Стоял вечером на остановке в ожидании автобуса, чтобы уехать в город. Автобуса, как это часто бывает, долго не

было, собралось уже немало людей. Балагурили и возмущались непорядком подвыпившие мужики. Остальные с суровыми,

окаменевшими от напряжённого бездействия, рутины и безнадёги лицами, молча, переносили тяготы ожидания.

 

Была уже поздняя осень и слабый морозец прихватил льдом ещё совсем недавние лужи, а прошедший поутру небольшой

снежок, припорошил их, и рассмотреть их теперь, запорошенные снегом стало совсем не просто. Детвора обычно, на

замёрзших и засыпанных ещё небольшим слоем снега лужах, устраивает катки, разбежавшись, они смело, не боясь

падений, с радостными криками восторга, ловко балансируя размахиванием рук, катятся по замёрзшим лужам,

превратившимся в лёд, сохраняя завидную устойчивость. А люди постарше, содрогаясь и страшась при каждом шаге, если

ноги вдруг непослушно заскользят по льду, передвигаются в таких местах очень осторожно, как бы ощупью. При

необходимости, внимательно всматриваясь, и высматривая там менее скользкий и опасный путь, они осмотрительно и с

опаской, замедляя ход, преодолевают такие места, стараясь избежать падений и тяжёлых травм.

 

Собравшиеся на остановке люди, всё больше были раздражены отсутствием ожидаемого ими автобуса и сгоряча, всё

ругались на жизнь, напоминая старые споры – кто виноват и что делать; одни говорили о том, что, во всём виноваты мы,

другие, возражали, и говорили о том, что во всём виноваты они. А кто-то, ну, прямо как пророк, всё говорил про какие-то

последние дни, и о том, что всё общество больное и никудышное. О том, что, оно растлено пьянством и распутством и то,

что совсем не стало совестливых людей и, ещё то, что, всё общество, непременно, покарает Господь, точно, так, как в

стародавние библейские времена. Иные, может быть, более устойчивые и адаптированные ко всяким передрягам и не

устрою, они для них совершенно обычны, без которых просто невозможна наша жизнь, точно так же, как, например, после

хорошей солнечной погоды, наступление затяжного ненастья, и поэтому не имели ни малейшего интереса к вещаемым

банальностям. Другие же, не такие бойкие, блаженно умиротворённые, с такими скорбными, унылыми лицами стоического

терпения святых, сочувственно, украдкой взирали на тех, так живо говоривших, ну, прямо как о надвигающихся каких-то

апокалипсических угрозах.

 

Неожиданно, в этом унылом и скучном спектакле происходит смена декораций, и появляется, как чёрт из табакерки,

перед взором собравшейся толпы, новое действующее лицо. Как будто было так задумано, чтобы немного взбодрить и

развеселить унылого и скучающего зрителя, явившейся, будто наглядной иллюстрацией к только, что прочитанной

проповеди.

 

Мимо стоящих неподалеку людей, ожидающих автобус, проходит ещё один член того самого общества, о котором так

много говорили в толпе, только из числа тех, которые обитают на его дне. Это худощавая, подросткового вида, с серым,

землистого цвета лицом, женщина лет тридцати пяти-сорока. Одета она, по мужски: в мятую, заношенную одежду – джинсы

и бледно-голубую болоньевую куртку, и немыслимая бледно-красная шапка, немыслимо сидящая на немыслимой и не

мыслящей голове. В руке у неё большая хозяйственная сумка. Её нервные, резкие, не координированные движения

указывают на, то, что после продолжительных запоев, её центральная нервная система, ведущая управлением наиболее

сложных и осознанных движений, отвечающая за координацию и устойчивость в пространстве, истощена, потрёпана и

измучена за долгие годы пьянства настолько, что не может теперь нормально управлять движением тела. И ещё то, что она

явно куда-то спешит. В спешке, она наступает на запорошенную снегом и затянувшуюся льдом лужу, поскользнувшись, она

подлетает ногами вверх и плашмя спиной падает на лёд. При ударе, с её немыслимой и не мыслящей головы, слетает

немыслимая бледно-красная шапка и отлетает далеко в сторону, из рук выпадает и ударяется о лёд её сумка, издавая звук

битого стекла. Лёжа непродолжительное время на льду она, опомнившись, пока включалось, чуть не отлетевшее прочь её

помрачённое сознание и, сообразив, что с ней произошло, горько сожалея об утрате, обитательница дна в отчаянии, громко

матерно выругалась. От чего, наверное, убитые горем ангела едва с небес в страхе не попадали, и серафимы горько,

горько заплакали, не ожидавшие такого грехопадения. Затем, опомнившись, она проворно поднялась, нашла свою

немыслимую бледно-красную шапку, надела её на не мыслящую голову, вытряхнула из сумки битое содержимое,

обращённое в прах, и ещё раз, матерно, крепко выругавшись, на нечистого, попутавшего её, и поставившего ей подножку,

она пошла прочь куда-то вдаль. Быстро скрывшись из виду, как мимолётное видение, вот только что было оно, и нет его.

 

В толпе, не сдержавшись, кто-то хохотнул, другие уныло, осуждающе, готовые казалось, чуть не заплакать,

смотрели на происходящее, а иные, молча, безучастно, отстранённо наблюдали за действующим актом этого спектакля,

будто вовсе не происходит чего-то требующего их внимания, обычные банальные происки дьявола. А кому-то подумалось,

что так просто, люди бьются о лёд в гололёд.