. – Дерутся только хулиганы! И хулиганы – дрались. Вернее – били. А я – терпел. И ждал конца нескончаемых издевательств. Этому меня научила мама. Особенно когда била меня сама. …Я, наконец-то, ответил ей. На всю её ненависть. Ответил своим непониманием. Непониманием того, как можно не любить – того, кто так любит тебя, того, кто так ждёт от тебя любви в ответ. Но самое ужасное то, что даже теперь, когда моей родной матери, моего самого близкого человека и моего самого страшного палача уже нет в живых, она ещё долго будет мучить меня из своей могилы. Я переступаю порог тюремной камеры… Ну, здравствуй, И – ру – сик! |