ЛЕЙЛА ЭКРЕМ МИРЗОЕВА

 

Эффект декомпрессии

Повесть (Отрывки)

 

Челюсти океана

 

Неспокойный, непредсказуемый океан снова в его власти… Или это иллюзия… Он катит в кольце гигантской волны, сливается с синевой ее нутра, он не знает, что сейчас таят глубины бездны… Над ним нависает гигантское чудовище, дух перехватывает, когда он, словно дымкой, окутанный пеной взмывает и опускается, ощущая ногами лишь шаткую твердь серфа.

Серфинг всегда был его мечтой, и он уже несколько лет был прекрасным райдером- экстремалом. Тау-серфинг – покорение гигантских монстров Джоуз в команде, когда опытные гидроциклисты просчитывали каждую волну в сете и забрасывали серфера в нужную точку. В этой части океана, у берегов острова Мауи, когда речь шла о двадцати-тридцатиметровых волнах, так и приходилось работать. И нарушалось тогда его, такое любимое им тет-а-тет с океаном, когда не было никого между ними – лишь он и эта могучая, скрывающая в своих глубинах бога Посейдона и еще много чего неведомого могучая бездна. Он не представлял жизни без этой капризной водной глади, он чувствовал некую свою неразделимость с ней. Он не просто любил океан, а любил его безмерно. Дайвинг был для него больше, чем хобби, он погружался в черные воды как можно глубже, и однажды даже с ним чуть не случилась декомпрессионная болезнь. Он не учел, что океан, как и сама жизнь, никогда быстро не отпустит, невозможно, будучи на глубине, всплыть быстро и зажить счастливо, как ни в чем не бывало. Тогда он понял, что за все надо платить. Понял, но как-то, вероятно, по-молодости, быстро забыл.

Управляя серфом и, как ему казалось, волной, он испытывал невероятное счастье. Возможно, только такие минуты и вдохновляли его на жизнь, он чувствовал, что не так уж одинок в компании с таким же одиноким, молчаливым, саркастичным в своей непредсказуемости океаном. Он и океан почти друзья… Или это иллюзия… Океан ему дарил такие спокойствие и радость, каких он уже давно не испытывал на этой серой, пропитанной слезами разочарования и горя суше, и он бы хотел, чтобы несущая его волна не сокращала расстояние между ним и этой засасывающей серостью, а наоборот, отдаляла от нее, порой хотел бы так и остаться в океане навсегда, чтоб на земле и могилы его не было, чтоб след его простыл… Он знал, что однажды океан его не вернет, заберет, как щепку, он так и исчезнет, канет в бездну, и на суше мало кто станет сожалеть о нем, тем паче и сожалеть о нем мало кому было… Но пока он катит в горизонтальной воронке гигантского монстра Джоуз, ему хорошо, он наедине с другом своим, океаном, чувствует его дыхание, а на земле есть еще дела. Хочет он того или нет.

Приближающийся берег к его услугам. А с ним – все то, что пробуждает безудержный поток желаний на этой предсказуемой земле непобедимых соблазнов, что ведут к порокам и смертным грехам.

 

Марианская впадина. Смертный грех

 

Микаэлю уже двадцать восемь. Когда он смотрит на себя в зеркало, то испытывает удовольствие. Природа воистину не обделила его притягательной внешностью и обаянием, и Мика, как его звали многочисленные поклонницы, привык этим пользоваться.

У него было все – работа, деньги, женщины. О женитьбе и думать не хотел: когда жизнь – словно леденец с солнышком внутри, жена и дети представляются обузой. Микаэль шел по жизни, вернее сказать, скользил по ней или, что еще вернее, несся на гигантской волне, словно серфер в океане.

Хотя… так было далеко не всегда…

Будучи опытным райдером, Микаэль понимал, что серфинг – опасное развлечение, что доски иногда перестают быть опорой, а стихия вдруг вырывается из-под воображаемого контроля над ней, или, еще того хуже, бдительная акула появляется на твоем пути, и это в большинстве случаев последнее, что успеваешь уразуметь.

Микаэль уже три года являлся заместителем директора коллегиального органа управления благотворительного фонда «…». Основателем фонда был близкий когда-то друг его ныне покойного отца Альберт Домбровский. Микаэль, что называется, вырос у него на руках и не удивился, когда тот, основав крупную организацию, в качестве доверенного лица выбрал именно его.

Микаэль быстро освоил свою работу – контролировал вливания в организацию пожертвований от физических лиц, получение субсидий и дотаций из местного и государственного бюджетов, вкладывание в ценные бумаги полученных средств или превращение их в банковские депозиты. В его обязанности также входило получение целевого финансирования или грантов от других благотворительных фондов, осуществление контроля над ведением не запрещенной представителям фонда коммерческой деятельности. Альберт предоставил Микаэлю право подписи договорных документов, а вместе с этим правом взвалил на него и всю ответственность. Самого же Альберта часто не было в городе, таким образом руководителем крупной организации де-факто являлся Микаэль.

Мать Микаэля умерла, когда ему было двенадцать лет. Дальше жили вдвоем с отцом. Когда Микаэлю исполнилось шестнадцать, этот харизматичный человек, глава прибыльной компании, наконец, решился жениться на женщине с сыном, почти ровесником Микаэля. Само собой, она души не чаяла в своем Эдуарде, а нетребовательный, незлой, во многом покладистый Микаэль ее только раздражал. Микаэль стал мало бывать дома, пока не уехал. Через некоторое время получил известие о смерти отца – разбился в аварии. Вскоре Альберт Домбровский, второе лицо в компании, объявил о ее банкротстве.

Так Микаэль остался один и ни с чем, едва удержался «на плаву», чтобы не скатиться в пропасть юношеских пороков, и непрестанно был обуреваем подозрениями о причинах нелепой смерти отца.

Сейчас же Микаэль был известен, богат и важен, он руководил уважаемой организацией, к нему обращались представители видных фирм. Через его руки проходили денежные пожертвования людей абсолютно разных категорий, не исключая богатеев сомнительной репутации, желающих успокоить свою очень даже неспокойную совесть.

А теперь о сути. Микаэль прекрасно понимал, почему денежными активами распоряжается Домбровский, а документальная ответственность лежит именно на нем. Он пошел на этот риск, на эту реальную собственную подставу потому, что это было условием его работы в фонде. Других условий не было, как и не было других перспектив. Так он и поддался соблазну Лукавого, медленно, но верно «опускаясь» на самое дно Марианской впадины – глубочайшей точки Мирового океана. Это был его осознанный выбор.

 

Рак – не приговор!

 

На официальном, организованном фондом благотворительном вечере, где присутствовали представители крупных компаний, звезды шоу-бизнеса, простые зажиточные граждане, гости и репортеры, один из членов коллегиального органа управления Тимур Риконович рассказывал об успехах фонда и о чудом спасенных больных онкологией детях. За последний год девять детей – шестеро с опухолью головного мозга и трое больных лейкемией были удачно прооперированы в израильских клиниках, все они в данный момент проходили реабилитацию. Свою речь Риконович сопровождал демонстрацией фотографий детей – до их лечения и после.

Неожиданно к Риконовичу в буквальном смысле «подлетела» журналистка и, выхватив у него микрофон, стала поливать фонд грязью. Она обвиняла Домбровского, который, как всегда, отсутствовал, Микаэля, а также других членов правления фондом в присвоении львиной доли пожертвованных средств, в фейке документов и прочих махинациях.

Девушка проявила необычайную осведомленность относительно истинной статистики финансовых вливаний в фонд и его действительных затратах за минувший год. Сомнений не оставалось – ею, а может быть, и ее сообщниками, было проведено журналистское расследование данного дела.

– Куда девается внушительная доля пожертвований добропорядочных граждан? Оседает в карманах учредителей этого фонда! – кричала в микрофон журналистка. – За весь 2016 год благотворительных пожертвований было собрано на 1 миллион 10 тысяч долларов. 600 тысяч были направлены на оказание помощи девятерым детям. Где же остальная часть пожертвований? Осела на «нуждах фонда»? Вы и не знаете, насколько документальные отчеты фонда не соответствуют истине! А ролики в интернете и на телевидении! Ведь сбор средств продолжается и после оказания помощи ребенку. И в случае смерти ребенка сбор средств все равно продолжается. А сколько детей ждут своего лечения в очередях! И часто не дожидаются! А деньги в фонде просто исчезают! В результате невылеченных детей гораздо больше, чем вылеченных, потому что деньги, повторяю, вот уж сколько времени благополучно оседают в карманах руководителей фонда – воров и убийц!

Что тут началось! Благотворители, гости, репортеры всколыхнулись, словно, как на миг показалось Микаэлю, океан во время бури, и он был один в эпицентре шторма, растерянный, уличенный в преступлении против человечества.

- - -

Недвижимое имущество Домбровского оказалось наследством. Денежные активы так же имели законное происхождение. О том же вовремя позаботился и Микаэль. Дело можно было бы считать закрытым, если бы не это вынужденное сутяжничество с журналисткой, которое не давало утихнуть разгоревшемуся вокруг благотворительного фонда скандалу.

Адвокат Микаэля настоятельно советовал ему быть «поближе к народу», общаться с ожидающими финансовую помощь больными, попытаться сменить недоверие публики на их поддержку. Микаэль нашел в себе мужество посетить несколько онкологических клиник, чего никогда раньше не делал.

В сопровождении пяти сотрудников фонда и представителей администрации клиники Микаэль шел по ее коридорам. Они заглядывали в палаты, пытались говорить с больными детьми. Кто-то кивал им в ответ на их заботливые вопросы, кто-то молчал.

На сердце у Микаэля становилось все тяжелее. Дело даже было не только в том, что эти дети были беспомощны – кому помогали сиделки, кто находился в инвалидных колясках, а кто и вовсе был прикован к кроватям и к трубкам искусственного дыхания. Дело было в их глазах… В них и в помине не было детского задора, легкости и непринужденности, а лишь какой-то безысходный, непобедимый мрак, бесконечная грусть и затаенная обида – на яркий, красочный мир, на солнце, что светило не для них, а для счастливых других, непринужденных и здоровых, веселых и сильных…Дети равнодушно смотрели на делегацию взрослых, смотрели те, кто мог еще это делать. Микаэль видел слезы некоторых из них – они страдали от боли, не понимая, почему этот общий для всех мир был все же не для них…

Несмотря на все усиливающуюся головную боль, Микаэль продолжал обход, говорил с родными детей – были часы приема, отвечал на их вопросы, в частности – когда же, наконец, наступит очередь финансовой поддержки их ребенку, что все уж продали, что делать дальше, не знают, ведь их малыш ждать уже не может, ведь сколько уж умерло, так и не дождавшись… В глазах этих отчаявшихся и таких беззащитных в своем несчастии людей Микаэль читал немой укор – подорванное доверие к фонду чувствовалось в их вынужденно сдерживаемых, но плохо скрываемых эмоциях.

Микаэль сказал, что ему надо в туалет. Зашел, закрыл за собой дверь. Пытался сконцентрироваться и взять себя в руки. Так и стоял, слегка покачиваясь из стороны в сторону.

Понимал ли он, что творил? Да, понимал. Но не видел их, умирающих детей. Легко творить, не видя, глубоко не думая и не представляя… Из транса его вывел стук в дверь. Узнал голос главврача клиники.

– С вами все в порядке?.. Вы живы там?!

Микаэль вышел и направился к лифту. Перед ним катили каталку. Под простыней ясно очерчивалось маленькое тельце, лицо было закрыто. Каталку остановили у лифта.

– Умер только что… – пояснил главрач. – Четвертая стадия. Обезболивающие уже не действовали. – Затем добавил с укором в голосе: – Так и не дождался помощи. А кто знает, может, вовремя отправили бы в Германию, и спасли бы… Теперь же прямая дорога в морг.

– Вы себя плохо чувствуете? – спросила одна из медсестер. – Может, перерыв сделаете, присядете, чайку попьете?

– Да, все, кто оттуда, – главрач жестом указал на дверь, – обласканные, так сказать, судьбой, теряют здесь равновесие, но это ненадолго. После выхода отсюда их здоровые тела, ласковый к ним мир берут свое, а мир в этих стенах начинает казаться страшным воспоминанием. Вы, молодой человек, слишком молоды, чтобы со всей полнотой осознать всю несправедливость жизни, вы придете в себя… И даже быстрее, чем вы думаете.

В этот момент дверь лифта наконец открылась и каталку вкатили в кабину. Простыня, которой был накрыт труп, застряв в проеме, съехала с лица. На Микаэля уставились два открытых глаза и, как показалось Микаэлю, в немом укоре все смотрели и смотрели на него, пока двери лифта не закрылись.

 

В кабинете у главрача говорили о делах. Микаэль испытывал чувство некоего штиля в душе, штиля перед штормом в океане, механически говорил, механически предлагал, механически отвечал на вопросы. И выдержать больше не мог – он поднялся первым, пожал врачам руки, за ним встали его коллеги. Микаэль спешил покинуть клинику, чтобы его здоровое тело и ласковый к нему мир «взяли свое», а маленькие больные пациенты остались в прошлом страшным воспоминанием.

По дороге к выходу он в который раз услышал детский плач, хотел пробежать мимо, но путь преградила каталка. Невольно повернул голову и увидел в открытую дверь палаты… нет, показалось… он пригляделся внимательнее… это была та самая журналистка. Она увещевательным тоном пыталась успокоить ребенка, а тот цеплялся костлявыми ручонками за ее длинные, вьющиеся в мелкую кудряшку волосы.

Микаэль обомлел. Встал сначала, как вкопанный, а потом и сам не понял, как вошел и оказался рядом с ними.

– Мама, не хочу больше, – всхлипывая, повторял ребенок, – больно, не хочу.

– Потерпи, моя девочка, – успокаивала мать, – еще чуть-чуть.

– Не хочу-у-у!

Другие больные в палате тоже захныкали – они не просто заразились примером, что часто свойственно детям. Плача за компанию, каждый плакал о своем.

Вдруг девочка, вероятно, среагировав на взгляд Микаэля, посмотрела на него и, увидев накинутый на него белый халат, сказала:

– Мама, у нас новый доктор. У него волосы, как у ёжика. – Девочка перестала всхлипывать и с детским любопытством принялась разглядывать «нового доктора».

Мама повернула голову, увидела Микаэля и, в отличие от него, отнюдь не обомлела.

– А-а, изволили пожаловать, господин главный распорядитель благотворительных средств!

Микаэль молчал.

Лишившись главного примера, дети притихли, и Микаэлю казалось, что их взгляды буравят его.

– Это… дочка? – наконец смог вымолвить он.

– Все ждем очереди! – и не было на свете более укоризненного тона.

– Почему вы… не обратились ко мне с самого начала? – вконец потерявшись и понимая всю абсурдность вопроса, все же спросил Микаэль.

– И вы бы помогли хотя бы рекламу пробить? Или даже получить лечение в срок? – вскричала женщина. – А им, – она указала на детей, – а тем, другим? Вы – преступник! И да гореть вам в аду! – и она, тщетно пытаясь сдержать слезы, бессильно уронила голову на руки.

– Мам… – потянула ее за руку девочка. Она снова всхлипывала.

– Все хорошо. – Видно было, какого неимоверного усилия стоило матери взять себя в руки. Она выпрямилась и дала дочке плюшевого зайчика в смешных шортах в цветочек. – Ну, кто тут у нас? Зайчонок. Он тебя спрашивал.

– А тебя он тоже любит?

– Конечно, золотце мое. И меня.

– Тогда ты не плачь. Он очень расстраивается.

– Да, милая. Больше не буду.

Мать и дочка уже не смотрели на Микаэля, словно его и не было, и в тот момент ему казалось, что лучше бы его на самом деле не было.

Отправив сотрудников на служебной машине, домой шел пешком. Долго шел, дом был далеко. Подойдя к дому, зайти не захотел. Сел в свою машину. Телефон дрожал, но он не ощущал вибрации. Положил руки на руль, а голову на руки. Сидел так долго, потерял счет времени. Спустилась ночь. А он все сидел. Над ним волновалась толща океана, он был на самой его глубине, на дне той самой Марианской впадины, придавленный бесчисленными тоннами мутных вод. И был еще жив. Как это вообще было возможно?

Забрезжил рассвет. Наступил, несмотря ни на что. Как всегда, как и положено.

- - -

…Пять дней спустя вернулись на Гаваи. Было тяжело, здесь все напоминало о Дениз. С тех пор, как ее не стало, они почти друг с другом не разговаривали, между ними повисло то особенное напряжение, которое можно было бы объяснить двумя словами: обвинение – вина. Вскоре стало известно, что отправленные вместе с Дениз в израильские клиники два мальчика также не выжили.

Так прошла неделя. Наконец Камилла разорвала тягостное молчание.

– Нам нужно с тобой поговорить…

Микаэль знал наперед каждое ее слово.

– Езжай, – был простой, лаконичный ответ.

– Я не могу…

– Езжай! – повторил он.

Микаэль прикрыл веками глаза, глаза, которые теперь не выражали ничего – ни сожаления, ни боли, ни горя. Они были пустые. Тогда Камилла еще не поняла, что это означало нечто запредельное в душе, нечто, что уже несовместимо с реальным восприятием мира и своего эго в нем.

Камилла покинула его. А он стоял на берегу, бессознательно пытаясь оживить свои воспоминания счастливых дней звуками прибоя…воспоминания иллюзий.

 

Зов океана

 

Ром. На Гавайях его пьют много. Микаэль глушил горе ромом. Рома много, мыслей мало. А когда они, эти мысли, снова размножаются, тогда – еще ром. Однажды он пришел в себя, лежа на мирно дрейфующем сёрфе, недалеко от берега.

Продолжение…