Солнце в Усове всходит и садится за речкой. А кто скажет, что это выдумки и так не бывает, ошибется. Просто речка наш городок вокруг огибает, у нее и название подходящее — Петля. Больше ничем Усов не примечателен.

 

Разве что никто здесь не умирает. Законом запрещено. А кому приспичит, те в соседние города отправляются.

 

Самоубийцы в Низкие Липки едут. Там мост высокий. В Усове тоже высокий, даже выше липкинского, да никому неохота нарушителем быть. Напишет самоубийца прощальное письмо близким, оставит на виду — и на автовокзал. Пока до места катит, подремывая, родные письмо прочтут, да липкинским сообщат: ждите, мол, очередного прыгуна. Те на мосту его хлебом-солью-водочкой встречают. Накормят, напоят да пьяненького обратно отправляют. Некоторые по многу раз туда-сюда мотаются, пока не надоест. Потом рукой махнут да жить в Усове остаются.

 

Старики, как устанут, в Зареченск собираются. Там кладбище большое, красивое. А хоронить некого: на весь город пара новостроек, и те с приезжими вахтовиками. Соберет дедок или бабулька свое «на черный день» - и туда. Посмотрит на молодежь зареченскую, румяную, да веселую, помирать-то и расхочет. Вернется, а дома еще и постель не остыла.

 

У кого болячка неизлечимая, те Белогорье выбирают: напоследок в море искупаться. Море-то у них, хоть и маленькое, да свое собственное. Теплое. Говорят, будто ключ горячий на дне бьет. Отлежатся хворые в мягкой волне и тоже с жизнью прощаться раздумывают.

 

А я, хоть и старый, ни разу на тот свет не собирался. Пока по утру двор мету, любуюсь, как солнышко в реке лучи полощет. Вечером за дом выйду — там опять оно, розовое, в Петле купается, накупаться не может. Красота, раздолье.

 

Да большинство в Усове, как я — счастливые, радостные, до жизни охочие.

 

Были.

 

Пока Васька не учудил. На закон наплевал — взял да и помер.

 

Вышел я как-то спозаранок дорожки прибрать да цветы полить — двор-то образцовый, порядок стараюсь кажнодневно поддерживать. А он, ирод, лежит под окнами, руки в стороны раскинул, все цветы поломал. Я метелкой на него для острастки замахнулся, чего, мол, творишь? Молчит, не шелохнется. Пьяный, что ль, думаю? Уже соседи из подъезда начали выходить, кто на работу, кто ребятишек в сад повел. Останавливаются, интересно им, чего с Васькой. Щекотали его, водой брызгали. Мужики, кто посуровей, под конец и ногой приложили. Нет ответа. Лежит себе, глаза закрыты и улыбка на губах шкодливая: мол, глядите какой — никому нельзя, а я сделал! Про улыбку-то мы после уж заметили.

 

Сначала-то не знали, чего думать. Доктора позвали, Семен Андреича, так и он определить не умеет, что человек мертвый. Давай сообща кумекать. Пульс щупали по всему телу. Под веки заглядывали. А сами не сообразим, что там должно быть, в неживых-то глазах. После уж бабка Нюра — старей меня, а помереть тоже никак не соберется — вспомнила: зеркало приложить надо, запотеет или нет. Из женщин одна зеркало из сумочки достала. Семен Андреич стал прикладывать. И так, и сяк; и к губам, и к носу — чисто, не дышит Васька.

 

Ох, у нас ноги у всех разом подкосились: нарушитель! Шепоток по толпе пополз. Люди давай предположения строить, как парень до такого случая докатился. Хороший ведь был, непьющий! Даром, что сирота.

 

Вот от сиротства своего закон и не соблюл. Присмотреть, подсказать — некому. А кто родители у него, куда делись — неведомо. Жил сам по себе, никого не трогал, а вон какую пакость надумал.

 

Пока судили-рядили, кто-то поумней полицию вызвал. Те приехали, и тоже видно — знать не знают, как поступить. К доктору подошли. К Ваське. Наверх глянули. Смекнули только, что парень, из открытого окна вывалился. Окно-то у него на последнем этаже. И чего он там лазил?

 

Тут власть подъехала. Губернатор Виктор Петрович полицейских и доктора подозвал. Стоят, шепчутся. Доктор руками разводит, да плечами пожимает. А Петрович говорит что-то и воздух все рукой рубит-рубит. Уж весь на клочки изрубил — все не остановится. К нам потом повернулся, лицо растерянное. «Нестандартный случай, - лоб потер, - будем думать». И уехал.

 

Полиция нам расходиться велела. А Ваську в КПЗ забрали - нарушитель ведь.

 

Вечером в новостях, да не в местных, а по центральному каналу, наш городок обозначили. Мол, невероятное происшествие: в Усове, где на протяжении столетий не нарушали запрет на умирание, скончался мужчина; обстоятельства выясняются.

 

А по правде, и выяснять ничего не стали. Сначала судить Ваську хотели, да только начальник полиции жаловаться давай, что парень в КПЗ долго не протянет — уже дух от него пошел нехороший. В общем, выписали Ваське задним числом индивидуальное разрешение на умирание и участок два на полтора выделили «для нужд погребения». За городом, где поляна широкая.

 

Ох, что тогда было! Весь город на похороны собрался. Событие! Все нарядные. Женщины прически накрутили. Мужики костюмы свадебные из шкафов повытаскивали. Всем посмотреть охота, как Ваську погребать станут.

 

А как? Толком-то не знаем. Несли на носилках, что у Семен Андреича одолжили. Поначалу решить не могли, как правильно: ногами вперед или головой? Переругались все да поперек потащили. Идем за носилками, одни песни торжественные поют, другие анекдоты травят — Васька-то анекдоты сильно любил.

 

До участка дошли, там уж батюшка ждет. Крестным знамением нас осенил, голосом утробным слова непонятные спел, кадилом вокруг Васьки приторный дым расплескал и отмашку дал — опускайте, мол.

 

Опустили парня в яму, давай кто цветами, кто конфетами, кто землей закидывать. Тут доктор спохватился — носилки-то выньте!

 

Олигарх наш местный, Яшка Копейкин, пузо из пиджака выкатил, пятитысячную в бумажнике подцепил и тоже в яму бросил. Мол, читал, не то египтяне, не то цыгане так делают: чтоб Ваське на том свете первое время было, на что перебиться. Олигархиня возмутилась, да только и успела мужа локтем в бок ткнуть.

 

Батюшка на Копейкина глаза строгие поднял: прекратить, мол, ересь! Рукой махнул — забери! А Яшка сам ему рукой — не стану. Батюшка мне кадило сунул подержать — ох, и вонючее! - а сам деньгу подобрал да под рясу спрятал. Видно, на благие дела.

 

Заровняли яму с Васькой, крест посередке воткнули и на площадь пошли. Там по такому невиданному случаю гулянье устроили и салют под вечер. После салюта, уставшие, по домам разошлись. Один я остался мусор за людьми заметать.

 

Может, забыли бы со временем про Ваську-нарушителя. Только недаром он напоследок неживыми губами улыбался. Повадились с того дня люди в городе незаконно на поляну отправляться. Ни запреты, ни штрафы на них не действуют. Смекнули, что с мертвого спроса никакого.

 

Власти боролись-боролись и сдались потихоньку, отменили запрещение: помирайте, мол, на здоровье, каждому место найдется. Позже и морг у нас появился, и конторы ритуальные завелись.

 

Вот тогда и стали люди из Усова уезжать, кто поодиночке, кто семьями. Одни старики остались. Солнце и то не показывается, за тучами нас обходит.

 

Оно и понятно: кто захочет в городе жить, если в нем умирать разрешено?