Судьба дважды свела первого начальника Норильскстроя Михаила Зингера и писателя Исаака Бабеля

 

Можно бесконечно тасовать список «опасных», «расстрельных» профессий, вычислять тройки, десятки, сотни, но самым большим он был в годы первых пятилеток в СССР. Говорят, первыми были писатели и журналисты. На самом деле в самом начале его были должности руководящие. Поэтому, когда Михаилу Акимовичу Зингеру было поручено руководство Норильскстроем, он прекрасно понимал, чем рискует. Танковые войска и авиация нуждались в бронебойной стали, а для этого в кратчайшие сроки необходимо было построить горно-металлургический комбинат. Судьба тех, кто не справился, была очевидной.

 

Имя Михаила Зингера отсутствует в почетном списке начальников Норильского горно-металлургического комбината, а само предприятие носит имя своего третьего директора Аврамия Завенягина. Однако именно Зингер сделал первый и самый важный шаг к строительству, организовав бригаду изыскателей трассы будущей железной дороги Дудинка – Норильск.

 

По воспоминаниям сына Зингера Эльгарда, первопроходчики работали без карт и аэрофотосъемки, без техники. «Были проводники из местных жителей, — рассказал он. — Они помогали геодезистам прокладывать трассу. Это было очень трудно в условиях вечной мерзлоты, когда металлические вешки нагреваются от солнца, под ними тает лед и они «плывут». Геодезисты, разделившись на две группы, прошли навстречу друг другу 130 километров и встретились с разницей в 10 сантиметров. Это уникальный результат».

 

Однако эта работа не была по достоинству оценена. Государство выбирало два способа кадрового обеспечения строительства завода — цивилизованный и подневольный. И выбрало второй.

 

Пока Михаил Зингер прокладывал путь, в Москве было принято решение о передаче Норильскстроя из Главного управления Северного морского пути (ГУСМП), по поручению которого он работал, в ведение НКВД. Так начальником Норильскстроя стал Владимир Матвеев. Новый начальник Таймыра прибыл в Дудинку на пароходе «Спартак» 1 июля 1935 года вместе с вольнонаемными рабочими. Баржи доставили за Полярный круг грузы и первых заключенных ГУЛАГа.

 

Зингера тут же отозвали в Москву, обвинив в «недостаточной активности при расконсервировании Норильского месторождения». Он обнаружил за собой слежку агентов НКВД, знакомые стали ограничивать общение с ним.

 

«Отец сам пришел в органы и сказал: «Если я виновен, то арестуйте, если невиновен, то оправдайте», — рассказывает его сын Эльгард.

 

У органов было много поводов, чтобы избавиться от «лишнего» директора «Норникеля». Среди этих поводов не последнее место занимали его знакомства и связи с враждебными для тогдашней власти элементами. Таким элементом вполне мог быть и Исаак Бабель, над которым к тому времени сгущались тучи.

 

Опасный Бабель

 

Советский писатель, драматург, переводчик и журналист Исаак Бабель, несмотря на работу в ЧК-ГПУ так и не стал для власти «своим». Первые же публикации рассказов цикла «Конармия» вызвали в буквальном смысле ярость у тогдашнего генералитета. Семен Буденный, Климент Ворошилов, видимо, записали его в список личных врагов, настолько описываемые Бабелем реалии войны контрастировали с революционным героическим эпосом о красноармейцах. Бабель откровенно рассказывал об экспроприации хлеба у крестьян Республики немцев Поволжья, позже – о коллективизации на Украине, и, наконец, о своей работе в ЧК. Последняя рукопись, впрочем, известна по пересказам и слухам: после ареста большая часть архива писателя исчезла. Бабель был одним из немногих советских деятелей культуры, которых выпускали за границу, где он вел активную антигитлеровскую пропаганду. Возможно, после заключения «Пакта Молотова-Риббентропа», это могло быть воспринято как неполиткорректное поведение в отношении дружественного на тот момент государства. Только заступничество Максима Горького уберегало писателя от репрессий. Однако «порочащие связи» с опасным Бабелем вовсю использовались органами в процессах против других врагов народа, среди которых вскоре оказался и Михаил Зингер.

 

Выяснилось, что они оба не просто жили одно время в Одессе, куда Зингер был направлен руководить таможней, но и, по свидетельству сына Зингера Эльгарда, тесно общались. Тогда их пути пересеклись в первый раз.

 

Сын Зингера нашел в одесском архиве документы о выдаче работникам таможни материальной помощи на покупку дров: «Там был перечислен состав, в том числе и его отец». К «дровяному» документообороту приложил руку Бабель.

 

«Кому война, а кому мать родна», — говорят в народе. Гражданская война для кого-то становится средством наживы, какой бы голод и разруха не царили вокруг – будут те, кто обратит любое бедствие в грабеж и спекуляцию. Что можно сказать за Одессу времен Гражданской войны и раннего НЭПа – прекрасно описано Бабелем. «Жемчужина у моря» стала раздольем для воров всех мастей. Белые приходили – грабили. Подвижные запасы войск насчитывали сотни вагонов, офицеры занимались не столько обороной от красных, сколько реализацией военной добычи, рядовой состав превращался в мелких мародеров и торгашей краденым. Красные пришли – тоже грабить начали, причем на психике людей, которым еще вчера было нечего терять, кроме цепей, внезапное изобилие сказывалось катастрофически негативным образом. В условиях голода и разрухи любой доступ к ресурсам, к кормушке был залогом выживания и средством самоутверждения. Дрова были не исключением – когда деньги на базар приносились в мешках, экономика отброшена к эпохе натурального хозяйства, и дрова вполне справлялись с функцией всеобщего эквивалента и орудия обмена.

 

Можно только гадать, о чем общались Зингер и Бабель, как единоверцы решали дровяной вопрос, обращались ли к Торе за советом, и какое место их сотрудничество занимало в доказательной базе НКВД. Во всяком случае, скелетов в шкафу у каждого было предостаточно.

 

Разумеется, счет ЧК к Зингеру не исчерпывался знакомством и общением с опасным Бабелем и подозрениями в предпринимательских успехах почти двадцатилетней давности.

 

Подозрительный Зингер

 

Назвать Михаила Зингера ярым антисоветчиком нельзя (своему сыну он дал имя в честь символов первой пятилетки: электричество, газ, радио, дирижабль, трактор – Эльгарт). Тем не менее «подозрительного» в биографии Зингера было не так уж и мало.

 

Еще в 16 лет он вступил в марксистскую партийную ячейку, и когда началась Первая мировая война, товарищи по партии вспомнили про его успехи в изучении немецкого языка и послали за линию фронта «распропагандировать» войска. Там он провалился и попал в концлагерь на территории Польши. Потом случилась революция, он вернулся в свое местечко на Украине, которая в тот момент была под гетманщиной, опять пошел на подпольную работу, опять провалился и его посадили в «лукьяновскую тюрьму», где спустя десятилетия сидела Юлия Тимошенко. То есть все это время он вполне мог подвергаться обработке зарубежных спецслужб.

Затем он работал представителем министерства торговли на Украине по закупкам зерна за рубежом, заместителем начальника одесской таможни, где в то же время писарем в ЧК работал Исаак Бабель.

 

Там же, в Одессе, у Зингера случился серьезный конфликт с работниками ГПУ. Через одесскую таможню вывозились ценности, выручка от продажи которых шла на закупку зерна. Вышло распоряжение, что людей из ГПУ, которые везут ценности, не досматривать. Им разрешалось вывозить по 6 чемоданов, а какой-то ответственный товарищ повез семь. Михаил Зингер настоял на его досмотре. Скандал был потушен высоким руководством ГПУ. Зингера с повышением назначили начальником архангельской таможни, затем Мурманской. Очевидно, что такое отношение к своим сотрудникам компетентные органы запомнили надолго.

 

И наконец, острый на язык Зингер был замечен на партсобраниях с критикой Сталина – как рассказывает его сын, «еще когда был дедушка Ленин жив».

Вот так и сложилась цепочка, последним звеном которой стало обвинение в недостаточной активности в Норильскстрое.

 

«Мы жили в Доме Советской армии, — рассказывает сын Эльгард. — В октябре 1936-го отца увезли на Лубянку. Мой старший брат, который боготворил папу, увидев как его уводят, сошёл с ума и оказался в психиатрической больнице. Потом была «тройка» и приговор, незамедлительно приведенный в исполнение. Расстреливали на бывшей улице 25-го октября, ныне Никольской. На той же улице и похоронили. Нас с матерью выслали в Кировскую область, нашу квартиру занял НКВДшник, который вел дело отца».

 

Тайные ходы Никольской улицы

 

От Кремля к Лубянке ведёт Никольская улица, с 2013 года ставшая пешеходной. Сегодня это очень нарядное место, кругом типичные городские кофейни, торгующие ко всему прочим с недавнего времени еще и замороженным йогуртом, и фешенебельные магазины. Мало что напоминает о советском прошлом. Скорее, обращают на себя внимание здания, выстроенные еще при царях. Ведь и в дореволюционной России это была одна из главных улиц Китай-города. Здесь и Казанский собор, и Верхние торговые ряды (ГУМ), и печатный двор, где впервые была напечатана книга на русском языке, и здание знаменитого ресторана «Славянский базар».

 

Однако мало кто знает, что с 1935 по 1990 годы Никольская улица носила другое имя. Она называлась улицей 25 октября — в честь события, случившегося 25 октября 1917 года (по старому стилю), — когда отсюда красногвардейцы обстреливали Кремль и через выбитые снарядами Никольские ворота ворвались в него.

 

Мрачную славу улица получила и потому, что в советские годы, в доме № 23 располагалась Военная коллегия Верховного суда, которую в народе прозвали расстрельным домом. Во время пика репрессий, с 1936 по 1938 год, здесь было вынесено больше 30 тыс. расстрельных приговоров. Ходили слухи, что некоторые приговоры здесь же и исполнялись. Заключенных, под предлогом обязательной бани перед отправкой в лагерь, раздевали до гола, и отправляли по коридору к «помывочной». Не подозревавшие опасности люди, получали пулю в затылок из табельного оружия красных палачей и замертво падали на бетонный пол подвального помещения. Трупы ночами вывозили в крематорий Даниловского монастыря, где сжигали.

 

В числе убитых и похороненных на Никольской улице режиссер Всеволод Мейерхольд, соратник Ленина Николай Бухарин, писатель Исаак Бабель и начальник первого этапа строительства легендарного Норильского комбината Михаил Зингер. Так удивительным образом судьба снова свела этих представителей двух расстрельных профессий.