ШОФЁРЫ НА ПЕРЕКУРЕ

 

Давным-давно был у меня приятель – великий софист. Он высказывал заведомо неверные мысли, содержащие, тем не менее, некоторую долю правды. Чему тут удивляться, – спросите, – таких, как он, даже в правительстве более половины. Это так, однако мой приятель умел облекать свои софизмы в такое словесное оформление, что было большим наслаждением слушать все эти рассуждения, как будто присутствуешь на необычном спектакле. Однажды он заявил, что в замкнутых мужских коллективах все разговоры обязательно сводятся к обсуждению женщин, и даже не женщин, а именно тех частей их тела, названия которых к ненормативной лексике не относятся, однако в печати не рекомендуется это слово полностью выписывать и следует оставлять первую букву «ж» из четырёх, либо две любые других, заменяя пропущенные литеры нейтральными символами. В доказательство он тут же привёл якобы подслушанный им разговор в бригаде шофёров на перекуре во время уборочной. Насколько мне известно, он, типично городской житель, не мог оказаться в таком месте в такое время – но отдадим должное, что его мастерски поданный театрализованный рассказ мы выслушали с большим удовольствием. Если это была импровизация, то в нём погиб большой писатель. За прошедшим временем многое из моей памяти стёрлось. Попробую сейчас воспроизвести эту историю в той степени, в которой мне отпущено владеть искусством письменного слова и хотя бы наполовину передать читателю впечатление от того сопровождаемого взрывами смеха представления.

 

– Перекур! – сказал Пётр Кузьмич и полез замасленной рукой за пазуху. В то время как грузовики вытянулись вдоль обочины, шофёры расположились в тени отдельно стоящего тополя и на обломке доски расстелили свежий номер газеты «Труд». Знакомым звуком стукнуло стеклянное донышко о дерево, и пошёл по кругу гранёный стакан.

– Смотри, Климкина баба, – кивнул Глеб на мелькающий невдалеке платок. Мимо шествовала жена совхозного киномеханика, невзрачная неопрятная женщина лет тридцати пяти, безвкусно одетая и вызывающе ярко накрашенная. Тонкие кривые ноги в дорогих вышедших из моды туфлях несли на себе толстое полуцилиндрическое туловище с едва заметным намёком на бюст и заплывшей жиром талией. Пёстрое синтетическое платье готово было вот-вот лопнуть, когда с каждым шагом под тканью обозначались мощные ягодицы.

– Вот это *оп*! – мечтательно произнёс Денис. – Вот бы…

– Какая *оп*? Эта? – Глеб даже засмеялся. – Ну, брат, насмешил. Видать, ни шиша не смыслишь ты в бабах. Вот, помню, была у меня Галка…

– Хочешь сказать, что у неё была *оп*? – встрял в разговор Василий.

– Но ты же не видел моей Галки!

– Всё равно. У моей-то Лушки такая *оп* была, что тебе и не снилось!

– Нет, снилось!

– Нет, не снилось!

– Поди, корову твою так звали, Лушкой-то, – съязвил Фёдор, – тоды конешно. А у меня была именно баба, Ирка, вот у неё…

– А ну, помолчите-ка! – прервал сорокалетних спорщиков дед Аким, который в свои шестьдесят пять лет всё ещё крутил баранку. – Вы ещё слишком молоды, чтобы так рассуждать о бабах. Какие в ваше время бабы? Тьфу! – дед Аким долго ворчал, плевался, сморкался. – Не уважаете вы нас, стариков. *оп*, *оп*… А знаете ли вы, что такое *оп*? Вот у моей покойной старухи *оп* была – так действительно *оп*!

Спорщики примолкли: им не хотелось обижать ветерана. Василий даже сказал:

– Послушай, Аким Степанович! У нас в коллективе есть новички. Рассказал бы, за что получил свои медали!

Взгляд деда Акима оживился. Всё же для приличия он слегка поломался, мол, мало ли в стране награждённых, да и интересно ли будет. Подбодряемый друзьми, он начал.

– Давно, когда мне было лет 25, я состоял в ОСВОДе, это добровольное общество спасения на водах, если расшифровать. Лето, жара, дежурим на пляже. Вдруг загорается сарайка, в которую на ночь запирают спасательный катер, а рядом мечется молодая бабёшка и кричит: «Спасите, у меня там маленькая дочка!»

– Десять лет назад, кажется, речь шла о мальчике, – пробормотал Глеб, но так, чтобы все слышали.

– Десять лет назад ты ещё из Сибири не вернулся, – спас ситуацию Василий.

– То-то! – поднял палец дед Аким. – Хватаю брезент с катера, макаю в воду – и бегом к сараю. Заворачиваюсь, ползком проникаю вовнутрь – слышу, под верстаком кто-то пищит. Хватаю мальчишку (тут все уже молчат с пониманием), оборачиваю в брезент – и наружу. Оказалось, ребёнок погнался за кошкой и в сарае опрокинул канистру с бензином, струйка потекла наружу, а рядом кто-то курил. У мамаши мужик-то в райкоме работал, он выхлопотал мне медаль «За отвагу на пожаре». С трудом, правда – когда уже пожарные приехали, водой залили, то их начальник не хотел, чтобы медаль посторннему доставалась. Потом мамаша тайком от райкомовского мужа несколько раз ко мне прибегала. И вот у неё, скажу я вам, была неплохая *оп*!

– А вторую медаль? – практически хором спросили несколько человек.

– Это поинтереснее будет. После той истории меня через партком уговорили пойти в пожарные – в части был серьёзный некомплект. В коллектив вливался долго – это особая каста. И вот следующим летом в жару загорелась старая деревянная пристань. Мчимся без запаса воды – из реки решили брать. Мне как младшему поручено тянуть к реке водозаборную гофру. И тут вижу – почти на фарватере тонет человек, а течение быстрое. Крикнуть некого, все на пожар глазеют. Скидываю с себя всю пожарную амуницию, остаюсь в трусах, бросаю кишку в реку, после чего плыву к утопающему. Ну, плаваю-то я хорошо – недаром в ОСВОДе состоял! Доплываю – а это баба какая-то, воду уже глотает. По всем правилам хватаю её сзади, гребу свободной рукой и ногами, и плыву к берегу вперёд затылком. Снесло нас на полтора километра ниже. Уже на мелком месте она пришла в себя, встала, отхаркалась, а лет ей за 40. Посмотрела на меня и говорит: «Что ж ты, герой, мне искусственного дыхания не делаешь?» – и целоваться рот-в-рот! Я ей: «Потом, потом, а сейчас бежим!» Она: «Куда торопиться? На пожар, что ли?» – «Вот именно!» Добрались полуголые до пожарища, огонь уже потушен, все на ушах – моя амуниция на берегу, а где, мол, сам Акимка? Начальник меня увидел, орать стал как в театре, только матюгов побольше было, под суд отдать грозился за дезертирство с места происшествия при исполнении. Моя утопленница вдруг говорит: «Простите, как вас по имени-отчеству, и назовите вашу должность. Я тонула, а ваш подчинённый меня вытащил на берег. А работаю я в областной прокуратре! Если надо, я сама персонально вам подберу статью за оставление человека в опасности!» Повезли её торжественно на пожарной машине к месту купания – а вещи уже увели! Тогда доставили её по адресу – оказывается, она по рождению местная и навещала родителей. Представляю испуг стариков – в дверь ломятся пожарные, морды в саже, и требуют: «Женский халат, и поживее!». В купальнике через двор и по лестнице на глазах соседей она идти не хотела. В итоге я схлопотал выговор по служебной линии и одновременно – медаль «За спасение утопающих»! Это прокурорская по своим связям продавила. А муж её – военный, силач страшный, три раза приезжал ко мне с коньяком, выпьет и – давай выпытывать детали, как я её держал во время спасения – вдруг, мол, не туда свои руки совал, не сильно ли прижимался. Спасательную инструкцию раздобыл и сверял с моим рассказом! Искусственным дыханием интересовался, мол, было или не было. Ревнивец был! Ну, разумеется, когда он уезжал на сборы, супруга охотно «навещала родителей», и мы неплохо «предавались воспоминаниям». Вот у неё, у Розы Давыдовны, была *оп*, я вам бибикну!

– Верим, верим, – сказал Василий. – А почему из пожарных ушёл?

– Невзлюбили они меня очень – медали, мол, нечестно получил!

– Да-а-а, чего только в жизни не бывает! – произнёс Фёдор. – Спасаешь утопающих – получаешь медаль «За отвагу на пожаре». Тушишь пожар – награждают за спасение утопающих! А нам, шоферам, что светит на горизонте трассы? Полная и огромная, в две ягодицы...

– А мне можно сказать? – неожиданно раздался тонкий голос молодого парня Миши, к которому никто иначе не обращался, как со словами «юнец» или «салага». – В соседней деревне есть Танька. По-моему, у неё… – вдруг Миша осёкся под тяжёлыми взглядами старших и в страхе съёжился.

– Ещё раз соврёшь – во! Сопленосый хрен! Ишь, чего выдумал! – поднёс Денис к его носу свой тяжёлый кулак. Пристыженный Миша загрустил и поник, но неожиданно ему на помощь пришёл известный прелюбодей Тит Грачёв:

– Не боись, молодёжь, всё ещё будет, не робей только! Если надо, урок преподам, как Онегин Грушницкому, ха-ха! – Тит расстегнул рубаху и показал живот в мелких круглых шрамах. – Это в прошлой жизни в меня заряд влепили, куда целились, догадаться нетрудно, но ружьё повело. Ума у них хватило не очень крупную дробь в патрон засыпать, да и куртка погасила. А то бы их могли посадить – участковый требовал накатать заяву, но я не стал, по сути-то я виноват. А у бабы, Нюрки-то, из-за которой эта история вышла, была в самом деле внушительная *оп*!

Все примолкли: если Тит говорит о бабах, то со знанием дела. Василий приготовился разлить по второй. Но вдруг молчавший до этого бригадир Пётр Кузьмич негромко кашлянул, и всякие шевеления прекратились. Воцарилась напряжённая тишина, стало даже слышно, как в раскалённом воздухе жужжит каждая муха по отдельности. Все с нескрываемым интересом уставились на бригадира. Он устроился на своём ватнике поудобнее и, прежде чем начать, закурил «Беломорину» и дважды затянулся. Медленно обведя своих товарищей уверенным спокойным взглядом, он немногословно, но авторитетно и веско заявил:

– А помню, была у меня Машка. Да, у неё была *оп*. Конец перекуру!

Раздался возглас всеобщего восхищения, и сразу все поняли, что приоритет следует отдать бригадиру – он никогда не бросал слов на ветер. И хотя никто из присутствующих ни разу не видел ни его Машки, ни в равной мере баб своих товарищей и не мог провести сравнение, слово Петра Кузьмича осталось последним. Кто начальник, тот и прав. Особенно в таком вопросе, который всегда обсуждается в замкнутых мужских коллективах.

 

1981, 2019