Заводская лаборатория химической очистки воды, обеспечивающая контроль качества подаваемой воды на

технологическую линию непрерывного и сложного производства, работает всегда в обычном режиме, независимо от

наступления выходных и праздничных дней. В один такой, воскресный или субботний день, в вечернюю смену, когда нет ни

заводского, ни цехового начальства, молодые женщины работницы этой лаборатории, чтобы как-то интереснее и

разнообразнее провести им время своего дежурства, нашли себе весьма занятное развлечение, позволявшее им, таким

образом, скоротать свою рабочую смену. Потому что, от затянувшегося безделья и скуки, вынужденного ничего неделания,

рабочая смена тянется очень медленно, что приводит к состоянию какой-то затяжной «апатии», раздражению и тупому

безразличию ко всему. Они, чтобы, ну, если не избежать этого, то хотя бы, как-то смягчить такой гнёт, частенько

организовывали в такие дни своего дежурства небольшой сабантуй, или, может быть, лучше сказать, посиделки с

выпивкой.

 

Для этих целей, заранее на смену в этот день были принесены водка, пиво и закуска. Выполнив все необходимые

процедуры, касающиеся контроля качества воды подаваемой на производственную линию цеха, они сдвинули имеющиеся в

заводской лаборатории столы, убрали с них всякие реактивы, колбы, банки, склянки. На их месте расставили бутылки с

водкой и пивом, стаканы, а для любительниц изысканных манер - малообъёмные мензурки, разложили закуску. И началось,

радостно захлопали в ладоши, в предчувствии большого удовольствия и праздника души, дружно закричали – наливай!

 

Кроме пяти или шести молодых женщин-лаборанток, одна или две из них были из соседнего цеха; самой старшей из

них, наверное, было, не более лет двадцати восьми – участниц вечеринки. На смене несли дежурство ещё две совсем уже

не молодых, пожилых женщин-аппаратчиц: пятидесяти трёх лет Александра Ивановна, и пятидесяти четырёх лет Евдокия

Ивановна никогда не принимавших участия в таких вечеринках. Они как обычно, когда собирались на смене такие

вечеринки с распитием спиртных напитков, сидели где-то в стороне и в нервном, а порой, даже, в злобном напряжении,

наблюдали за происходящим. Они всегда и ранее, когда, в вечерние и ночные смены собирались пьянки, были сильно

недовольны и озлобленны происходящим. В их сознании это никак не укладывалось, вызывало какое-то острое неприятие.

Они с суровыми, мрачными и апатичными лицами, в предчувствии будто, приближения стихийного бедствия, сулившего

им новые жертвы и потери, безучастно сидели в стороне от веселящейся компании, и в негодовании про себя ругали и

проклинали её участниц. Творящееся на их глазах, казалось им, каким-то предвестником чего-то нехорошего, что совсем

скоро произойдёт, и напоминанием того, что когда-то, им пришлось пережить в прошлом. Видимое ими, воспринималось,

что вот оно, то страшное прошлое, что в скором времени оно непременно вернётся. Они, сокрушённо покачивая головами, с

недоумением и страхом наблюдали за проделками, по их мнению, потерявших рассудок молодых женщин.

 

Тем временем, ближе к полуночи сабантуй, или попросту попойка были в самом разгаре. Чуть поверх голов участниц

вечеринки от выкуренных сигарет зависло сизое облако табачного дыма. Раздавались несуразные, лишённые всякого

смысла, пьяные крики. Иные, из них, испытывали особое нетерпение, и тормошили рядом сидящих всяким вздором.

Бестолковой суетой, кого-то куда-то торопили и громко кричали, то Машка наливай, то Томка разливай. Их циничные

рассказы, перемешанные с матерной руганью, сменялись какими-то несуразными и не членораздельными фразами,

похожими на птичье щебетание. То, заливаясь хохотом, они возбужденно махали руками, перебивая друг друга, желая что-

то сказать. Почти после каждой фразы, у многих на устах – блин, блин, и всё какой-то блин. Повторяли это слово как

заклинание, заклинившее и зависшее в их пьяных головах, как будто в окутавшем их облаке сизого дыма, летают ещё и

какие-то блины. То бессвязно, часто повторяя, выкрикивали они застрявшее, и так же зависшее в их головах, слово –

пардон, пардон, пардон. Чему пардон, кому пардон, зачем пардон совершенно непонятно это было Александре Ивановне и

Евдокии Ивановне, им казалось, что в среде нормальных людей такое невозможно, оно не может быть. И ещё более всего,

ну, прямо, как дьявольское наваждение, как призрак носится после, многих фраз, засевшее и зависшее в их головах слово

кошмар! Ха-ха-ха кошмар, какой кошмар! Это же кошмар! Будто бесы на круге ада в преисподней решают участь попавшего

туда грешника, предвкушая удовольствие, обмениваются такими, им понятными фразами перед экзекуцией. Их слова уже,

никак не составляли мало-мальски вразумительной фразы. Сдавленное алкоголем сознание всё более меркло, не

представляя уже полноценного, адекватного порядка логического действия, оно никак не уживалось со своим телесным

вместилищем и теперь покидало своих обладателей, улетучивалось вон из их тела. Их словарный запас был равен или ещё

более скуден, нежели у известной Элочки «людоедки», а её словарный запас, был значительно беднее, чем у дикого

племени людоедов «Мумба-юмба». А, кошмар и вправду уже завис над всеми, знаковым сизым, ядовитым облаком,

охватившим всех.

 

Ошарашенные увиденным и услышанным, будто видениями кошмарного сна, сидящие поодаль от них, две пожилые

женщины, Александра Ивановна и Евдокия Ивановна наблюдали этот кошмар, как дьявольское наваждение. Будто

грешники, почитатели Вакха и Бахуса, в адовой купели творили противные здравому смыслу безобразия; но возможно ли

такое наяву. Творившееся на их глазах, их уму было непостижимо, вызывало беспокойство и тревогу у них. Внушало им

внутренний, мало осознанный страх со времён детства, таившийся в них страх за собственное благополучие и, наверное, за

благополучие близких им людей. Вызывало у них предчувствие пришествия новых мировых катастроф, что всё так зыбко,

что творящиеся здесь безобразия это напоминание об их скором приходе. Творящееся поражало их воображение,

граничащее с коллапсом их сознания. Всё, что они видят, вызывает в их сознании тревогу и сомнение – возможно ли такое,

может быть, это их сознание производит такие неадекватные образы перед ними. А на самом деле всё совсем не так

страшно, всё приглядно и пристойно. И вообще, что это? – не плод ли воображения их помрачённого сознания, с помощью

вмешавшегося дьявола в их сознание. Или всё наоборот, это нечистая сила, вселившись в тех несчастных, лишив их

разума, и попрала нормальный ход вещей в природе, и теперь они пошли вспять.

 

Кошмар, пережитый ими когда-то в прошлом им понятен всё же более чем творящийся кошмар, перед ними теперь.

Они хорошо помнят своё довоенное и военное, голодное и полное лишений детство, - не иначе, как кошмар. Они так же

хорошо помнят, как кошмар и послевоенную голодную и полную лишений молодость. Целая половина прожитой ими жизни

была кошмаром! Половину жизни следовали за ними, как кошмар голода, холода и тревоги. К ним тогда являлся кошмар,

зародив в душе тревогу на всю оставшуюся жизнь, но тот кошмар был какого-то иного свойства. А теперь, на их глазах

творится ещё какой-то, совсем непонятный им кошмар, не поддающийся разумному объяснению, их разум был не в

состоянии это понимать, да сопровождавшийся, какими-то дикими, чуть не предсмертными, бессмысленными криками блин

и пардон.

 

Евдокия Ивановна и Александра Ивановна прожившие тяжёлую, полную лишений жизнь, где не находилось места

расслаблениям, никак не могли поверить в окончательный приход относительно лёгкой и не особо принуждённой жизни

последнего десятилетия или чуть более, так именуе-мой теперь эпохи застоя. Им всегда казалось, что этот кусочек хорошей

жизни в длинной череде лихолетий и невзгод, это как какое-то недоразуме-ние, о чём очень скоро спохватятся небожители,

их враги, или вся эта вражья сила – вурдалаки, там наверху, и быстренько выправят положение. В противном случае, этим

небожителям (вурдалакам) пировать и матовать, жить на широкую ногу будет не на что, и спать спокойно они там не

смогут от того, что уже многим становится жить лучше, чем прежде. Это затишье, точно, как перед бурей и что не за горами

новое адово время, просто оно ждёт своего часа, чтобы обрушиться новым кошмаром в жизнь ничего не подозревающих

умиротворённых пока, иллюзиями, глубоко инфантильных людей. Это было время, за год, полтора, до времени, когда на

политический олимп пробрался карьерист приспособленец лже коммунист Горбачёв.

 

Перед приходом этого, нового кошмара в жизнь, не ждущих его, беззаботных людей, хозяева этой жизни, барствующая

партийная верхушка КПСС – лже коммунисты во главе с Горбачёвым, затеют увеселительное шоу с их пресловутой

перестройкой. Чтобы ввести инфантильное, пока, ничего не подозревающее общество в заблуждение – идеологически

дезориентировать его, чтобы затем по крупному, судьбоносно нахлобучить его. И провернуть эту крупную аферу, уже с

помощью подобранных для этой цели проходимцев канающих под реформаторов – лже реформаторами Гайдарами,

Чубайсами, Немцовыми и прочим отребьем. А всякие умельцы от идеологии, своим воздействием на умы и души людей,

будто шаманы колдовским приворотом, по команде сверху, будут трубить о приходе «демократии», и каких-то либеральных

«ценностях» и прочей чепухе. Находясь на службе у хозяев жизни, царящих в стране вурдалаков, они будут выдавать его,

то наступающее адово время, за великое благодеяние. И одурманенные их шаманскими заклинаниями, идеологически

дезориентированные люди, будут, как всегда, самозабвенно, трепетно верить им. Шаманы от идеологии будут с большим

усердием внушать простым смертным, то, что чёрное это белое, а белое это чёрное. Эти шаманы могут производить такие

фокусы, создавать всякие иллюзии, подчиняя, таким образом, сознание неискушённых людей намеченным целям аферистов,

проворачивающих свои аферы, потому что у этих шаманов профессия такая, находясь на службе у хозяев этой жизни,

исполнять им идеологическое прикрытие от возмущения так нагло объегоренного (обманутого) ими общества. И, не к чему

хозяевам этой жизни – вурдалакам, барствующей партийной номенклатуре, обязывать себя совершенно не нужной и не

свойственной им, такого рода заботой, чтобы создавать условия жизни без кошмаров, мечтательно желаемую, всеми

живущими на этой грешной Земле. А хозяева этой жизни, властвующие вурдалаки, в силу собственной паразитической

природы, следуя своей природе, попросту не могут, создавать что-то, отвечающее интересам всего общества. Создаваемые

ими общественные условия исключают это. Они делают сказку былью, но только для себя, ловко объегоривая, с помощью

факиров и шаманов от идеологии, всё остальное общество.

 

Вот такой потаённый страх нагонял тогда на этих двух женщин уже много поживших, и много повидавших на своём веку,

происходящий на их глазах кошмар. Они предчувствовали, что настоящий кошмар уже совсем скоро явится, а этот кошмар,

что сейчас перед их глазами, напоминал им, что вурдалаки совсем скоро опомнятся и придут в эту жизнь с новым,

ожидаемым кошмаром, со своими людоедскими проектами под названием – «реформы». Слово, внушающее страх и

приводящее уже многие поколения людей в трепет. Последние десятилетия это знаковое слово «реформы» стало особенно

устрашающим для большинства вымирающего населения. Это слово, звучит, как заклинание, приводящее людей в

оцепенение, когда вурдалаки готовят очередное ограбление населения страны, они как заклинание произносят его повсюду

(радио, телевидение, печать). Это устрашающее слово – «реформы», парализующее сознание и волю, означающее приход

очередного кошмара в их и без того мрачную, безрадостную, смрадную жизнь.

 

А творящаяся перед их глазами, уже далеко за полночь пьяная вакханалия каких-то осатаневших или обезумевших

ничтожеств воспринималась ими как глумление над здравым смыслом. И более того безмыслие, пустота и фальшь в каждой

звучащей здесь фразе переполняло всё существо этих двух пожилых женщин негодованием, злобой и отвращением,

переходящих в какое-то неприятие или даже ярость. Понималось ими, как грубый необузданный цинизм и святотатство,

явившихся откуда-то незнакомых с нравственностью и культурой варваров. Будто творящийся рядом с ними кошмар помимо

их воли и желания непременно и сейчас снова войдет и в их жизнь, и, поэтому, они страстно желающие какими-то

экстренными действиями воспротивиться, отодвинуть его приход, как можно дальше в тёмное будущее. Это было, как

действие неосознанного рефлекса у них, такая, ответная реакция на действия несущие какую-то опасность. Им хотелось,

если не прекратить, то, хотя бы, отдалить эту стремительно надвигающуюся действительность, явившуюся, будто, ну, прямо

с полотен Босха, изображавшего всякое исчадие ада.

 

Лишённые всякого чувства юмора, чтоб легко и просто смотреть на творящееся безобразие, не принимать его близко к

сердцу, ну, так, чтоб это было им по барабану. Видимо, это из-за того, что предыдущая их жизнь была длинной чередой

всяких лишений, потерь и невзгод, они не могли быть равнодушными к этим омерзительным в их понимании проделкам. И

не имеющих никакой возможности, как-то оградить, избавить себя теперь, от столь не желанной, противной и непонятной

их разуму такой сюрреалистичной картины, развернувшейся, вдруг на их глазах. Будто перед ними дымный признак

адского пламени, как бесовское наваждение возникло, чтобы позабавиться и поглумиться над ними. Они были не

способны сообразить происходящее на их глазах со своим миропониманием и мироощущением, как-то, бесконфликтно,

мирно совместить их. Они ощущали это теперь, только, как, будто, это тёмные силы возносящие фимиаму дьяволу, так

злобно их гнетут. С тревогой и страхом говорили они меж собой, что мир кверху тормашками пошёл, как перед последними

днями. Не желая видеть, уже не первый раз, всю эту жуть, приводящую их в состояние всё большего неприятия и

отвращения, их терпению подходил конец. Не бродить же им было всю ночь по безлюдным цехам завода, чтобы не видеть

этого света представления, всей этой творящейся жути. Подавленные творящимся кошмаром, с суровыми и мрачными

лицами, эти две пожилые женщины, всё с большей тревогой, в ожидании, будто какого-то горя или большой опасности,

продолжали с опаской следить, что же ещё эти глумящиеся бесы и черти вытворят здесь, превратившие это помещение

заволочённое дымом, в преисподнюю.

 

И, больше, не выдержав таких испытаний или душевных мук, периодически повторяющихся в их вечерние смены

выходных и праздничных дней, их терпение перешло через край. Александра Ивановна от переполнившего её гнева, от

избытка злости и ненависти, негодуя, врывается сквозь густую пелену табачного дыма к сидящим там, к уже мало

вменяемым молодым женщинам. И громко, чуть не задыхаясь, в ярости, и от бессилия прекратить этот кошмар, принялась

кричать им – вы, что творите! Вы, как черти в преисподней беситесь здесь! Вы, прокуренные и пропитые наскрозь стервы

безмозглые! Это что, дыму-то напустили, дышать нечем! Чертовки! Похлеще чёрных мужиков будете! И, обращаясь к

первой, попавшейся ей на глаза, она злобно кричала: «Это ты, Машка, стерва безмозглая, превращаешь, жизнь в кошмар!

И далее…, презрительно оглядев остальных, продолжала – И ты, Светка сволочь, безмозглая пропойца, превращаешь

жизнь в кошмар! Это вы все, здесь собравшиеся, сволочи и пьяницы безмозглые, превращаете жизнь в кошмар! Это вы,

бесы и твари безмозглые, и есть, кошмар! Но подождите стервы и пьяницы, немного осталось до того времени, когда от

кошмара вам жить не захочется! Это вы, оголдуши безмозглые и есть тот самый кошмар! – продолжала и далее в ярости

гвоздить их позором. Что, глаза-то свои бесстыжие, чертовки пялите. И что же вы за создания-то такие, в вас нет ничего

путного, ни ума, ни совести, ни стыда! Вы же совсем осатанели! Опомнитесь...!». Вы же, сами на себя такую одурь

напускаете.

 

Недовольные её таким бесцеремонным вторжением в их личную жизнь и её такой сокрушающий монолог, молодые

женщины ответили непонятной, малосвязанной речью, означающей, что они не приемлют здравый смысл, обильно

укомплектованной матерной руганью и жестами означающими - пошла вон отсюда, не ломай состояние нирваны. После чего

вскоре разо-шлись, чтобы проспаться до утра. Ночь хэллоуина (кошмара) благополучно прошла и сменилась рассветом

наступившего дня. Точно так, как, их утро прохладой встречает…

 

Таким не совсем обычным образом, наиболее сообразным и подходящим её состоянию души. Не терпящей таких

безумных проказ и проделок своих сотрудниц, находящихся в состоянии алкогольного опьянения, выразила своё

нетерпимое отношение к творящемуся, ночному кошмару, переполненная гневом Александра Ивановна. Озлобившись до

крайности, никак не желая терпимо взирать на происходящее, пытаясь хоть как-то достучаться до их пустых пропащих душ,

она пророчила приход в их жизнь ещё более страшного кошмара, пережитого когда-то самой, оставившего заметный след в

её душе. А ночной кошмар, оживил, воспроизвёл в её памяти те страшные картины того времени. Страх за возвращение

того времени подвёл её близко к состоянию аффекта и подвиг её вмешаться и обуздать и устыдить участниц этой

вакханалии. Её столь дерзкий поступок находил полную поддержку и единодушие со стороны Евдокии Ивановны, гневно

вторившей ей – тут без пьянства не удумаешь, как жить, а у этих слабоумных ещё и пьянство на уме. Тягота-то, какая, в

голове не укладывается, как же можно так жить. Да, как же ему, этому кошмару было вскоре, не прийти, когда в стране

советской такие люди есть. Впрочем, возможно, было бы им лучше скрыть своё возмущение и негодование и отсидеться

тихо свою смену в сторонке и не перечить своим таким не обычным мнением подавляющему большинству своего рабочего

коллектива. Вскоре, сбылись слова Александры Ивановны, кошмар оказался не за горами, дождался своего вожделенного

часа и пошёл тогда крушить всё вокруг, всю эту жизнь. Так пошла вскоре, долгая полоса беспросветного кошмара.

Чувствовали, как будто знали, что алкоголизация страны в семидесятые и восьмидесятые, повальное пьянство, и приход

кошмара в девяностые, тесно связаны. Тёмные силы не дремали, делали своё подлое, тёмное дело, уничтожив светлое дело

Ленина – дело трудящихся.