Барри Гарри, молодой человек двадцати четырёх лет, представляет собой высокую конструкцию, состоящую преимущественно из тонких костей и острых углов. Обычно по понедельникам, средам и пятницам ровно в девять вечера он выходит из подъезда многоквартирного дома, выпрямляет широкие плечи и размашистой походкой начинает курсировать по направлению к безлюдной окраине города. Барри не привередлив и давно перестал следить за своей внешностью. Он слегка неряшлив, но назвать его нечистоплотным было бы заблуждением: так или иначе раз в неделю он самоотверженно чистил и подпиливал свои ногти, а каждое утро вторника и субботы принимал горячие ванны, и, если было хорошее настроение, то раз в два дня чистил зубы. На голове Барри лежит внушительная копна вечно вьющихся волос, которая ни летом, ни зимой ничем не покрывалась кроме широкого брезента его могучей ладони и длинных пальцев; когда он долговязыми шагами рассекал воздушное пространство, то с ним в ассонанс - то вверх, то вниз - двигалась его прическа, которую уже давно не касалась рука хорошего цирюльника. Барри со временем превратился в скупого человека, потому он и был обладателем длинных волос: экономия на услугах парикмахера сохраняла шаткую иллюзию достатка. Решение выходить на вечернюю прогулку три раза в неделю в первую очередь было следствием его меркантильной натуры и неуживчивого характера. «Либо ты идёшь в бар, кафе или кино, то есть тратишь деньги, либо идёшь на самый конец города и созидаешь красоту естественного мира, не потратив ни рубля» - говорил он себе. Так Барри стал ценителем природы, что не помешало ему оставаться скупердяем. Каждому с кем у него завязывался приятельский диалог, он рассказывал о том, что наконец-то смог в свои год соединится с лоном природы и обрести гармонию, а, если кто-то принимался уточнять состояние его души в описываемые им мгновения, то Барри незаметно раздражался и после пространственного описания тонких движений своих чувств, говорил: «Вы все равно ничего не поймёте» - «Вам следовало бы слетать на Алтай, раз вы так ревностно относитесь к красоте нашего мира. - Говорила Барри его начальница, интеллигентная пожилая женщина с тонкими очками на крючковатом носу» - «Этого ещё не хватало. - Возмущался он и подсчитывал в уме возможные затраты и хлопоты с дорогой. – Алтай находится там, где видит его сердце… - оправдывался Барри Гарри».

Все-таки Барри Гарри мог бы оставаться в вечерние часы в своей квартире, но находиться в ней в период с девяти до одиннадцати часов вечера было невыносимо. Педантичный Леонид Леонидов, его сосед и сожитель, в течение двух часов, секунда в секунду по московскому времени до момента соединения короткой стрелки часов с двумя строгими башенками с острыми носами в белом кругу, начинал играть на скрипке. Барри не отличался терпеливостью, а спрятать своё длинное тело и большие оттопыренные уши в пространстве одной комнаты с громоздким шкафом, крохотном чердаке, квадратной кухне, туалете или ванне, не представлялось возможным. Когда Леонид брал первую ноту, Барри затыкал барабанные перепонки и несколько раз подряд искренне жалел, что уродился, как его многие называли «огромной детиной». Таким образом, Барри пристрастился гулять по вечерам три раза в неделю на природе, экономить деньги и сохранять свои нервы, а Леонид мог полностью отдаться урокам музыки.

Впрочем, между сожителями возникали постоянные конфликты, которые никогда не разрешались; они всего лишь утрачивали свою разрушительную силу, если находился временный компромисс.

Барри Гарри бывало особенно тоскливо трижды за неделю. Тоска приходила всегда, когда он оказывался наедине с собой и природой. Тридцать три минут он идет до окраины города, двадцать семь минут он тратит на возвращение домой, и один час остается в его распоряжении, и в этот час он обычно смотрит на расстилающийся перед ним хвойный лес, тонкую, вьющуюся линию реки и звёздное небо. Обычно между сорок первой и сорок пятой минутой созерцания «прелести мироздания» Барри начинает скучать по Леониду. В его голове постоянно шелестит и вертится волчком множество мыслей, но, когда он вспоминает о своем друге, то хаос сознания упорядочивается, и в глубинах души различаются звуки скрипичной мелодии, которая так нравится Леониду. Музыка завораживает Барри; когда ее стройное течение заканчивается, он резво подскакивает с раскладного стула, который он не ленился каждый раз приносить с собой, и быстрым шагом возвращается домой, чтобы уловить краем оттопыренного правого уха, как Леонид играет на скрипке. «Хоть бы услышать последнюю ноту...» - думал он, однако Барри никогда не успевал. Он открывал дверь и видел, как его друг складывает инструмент в изящный кейс, на крышке которого изображен большой «Х» и вопросительный знак после него. «И опять ты опоздал. - Издевательским тоном говорил Леонид» - «Мог бы ради меня поиграть подольше! - Требовал Барри» - «Я не виноват, что ты куда-то уходишь, когда у меня начинается музыкальный сеанс. Тем более после одиннадцати не положено беспокоить жильцов. Это может плохо для нас кончится» - «Плевал я на этих жильцов. Почему они для тебя важнее, чем я?» - «Не будь эгоистом. Нам не нужны неприятности, согласен?» - «Нет, не согласен. Ты думаешь только о себе. - Басил Барри с высоты птичьего полёта на земноводного Леонида» - «Пойми же, друг, быть осторожным, значит - быть умнее всех» - «Но я хочу услышать, как ты играешь!» - «Это невозможно. Ты всегда уходишь ровно в 21:00. Оставайся послезавтра дома и тогда у тебя будет возможность послушать, как я музицирую» - «Исключено. Ровно в девять вечера я терпеть не могу твоё бренчание...» - «Это ваши проблемы, монсеньёр. - Говорил Леонид и удалялся на кухню, волоча за собой подол домашнего халата». Барри, несколько раз громко вздохнув, одним шагом пересекает зал и входит на кухню со словами: «Так дальше не может продолжаться....нам нужно во всем разобраться»… впрочем, он часто повторяет эти слова, после которых между сожителями начинался продолжительный и нудный разговор, который зачастую переваливал за пол ночь и заканчивался либо от усталости и крайнего недовольство друг другом, либо - что случалось редко - им выпадало счастье договориться.

Леонид Леонидов был интеллектуалом. Долгие часы он проводил за чтением книг и написанием своих конспектов, которые он вёл на белых, не линованных листах формата А4, помечал порядковым номером, обведенным в ровный кружок, каждую страницу и аккуратно складывал в темном пространстве письменного шкафа. Он нигде не работал и ни к какому труду, кроме умственного, не был приспособлен. Его спасал Барри Гарри; он смирился с тем, что Леонид никогда не будет зарабатывать денег. Порой, когда раздражение друг другом нарастало, Барри ставил в укор своему сожителю его асоциальность, доведенную до крайности, и отсутствие какой-либо адаптации к общественной жизни и труду; обычно он говорил так: «Ты маргинальный отброс, плебей, паразитирующий организм в моем доме! Нахлебник!». Леонид поправлял указательным пальцам прямоугольные очки, глухим покашливанием прочищал горло и отвечал: «Ты прекрасно знаешь, что такое для нас с тобой это жалкое общество, состоящее из глупых и невежественных людей» - «Это не так! Как ты можешь говорить и рассуждать о людях, если целыми днями сидишь в четырёх стенах?» - «Мне достаточно вечерних разговоров наших соседей» - «Одна семья ещё не показатель» - «Но она даёт мне право сделать обобщённым выводы, и, пользуясь статистическими методами, я в состоянии сделать заключение по поводу других людей» - «Судить из своего убежища – весьма достойно. – Иронично замечал Барри Гарри».

Леонид Леонидов хоть и почитал себя за интеллектуала и книжника, но втайне от Барри Гарри любил мечтать. Его фантазии, вернее один единственный невротический фантазм, заключался в следующем. Леонид представлял, что через некоторое количество времени он прочтет всевозможные интересующие его книги, которых с каждым днем прибавлялось в арифметической прогрессии, но все-таки случится такой день, когда все, что нужно – будет прочитано. И именно тогда он наконец-то разгадает загадку этого мира, существование человека в этом мире и человеческой природы и сможет без страха остаться непонятым другими людьми, выходить на улицу и вести с ними диалог. Леонид Леонидов многое знал о людях. Он досконально изучил историю, религию, психологию и социологию, но осознавал он, конечно, немного. Груз знаний не обременял его, но создавал иллюзию порядка, которую с периодической регулярностью нарушал Барри Гарри. Помимо видимости системы порядка, знания Леонида Леонидова позволяли ему успешно критиковать общество, политику, культуру, искусство и многие другие области человеческого влияния, где возможна ошибка; критика позволяла Леониду оставаться довольным собой вдали от общества и людей. Барри Гарри приходилось слушать долгие и пространственные монологи Леонида, в которых он пытался объяснить ему свои мысли по поводу всего на свете. Он часто повторял, когда заканчивал свои критические суждения об убожестве современности и эпохе телефонных аутистов, о потерянных культурных ценностях и идеалах, о надвигающейся сингулярности и наступления эры роботов, машин и искусственного интеллекта: «Мне нужно отыскать такое значение Х, которое могло бы описать абсолютно все; этот Х был бы совокупностью всех знаний и всей мудрости человечества. Оно могло бы описать весь мир, при этом значение этого Х не противоречило бы той системе, в которой это Х было бы задано». Барри посмеивался над своим другом, но старался слушать его с участием и вниманием. Иногда он задерживал левую бровь в состоянии секундного полета или же хмурился, придавая чертам лица сосредоточенное выражение, но чаще всего оставался равнодушным и подозрительно спокойным. Он всегда выжидал, и как только предоставлялся удобный момент, он говорил примерно следующее: «Леонид, представь, что ты любишь женщину» - «Это довольно сложно, но я постараюсь» - «Итак, ты любишь. Тебе нужно выразить ей свои чувства. Понимаешь, что всякое чувство может быть выражено материально и тем самым способно доставить удовольствие другому человеку?» - «Я, конечно, не согласен: склонность к материи – бич западной цивилизации. По-настоящему ценны идеи, мысли и слова, чувственность и неуловимые переплетения душ двух людей, обретающих гармонию и духовную связь». Подобного ответа ожидал Гарри Барри; он улыбался, выдерживал короткую паузу и отвечал: «Чтобы делать подобные утверждения, ты наверняка периодически влюбляешься в портрет красивой Анжелики, который ты «случайно» встречаешь, когда возишься в шкафах в поиске сочинений Сартра или Лакана. Вы встречаетесь с ней глазами, и между вами происходит нечто неповторимое; твое воображение рисует прекрасные картинки вашего счастливого будущего, ты видишь ее гладкую, нежную кожу и обоняешь ее сладковатый запах. И в этот момент, когда твой экстаз достигает апогея, то в комнату захожу я и вижу тебя с полузакрытыми от наслаждения глазами и поднявшимся холмиком чуть ниже живота. Ты краснеешь: ох, Леонид, тебе стыдно перед собой за свои земные инстинкты. Воображенная материя оказалась сильнее идеального и чувственного…».

Барри Гарри не был склонен к учебе и читал катастрофически мало, но на протяжении многих лет слушая болтовню Леонида Леонидова, он набрался навыков в ораторском искусстве, прошел интенсивный курс философии, литературы, психологии и социологии. «С кем поведешься от того и наберешься. - Говорил Барри Гарри раздраженному и покрасневшему от злости Леониду. – Ты сам меня вынуждал слушать твои бесконечные заумные монологи. Я их наслушался и кой что понял». – «Что же ты понял? – Ворчал Леонид Леонидов» - «Хотя бы то, что ты со своими знаниями не имеешь никакого представления, как подарить женщине букет и какие слова сказать, чтобы увидеть ее улыбку» - «Если я могу представить образ и воссоздать в своем сознании возможный сюжет развития событий, значит – я знаю, и, значит - имею представление» - «Леонид, ты хоть и умный, но дурак. Как можно не учитывать реальность, ее изменчивость и хаотичность? Как можно не брать в расчет другого человека с его мыслями, опытом и поведением?» - «Зачем мне брать в расчет другого человека, если я придумываю его в своей голове? Он создан мной, то есть он – это и есть я сам. Тоже самое я могу сказать и о всяком объекте внешнего мира, который я пропускают через призму своего восприятия, и даю ему некоторую оценку» - «Поверь, ты не может знать о реакции и поведении женщины, которой ты подаришь букет на улице. Реакция может быть совершено различной и непредсказуемой и она не будет зависеть от твоих мыслей» - «Многие люди ошибочно полагают, что мир, который они видят, обоняют, слышат и ощущают во внешнем мире, более реален, чем внутренний мир интеллекта, души, духа и интуиции» - «Именно поэтому ты трясешься от страха при мысли о том, чтобы выйти на улицу и поговорить с человеком. Леонид, ты больной человек и мне искренне жаль тебя» - «Барри Гарри, ты постоянно повторяешь мне эти слова… - говорит Леонид и удрученно качает головой» - «Я пытаюсь донести до тебя важные вещи! Истину жизни! А ты со своей философией и мудростью…» - «Человек болен только тогда, когда сам признает больным самого себя: до тех пор, пока он воспринимает самого себя здоровым, он и есть такой. Философия помогает преодолеть стереотипы и учит отказываться быть посредственным. – Декламировал Леонид Леонидов и пафосно закидывал ногу на ногу» - «Будь непосредственным: подари букет цветов женщине на улице. Ты мне сам говорил, что наука не может существовать без опыта. Поэтому я призываю провести тебя эксперимент. Докажи мне, что женщина, которой ты подаришь цветы в своем воображении будет более реальной, чем той которую ты встретишь на улице» - «Какое банальное предложение. – С горечью заметил Леонид, но спустя несколько мгновений дал свое согласие. – Твое намерение вытащить меня на улицу и заставить обрести контакт с другим лицом я прослеживаю давно. Если раньше я отказывался, то сейчас я вынужден дать свое согласие, так как вопрос, который мы затронули, занимает мое сознание долгое время, и я никак не могу найти на него ответ» - «Оповести меня, когда будешь готов начать эксперимент» - «Непременно. Через минуту и тридцать секунд наступит девять часов вечера и сегодня среда, надеюсь, ты помнишь, что начинается в это время?» - «Господи, снова эта музыка… ты невыносим! – Крикнул Барри Гарри и, на ходу, одевая верхнюю одежду, спешит к выходу. – Желаю, чтобы у тебя на скрипке порвалась струна!» - «А я желаю, чтобы твоя реальность поглотила тебя, переварила в своем холодном чреве и выплюнула одинокого и измученного наружу».

Спустя несколько дней жители города с неприкрытым любопытством наблюдали следующую картину: некий господин высокого роста, одетый в темно-синий костюм и черное пальто на пяти пуговицах и шарфом, завязанным по-итальянски, с беспокойством пересекает улицу и одновременно ведет оживленную беседу с невидимым человеком, предположительно идущим рядом с ним. Жестикуляция господина говорит о многом: например о том, что он с чем-то не согласен и в подтверждение своего недовольства, трясет пышным букетом из красных роз перед чьим-то невидимым лицом. Одновременно с этим можно заметить, что господин выискивает в толпе проходящих людей одиноких женщин средних лет и после короткой паузы что-то сообщает своему прозрачному визави. В итоге после долгого и хаотичного хождения по центру города господин в черном костюме и черном пальто подходит к одной миловидной женщине, что-то ей говорит и неуклюже выставляет вперед костлявую руку с букетом цветом. От неожиданности женщина отпрянула назад, смерила взглядом дарителя и после молниеносного раздумья рассмеялась. Она что-то говорила сквозь приступ безудержного смеха и показывала на господина в черном своим длинным указательным пальцем. Господин не сводил взгляда с женщины и ничего ей не говорил. Он еще долго стоял на одном месте и не смел пошевелиться. В тот момент с ним будто произошла глубокая метаморфоза…

На следующий день около полудня Леонид Баригариев был доставлен в областное психиатрическое отделение с предположительным диагнозом: кататоническая шизофрения. Он не выпускал из рук пустой скрипичный кейс и, глупо улыбаясь в расстилающееся перед ним пространство, представлявшее на шероховатой поверхности обоях картинку густого и хвойного леса. Леонид Баригариев гладил ладонью крышку футляра, на которой был изображен «Х» и вопросительный знак.