Эту встречу можно было бы назвать случайной, если бы не подозрительная цепочка нестандартных ситуаций, которые, цепляясь друг за друга, вывели меня именно в это место и к этому человеку. И изменили мой взгляд на мужчин. Началось всё с того, что сотрудница нашего отдела накануне командировки заболела. Отменять командировку не стали, так как главным в ней был руководитель проекта Владимир Михайлович, для своих – просто Володя, а найти замену заболевшей сотруднице было не так уж и сложно. Народ в отделе оживился: всяк хотел поехать летом в южный приморский город, да еще в компании с таким обаятельным человеком, каким слыл Володя.

Кажется, я была единственной, кто оставался в стороне от всеобщего ажиотажа. Я считала, что мои шансы – никакие. Да если бы мне вдруг и предложили эту командировку, все равно пришлось бы отказаться – не на кого будет оставить Дениску: муж, как всегда, сошлется на сверхурочную работу, а мама - на то, что у меня есть муж.

Мама недолюбливала моего Лёню. Я, как могла, защищала его.

- Он не пьет, не курит, не гуляет, - перечисляла я его достоинства.

- Вот именно, что "не", "не", да "не", - горячилась мама. – А что без "не", тебе и сказать нечего.

 

И вдруг неожиданно для всех Володя выбрал меня. Остановил в коридоре и просто спросил:

- Поедешь со мной в командировку?

И я так, будто заранее уже все обдумала и решила, ответила спокойно:

- Поеду.

Не знаю, кто в тот момент дернул мой язык, но, когда до меня дошло, что этот язык сказал, было уже поздно.

- Я скажу, чтобы тебе оформили командировку, а ты пока не теряй времени, знакомься с делами. Всю необходимую документацию тебе сейчас принесут, - сказал Володя, повернулся и зашагал прочь.

Я несколько раз раскрывала рот, чтобы окликнуть его, сказать, что я передумала, что я не могу поехать, но мой предательский язык молчал; а Володя уже скрылся за дверью кабинета.

- Уф-ф! – выдохнула я, наконец.

И вдруг почувствовала неудержимое желание поехать в командировку. Я побежала вниз на первый этаж, где стояла телефонная будка - разговаривать при сослуживцах мне не хотелось.

Первый звонок - мужу.

- Нет! Я не могу, - отрезал он. – У меня как раз намечается сверхурочная работа.

- У тебя всегда сверхурочная работа, когда нужна твоя помощь, - не выдержала я.

- Надо заранее предупреждать, - раздраженно ответил он.

- Ты тоже не предупредил заранее о своей сверхурочной, - отфутболила я.

- Не устраивай истерик, - холодно сказал он и повесил трубку.

Всякая наша ссора, едва вспыхнув, тут же и гасла – он произносил магическое слово «истерика», и я испуганно замолкала. При этом слове в моей памяти всплывала соседка по коммунальной квартире, где я жила в детстве, и как она визжала и била об пол посуду в своей комнате, а потом растрепанная, расхристанная, иногда в одной лишь ночной сорочке бегала по коридору, стучала во все двери и орала:

- Убивает!!! Вызовите милицию!! Он убьёт меня!!!

Я пыталась представить, как тишайший дядя Паша затаился за дверью с ножом в руке и ждет, когда тетя Зина сунется в комнату, и тогда он взмахнет ножом и… Дальше этого мое воображение не шло – не было тогда еще опыта просмотра бандитских телесериалов.

На истошные призывы тети Зины откликались лишь дети коммунальной квартиры, они дружно вываливались в коридор и, разинув рты, наблюдали за беснующейся женщиной. Взрослые отмахивались.

- Опять Зинка истерику закатила! – говорили они.

А мама добавляла:

- И как только Паша терпит ее! Вот дура безмозглая! Уйдет он от нее, что она будет делать одна со своим выводком?

Но дядя Паша не уходил, а я все думала: «Почему мой папа ушел от моей хорошей мамы, а дядя Паша не уходит от истерички Зины, терпит все ее выходки?» Ответа я не знаю до сих пор.

 

Следующий звонок – маме - был чистой формальностью, я просто хотела официально убедиться, что она откажется забирать Дениску из сада, но она совершенно неожиданно и без всяких условий согласилась.

- Поезжай, не раздумывай, - сказала она, – а то совсем в домашнюю курицу превратилась.

- Мамочка! – воскликнула я растрогано и тут же сникла. – Только знаешь, у Лёни очень много работы, он будет поздно приходить.

- Да пусть хоть совсем не приходит! Я у вас поживу это время. Поезжай, дочка. При таком муже надо рассчитывать только на себя.

Я не стала спорить. Главное - все так удачно и быстро устроилось.

 

И вот я в поезде!! Мчусь на юг!! Стучат колеса, мелькают за окном деревья, платформы, дома. И так мне радостно! Неужели я и, вправду, еду!? Непривычное чувство свободы распирает меня. Я е-еду-у-у!!!

С тех пор, как родился Дениска, моя жизнь превратилась в бесконечную однообразную круговерть. Утром я, как черт из коробочки, выскакивала на верхний конец невидимого транспортера, а вечером, вконец измотанная, падала с другого его конца вниз головой в подушку, чтобы утром снова выскочить и крутиться весь день до изнеможения.

Но сегодня транспортер прервал свой монотонный ход. Спасибо тебе, Володя! Я с благодарностью смотрю на его отражение в зеркале. Он лежит на верхней полке и читает книгу.

Что только ни болтали наши коллеги, когда узнали, что он берет в командировку именно меня: и будто я его новая пассия, и что он хочет проверить мою ставшую легендарной преданность семье, и всякую прочую ерунду, о которой и говорить не хочется. Володя сам объяснил мне свой выбор:

- Я рассчитываю на твою самостоятельность. Я не люблю проблем в командировках.

- Поняла, - коротко ответила я. – Свои проблемы решаю сама.

- Вот именно.

 

Поезд вначале бежал быстро, и, несмотря на пекло за окном, в купе жара не очень ощущалась. Но на узловой станции Скуратово застряли, и надолго. Воздух в вагоне загустел, впитав в себя запахи колбасы, жареных кур, пива и пота. Стало очень душно. А Володя, как ни в чем не бывало, все лежал и читал книгу.

- Дышать нечем. Пойду, прогуляюсь по перрону, - сказала я.

- Угу, - ответил он, не поднимая глаз.

Пассажиры на перроне сбились в кучки и оживленно обсуждали причину длительной задержки поезда. Каждый что-то уже слышал или сам выдумывал на ходу. Один говорил, будто пьяный мужик бросился под поезд, другой уверял, что от жары вспучились рельсы, была еще версия столкновения поездов. Единственно правильный ответ давали проводники: красный свет не пускает.

Наконец, поздно вечером состав тронулся и медленно пополз… на запад. Утром мы нашли себя в Брянской области. Небо было абсолютно чистым, как будто его только что пропылесосили. Ослепительно яркое солнце, казалось, сконцентрировало все свое внимание на нашем вагоне и беспощадно пожирало его своими жирными жадными лучами. Поезд подолгу стоял на полустанках и просто посреди чистого поля, и пассажирам, втиснутым в раскаленные вагоны, не надо было напрягать воображение, чтобы представить, как чувствуют себя грешники в аду.

Маленький ребенок в нашем купе беспрерывно ныл, мамаша ругала его почем зря и обещала «надавать подпопников», отчего он ревел еще громче. Пассажир с верхней полки пил пиво и курил в окно, добавляя запах кислятины и табака в тошнотворный воздух купе. У меня болела голова, и плыло перед глазами.

Радость от поездки давно улетучилась и заменилась тягостным ожиданием конца мучений. «Чёрт меня дернул ввязаться в эту командировку, - думала я. - Сидела бы сейчас на работе под вентилятором и пила холодный квас». Единственное, что не давало мне вконец распуститься, было непоколебимое спокойствие Володи. Наверное, он тоже страдал от жары, мерзкого запаха в купе и нытья ребенка, но внешне никак не проявлял этого. Лишь один раз заметил задумчиво:

- Что-то у нас с тобой, Татьяна, с самого начала не задалось.

- Ты думаешь, и дальше пойдет наперекосяк? – насторожилась я, зная, что он увлекался всякими мистическими учениями.

- Не знаю, посмотрим, - ответил он уклончиво.

 

Поезд, опоздав на четырнадцать часов, прибыл в конечный пункт в полночь. Вокзал был закрыт: в ночное время ни одному поезду не полагалось прибывать или отправляться отсюда. Гостиницы по ночам тоже спали. Оставалось ждать утра.

- Пойдем, Татьяна! - позвал Володя. - Здесь недалеко есть сквер с лавочками – там и заночуем.

И мы пошли. Володя шагал быстро, размашисто на своих длинных ногах. На его плече болталась небольшая сумка, которая могла вместить лишь туалетные принадлежности, да пару белья. А мой чемодан буквально распирало от множества нужных в путешествии вещей. Володя временами оглядывался, останавливался и терпеливо ждал меня, но помочь с чемоданом не предлагал. Я не обижалась: мой чемодан – мои проблемы.

Наконец, мы добрались до сквера. Вдоль широкой полутемной аллеи в шахматном порядке были расставлены скамейки.

- Располагайся, – кивнул Володя на одну из них, – а я следующую займу.

Однако следующая скамейка ему не понравилась, он пошел дальше и совсем потерялся во тьме. Мне стало неуютно, жутковато почти одной в этом незнакомом страшном сквере, и я не сразу решилась лечь спать.

Скамейка в виде уложенной на бок буквы S не самое удобное спальное место для привыкшей к комфорту женщины. Кроме того, надо было обезопасить свои вещи – чемодан и сумку с деньгами и документами. Сумку я повесила на шею, а чемодан прижала животом к спинке скамейки и для верности обняла его рукой. Под головой у меня лежала толстая кофта, взятая на случай сильных холодов. Повозившись немного, я затихла и начала задремывать, как вдруг в кустах за скамейкой что-то громко зашуршало. Я вскрикнула, вскочила и, бросив на произвол судьбы чемодан, с болтающейся на шее сумкой помчалась к Володе. На полпути я оглянулась. Брошенный чемодан одиноко темнел на фоне белой скамейки, и рядом с ним никого и ничего не было видно. Я еще немного прошла вперед, пока не увидела Володю. Он мирно спал, положив голову на сумку. Мой крик не разбудил его, и я почувствовала облегчение. Медленно, озираясь по сторонам, я вернулась назад. Замирая от страха, обошла вокруг скамейки, заглянула под кусты и, никого не найдя, снова улеглась спать. Но сон не шёл, а тут еще какая-то птица затеяла громкое пение: прокричит несколько фраз, помолчит минуту и начинает новый куплет. Я села и стала ждать наступления утра.

И оно пришло, невзрачное, с белесым небом и быстро разогревающимся воздухом. Где-то сбоку вдоль сквера прошел мужчина, и все оглядывался на меня, пока не исчез из виду. Я посматривала на часы, терпеливо ожидая, когда Володя проснется. Ровно в 7:30 он вскочил, тряхнул головой, взял сумку и пошел ко мне.

- Доброе утро, Татьяна! Уже встала? Молодец! – весело приветствовал он меня.

- Доброе утро, Володя! – ответила я, радуясь в душе, что он не видел моего ночного позора.

- Ну, теперь в гостиницу!

 

Номера в гостинице тогда не было принято бронировать заранее. Устраивались, как могли. Володя хвастался, что они с моей предшественницей – заболевшей сотрудницей - всегда без проблем получали места в гостинице. Схема была такой. Сначала они шли в ближайшую к вокзалу гостиницу «Железнодорожная», где свободных мест никогда не было - во всяком случае, гостей неизменно встречало намертво приклеенное на стекло объявление об отсутствии свободных мест.

- Это не страшно, - просвещал меня Володя. – У них есть услуга «звонок в другую гостиницу». Стоит эта услуга всего пять копеек, и, если дать администратору пять копеек, на них она и отработает.

- Это гостиница «Красная Звезда»? – спросит она скороговоркой. - У вас есть свободные места? Нет? Нет у них свободных мест, – сообщит она клиенту.

Однако Володя протягивал в окошко не пятикопеечную монету, а трехрублевую бумажку. При этом он подталкивал ее поближе к администратору, а лицом делал гримасы, которые опытная в своем деле работница однозначно расшифровывала как «сдачи не надо». И тогда разговор с «Красной Звездой» приобретал иное звучание.

- Марина? Ой, Валя! Не узнала тебя, подруга. Богатой будешь. Это Ася из «Железнодорожной». Валь, у меня тут двое командировочных из Москвы. Надо их устроить. Мужской и женский номера.

И прикрыв трубку рукой, громко шептала:

- Нет, приличные. Нет, неприятностей с ними не будет. У меня ж глаз наметан – ты знаешь.

И уже в полный голос:

- Хорошо, Валя. Я присылаю их к тебе. Конечно. Знаю, что в расчете. Пока!

 

Но, видно, прав был Володя в своих мистических предчувствиях. Никак у нас с ним не клеилось в этой командировке. Администратор «Железнодорожной» задумчиво повертела в руках «трёшник» и с явным сожалением вернула его назад.

- Ничем не могу вам помочь, молодой человек. Нет свободных мест ни в одной гостинице города. Всё позанимали артисты и спортсмены. У нас сегодня молодежный фестиваль начинается. Если хотя бы на день раньше приехали. А теперь все занято, даже в служебные помещения селили, и в коридорах раскладушек понаставили.

Володя не спешил прятать денежку.

- Может быть, вы нам в частном секторе что-нибудь посоветуете?

- Частный сектор в разгар сезона? – ахнула она. – Да вы что? Люди за год договариваются.

- Ну, может быть, какой-нибудь чуланчик или сарайчик, - продолжал упрашивать Володя мягким бархатным голосом, который так любят женщины.

- У кого, что есть, всё посдавали, даже собачьи будки, - вздохнула администратор.

 

За то время, что мы провели в гостинице, воздух на улице прогрелся еще на пару градусов, и при полном отсутствии ветра город напоминал быстро разогревающуюся духовку. Володя раздумывал, глядя на мой чемодан. Я поняла это, как знак возвращаться на вокзал и уезжать прочь из этого негостеприимного города.

- Зачем ты столько вещей набрала? – спросил вдруг Володя. - В час пик с таким чемоданом в автобус не втиснешься. Придется тебе вернуться на вокзал и сдать его в камеру хранения.

- А куда ты собираешься ехать на автобусе? – удивилась я.

- Как куда? На завод.

- А где мы жить будем? Тоже на заводе?

- О! Это идея!

 

Володю на заводе знали хорошо и встретили, как доброго знакомого.

- Заждались! – приветствовал нас местный начальник Петр Васильевич.

- Поезд опоздал. Только ночью приехали, - объяснил Володя.

- Где остановились?

- Нигде пока.

- На лавочке в сквере, - съязвила я.

Пётр Васильевич вопросительно посмотрел на Володю.

- В гостиницах мест нет, все занято артистами и спортсменами.

- И как же вы?

- Петр Васильевич! Может быть, у вас на заводе какое помещение найдется? Диван для Татьяны, а я и на стульях переночую.

- Нет! Нет! Что ты! – замахал руками Петр Васильевич. – У нас это не разрешается. За это можно по шее схлопотать. Так, Виктор Иванович?

Он покосился на пожилого мужчину, сидевшего за боковым столиком, и тот утвердительно кивнул головой.

- Это точно. Было дело, - подтвердил он.

- Татьяна, - обратился ко мне Володя, - Ты иди пока с Виктором Ивановичем, подготовь все, что надо. А я попозже подойду.

«Зачем что-то готовить, когда все равно уезжать? – раздраженно думала я. – Не будем же мы жить в сквере на лавочках. Во всяком случае, я – не буду».

Володя пришел быстро и сообщил, что заводские обещали подыскать нам жилье.

- Завод большой, найдется у кого-нибудь, - оптимистично заверил он.

Однако не нашлось.

- Всё, что можно сдать, все уже сдали, - огорченно выдохнул Петр Васильевич.

Это мы и без него знали.

- Есть у меня, правда, один вариант, - продолжил он, - но не знаю, как он вам покажется.

Петр Васильевич задумчиво поскреб ногтем нос.

– Это в ближайшем пригороде, туда автобус ходит. Дом прямо над морем стоит, внизу - песчаный пляж. Красота! Курорт! Живет там одна женщина, Анна Григорьевна. Женщина хорошая, правильная, но… сын у нее… пьяница. Поэтому она и дачников не пускает. Но если я за вас попрошу, она не должна отказать - она мне многим обязана.

Володя согласился сразу.

- От Славика держитесь подальше, - наставлял нас Петр Васильевич. – Вообще-то, он парень неплохой, добрый, но, когда выпьет, зверем становится. Вы не лезьте ему на глаза, и все обойдется.

- И вот еще что, - добавил Петр Васильевич, протягивая нам записку с адресом Анны Григорьевны. – Если хозяйка, все же откажет, предложите ей денег, не поскупитесь. Против денег она не устоит. Всем хороша женщина, только уж очень жадная.

 

Жара еще не сдала своих позиций, когда мы с Володей сошли с автобуса на краю поселка. Дома тянулись вдоль берега в два ряда, а между ними, забирая вверх, шла песчаная дорога. Мы вышли на эту дорогу и зашагали в гору. Володя ушел далеко вперед, а я с трудом волокла ставший уже совсем неподъемным чемодан. Слева соблазнительно сверкало море, и я утешалась мыслью, что уже скоро, совсем скоро мы доберемся до места, и я сразу же пойду на берег, войду в воду, и она зашипит вокруг меня, как будто в нее бросили раскаленный камень. А потом я буду плыть в прозрачной прохладной воде, и слои жирной грязи, налипшие на меня за последние три дня, будут отходить, таять, и я буду становиться легче, чище, воздушнее. Володя терпеливо ждал меня на самом верху поселка.

- Вот здесь, - кивнул он на дом слева, и, перегнувшись через забор, крикнул:

- Хозяйка дома?

Никто нам не ответил, и мы толкнули калитку. Большой деревянный дом стоял параллельно забору. От дороги его заслоняла густая зеленая поросль. Внутри участка дом и сараи слева и справа от дома образовали уютный внутренний дворик, полого спускавшийся к морю. Посередине двора росла большая широкая шелковица, под ней стоял деревянный стол, покрытый клеенкой в веселый цветочек. За столом спиной к нам сидела в скорбной позе сухонькая старушка.

- Здравствуйте, - сказал Володя.

Старушка не шевельнулась.

- Здравствуйте! - повторила я громче.

Она резко обернулась и хмуро посмотрела на нас из-под густых пегих бровей. Худая, сгорбленная, с узким, морщинистым, коричневым от солнца лицом и хищным, загнутым вниз носом, она могла бы сыграть на сцене бабу Ягу без всякого грима. Казалось, дай ей в руки метлу, и она взлетит.

Володя, играя бархатным голосом и нежно улыбаясь, объяснил ей причину нашего появления в ее владениях. Однако Володины ужимки не произвели на старуху никакого впечатления.

- Чего это Пётр прислал вас ко мне? – проворчала она. - Разве он не знает? Я не сдаю дачникам.

- Мы не дачники, мы приехали в командировку, но в гостиницах нет свободных мест. Нам всего-то на десять дней. Выручите нас, Анна Григорьевна, - заискивающе мурлыкал Володя.

- Не сдаю я! Идите! Идите!

Анна Григорьевна поднялась и, согнувшись почти под девяносто градусов, заковыляла к калитке, приглашая и нас следовать за ней.

И тогда Володя прибег к последнему средству: вытащил портмоне и на глазах у Анны Григорьевны стал пересчитывать деньги. Глаза старухи загорелись и сфокусировались на бумажках.

- Мы хорошо заплатим, - пообещал Володя и развернул купюры веером.

Лицо несчастной Анны Григорьевны изобразило страдание, но она молчала.

- Что? Не нужны деньги? – дразнил Володя, складывая купюры.

- Погоди! – остановила его старуха.

Володина рука замерла.

- Жинка? – кивнула на меня старуха.

- Нет, мы коллеги, работаем вместе, - поспешила я вмешаться.

- Нет! Не могу вас двоих в дом взять, - решительно заявила Анна Григорьевна.

Вот нравы были в те времена! Однако - жадность, она при всех временах - жадность.

- Девку в дом возьму, а тебя нет, - сказала она Володе.

Букву «в» в слове «девка» Анна Григорьевна не оглушала. У нее был колоритный южный говор. Не владея им, невозможно передать всю его прелесть, поэтому я, к большому моему сожалению, ограничусь лишь несколькими оригинальными словами и выражениями, врезавшимися мне в память, а остальную речь буду передавать своими словами.

- Ну, вот и хорошо! – обрадовался Володя. – Татьяну возьмите в дом, а мне где-нибудь в сарайчике сдайте местечко.

Он показал на сарай справа, который выглядел менее ветхим.

- Нет, нет, нет!! – испуганно замахала руками Анна Григорьевна. – Сюда нельзя! Здесь Славик живет, сын.

И отвернув голову, горестно добавила:

- Пьёт он, окаянный. А пьяный, он нехороший, убить может.

Я поежилась. Жить рядом с потенциальным убийцей! Володя снова занялся деньгами: отсчитал половину и протянул Анне Григорьевне. Она, беря деньги, косила глазами на оставшиеся купюры.

- Ну, если только, парень, согласишься в сараюхе за садом жить. Но там двери нет.

«Парень» согласился, не глядя.

Сараюха находилась в дальнем нижнем углу участка, и была совершенно не видна со двора.

- О! С видом на море! – воскликнул Володя-оптимист, когда Анна Григорьевна привела нас осматривать «апартаменты».

Сараюха оказалась крошечным, покосившимся набок строением. На полу валялся матрас времен Гражданской войны и стоял венский стул о трех ногах без перекладин в спинке. Снятая или сама собой отпавшая дверь, давно потерявшая следы краски, подпирала извне накренившуюся стену строения, не давая ему окончательно рухнуть.

Анна Григорьевна бросала на Володю короткие хищные взгляды - видимо, опасалась, что он откажется от столь убогого жилища. Больше всего ее волновало отсутствие двери.

- Я тряпку принесу занавесить. Славик приходит поздно, ты ему на глаза не кажись, он и не будет знать, что ты тут живешь.

Анна Григорьевна тяжело вздохнула и, сделав над собой усилие, добавила:

- Я с тебя дешевле возьму.

Володя отдал Анне Григорьевне затребованные деньги. Старуха заметно повеселела и засуетилась.

- Сейчас я тебе подушку принесу и простыни. А ты, девка, - кивнула она мне, - иди со мной.

 

Дом у Анны Григорьевны был большой и просторный, но окна в нем не открывались, а потому воздух в помещении стоял спертый, кислый. Искупавшись в море, я решила сразу лечь спать. Ночь, проведенная без сна в городском сквере, давала себя знать. Ничего другого не хотелось: только спать, спать и спать. Было уже около восьми вечера. Анна Григорьевна тоже стала готовиться ко сну. Чтобы впустить в дом хоть немного свежего воздуха, я приоткрыла наружную дверь, но тут же получила выговор.

- Девка! Закрывай за собой дверь! - закричала Анна Григорьевна, сама вышла в сени и с сердцем грохнула задвижкой. - Мотылики налетят, - снизошла она до объяснений.

Забегая вперед, скажу, что за все время пребывания у Анны Григорьевны я не видела ни одного мотылика, комара или другой какой летающей нечисти.

 

Все мои предыдущие злоключения показались мне мелочью по сравнению с тем, что я пережила в эту первую ночь в доме Анны Григорьевны. Хозяйка использовала вместо будильника радио, включенное на полную громкость. Радио орало до полуночи, и уснуть было совершенно невозможно, но Анна Григорьевна храпела, как гренадер. Она была глуховата, но как-то избирательно глуховата. От духоты и кричащего радио у меня разболелась голова и я встала, чтобы выпить таблетку. Я вышла на веранду, где заприметила ведро с водой, но не успела даже зачерпнуть воды, как старуха появилась на пороге. В длинной белой рубашке, болтавшейся на костлявом теле, она выглядела, как чучело на огороде.

- Чё шебаршишь, девка?

- Таблетку хочу выпить.

- Хворая что ль? – подозрительно спросила она.

- Да, нет. Голова от духоты разболелась.

- А-а.

И она ушла в свою комнату и снова захрапела. А я никак не могла заснуть: болела голова, мучила духота, подташнивало. «Пойду на свежий воздух», - решила я и вышла в сени.

- Куда это ты, девка, намылилась посреди ночи? – услышала я за спиной голос Анны Григорьевны.

- Во двор, подышать.

- На двор? Я же тебе показала, где ведро стоит. Ты что, девка, не слушаешь, когда я говорю?

- Да мне не это.

- Иди, ложись, не мешай спать, - сердито сказала она, выталкивая меня из сеней.

Пришлось снова лечь в кровать. Боль в голове размылась, но до конца не проходила. И сон не шел. Чтобы убить время, я зажгла свет и взяла книгу. И опять вредная старуха была тут как тут.

- Ты чего это по ночам свет жжешь? Не свой, так и не жалко?

И она щелкнула выключателем.

 

Гимн Советского Союза в шесть утра прозвучал, как освобождение. Анна Григорьевна вскочила и засуетилась по дому. Я тоже поднялась и хотела вместе с ней выскользнуть во двор, но она снова меня не пустила:

- Сиди! Славик на работу собирается, не мешай.

Я слышала негромкое бормотание Славика и быстрый, стрекочущий голос Анны Григорьевны. Наконец, все затихло, и старуха вернулась в дом.

- Опять ничего не поел, - сокрушалась она, - Только чаю выпил.

- Ну, теперь, наконец, я могу выйти? - зло спросила я, не слушая ее причитаний.

- На работу? Ну, иди, иди!

 

Володя появился во дворе довольный, сияющий.

- Я уже в море искупался, – сообщил он. - А ты все спишь?

- Сплю!? Я сплю!? – возмутилась я.

Вторая подряд бессонная ночь и незатихающая головная боль не оставили следа от моей привычной сдержанности, и я сказала ему всё, что думала по поводу организации командировки.

- Что же делать? – спросил он хмуро.

Он не знал, что делать!

- Давай поменяемся местами, - предложила я. – Ты будешь жить в доме, а я - в твоей сараюхе.

Однако сараюха явно пришлась Володе по душе, и он отчаянно отстаивал ее, приводя кучу доводов против моего переселения туда. Главным же доводом был Славик и отсутствие двери в сараюхе. Но я знала, что второй такой ночи я просто не переживу, а, значит, о доме не могло быть и речи.

 

Вернувшись вечером с завода, я объявила Анне Григорьевне, что отныне буду спать во дворе, и попросила дать мне какую-нибудь лежанку. Анна Григорьевна сначала и слышать об этом не хотела.

- Ты с ума сошла, девка! Славик пьяный придет, что делать будешь? Пьяный он нехороший, убить может.

- Мне уже всё равно! - сказала я в отчаянии.

После долгих препирательств она все-таки выдала мне старую пыльную расхристанную раскладушку, но выносить из дома подушку и простыни не разрешила. Я поставила раскладушку у забора внизу двора. Раскладушка оказалась перекошенной посередине, а головная ее часть не поднималась. Я бросила под голову свою кофту и легла. В этом месте двор имел сильный уклон к морю, и я сразу же скатилась к краю раскладушки. Но ничего уже не могло мне помешать. Несколько секунд - и я провалилась в сон.

 

Проснулась я посреди ночи мгновенно, резко, и сразу учуяла в воздухе тяжелую смесь перегара и курева. Я приоткрыла глаза. Крупный, плотный мужчина с дымящейся папиросой во рту, сильно качаясь, ходил вокруг моей раскладушки и бормотал:

- Го! Девка на дворэ! Го! Девка на дворэ!

«Славик»! – догадалась я. Он обошел раскладушку и присел у ее нижнего края. Я затаилась, притворившись спящей. И вдруг я почувствовала, как вместе с раскладушкой поднимаюсь вверх. Что это он надумал? Хочет перевернуть меня? Я испугалась. Закричать? Позвать на помощь Володю? Но Володя не любит проблем. Славик что-то пробормотал и опустил раскладушку на место. Потом, опираясь руками о землю, поднялся и медленно, покачиваясь, выписывая ногами зигзаги и бормоча своё «Девка на дворэ!», пошел к сараям. У меня отлегло от сердца. Пронесло!

Однако радовалась я рано. Вскоре он снова появился, и я увидела, как в его руках блеснуло лезвие топора. Он шел прямо на меня. Страх пронзил все мое существо, и уже не думая больше о Володиных удобствах, я закричала – хотела закричать. Однако горло перехватило. Так бывает во сне: кричишь, а крика нет. А Славик с топором уже рядом. Сейчас он взмахнет им и … Я зажмурилась. Говорят, люди перед смертью вспоминают свое прошлое, а перед моими глазами замелькали кадры моего ближайшего будущего. Мне казалось, я чувствую, как топор с хрустом входит в мою шею, я вижу, как фонтан крови взмывает вверх, окрашивая все вокруг в красный цвет, а моя бедная отрубленная голова падает на землю, и Славик злобно пиная ее, катит ее к морю.

Когда я пришла в себя и приоткрыла глаза, Славика рядом уже не было, но где-то за моей не отрубленной пока головой раздавался стук топора. «Кол точит?» - вяло подумала я. Страх вытянул из меня все силы, и когда Славик снова появился в зоне моей видимости, я почти равнодушно стала наблюдать за его действиями. Он что-то нес в руках, прижимая к животу, но это был не топор. Он опять подошел ко мне снизу, со стороны моря, приподнял изголовье раскладушки, а когда отпустил ее, она не вернулась в прежнее положение. То же самое он проделал с серединой и дальним концом раскладушки. Только тут я сообразила, что он выравнивает положение раскладушки. Лежать на ней стало намного удобнее, я уже не скатывалась к краю и не перекашивалась посередине. Славик еще некоторое время походил вокруг, подправляя то тут, то там подложенные под раскладушку дощечки.

- Ну, вот! – пробормотал он удовлетворенно, еще немного постоял и ушел, все так же покачиваясь, в свой сарай, откуда вскоре донесся мощный храп.

А я заснула не сразу. Странные чувства бродили во мне: и освобождение после пережитого страха, и обида не знаю на что или кого, и щемящая жалость к себе, и одновременно теплое чувство к Славику, пьянице, так трогательно проявившему заботу о чужом для него человеке.

 

Утром меня разбудил Володя, и, еще окончательно не проснувшись, я услышала ворчливый голос Анны Григорьевны:

- Крепко спит девка! А Славик всё шикал на меня: тихо, мол, разбудим.

- Славик? – переспросил Володя.

- Притащил от соседей новую раскладушку, велел подложить под нее доски, чтоб ровно стояла, и застелить, – жаловалась Анна Григорьевна. - Негоже, мол, гостей на развалюху ложить, да без белья. А я разве в дом ее не пускаю?

- Не переживайте, тётя Аня! – замурлыкал Володя. – Она же сама так захотела.

«Ты подумай! - удивилась я. – Уже «тётей Аней» ее называет. Сумел-таки обаять эту бабу Ягу».

- Опять Славик ничего не поел, - делилась с ним своим горем «тётя Аня».

 

В этот день было не так жарко, как накануне, и после работы Володя пригласил меня на обзорную экскурсию по городу. Гидом был он сам, и гидом, надо признать, прекрасным. Он знал историю города, разбирался в архитектуре и умел красиво рассказывать.

Вернулись мы поздно. Новая раскладушка, выровненная и застеленная, уже ждала меня. Я лежала под свежей белой простыней, смотрела в звездное небо и блаженствовала в пахнувшей морем ночной прохладе.

Скоро вернулся Славик и сразу пошел ко мне. Я закрыла глаза и притворилась спящей.

- Тань! А Тань! – негромко позвал он.

Я молчала, удивившись, что он знает мое имя. Запах перегара был, но не такой сильный, как в прошлую ночь.

- Не спишь ведь? – неуверенно спросил он.

Я старалась дышать медленно и глубоко, как дышат люди во сне, но он мне не поверил.

- Тань! А ведь ты не спишь! – сказал он укоризненно. – Ну, ладно!

Он ушел. Возле одного из сараев стоял сколоченный из досок маленький квадратный столик. На этом столике Анна Григорьевна оставляла сыну укутанный в толстое одеяло ужин. Мне было хорошо видно, как Славик сел на табуретку, развернул одеяло и задумался. Потом снял крышку с кастрюльки и снова закрыл ее. Закурил. Есть ему явно не хотелось. Хотелось пообщаться, и он снова позвал меня:

- Тань! А Тань! Иди щи хлебать!

«Еще чего!» - возмутилась я.

- Тань! А Тань! Иди!

Я не отзывалась.

- Тань! А щи вкусные! Мать хорошо готовит.

Не дождавшись ответа, он налил в тарелку две ложки щей, но так и не притронулся к ним. Потом приоткрыл миску, прикрывавшую тарелку со вторым блюдом, и снова позвал меня:

- Тань! А Тань! Иди вареники есть! С вишней!

Вот тут-то я и дрогнула. Вареники с вишней – это воспоминание из детства. Как чудесно готовила вареники с вишней моя любимая бабушка Ксана!

 

Пока бабушка Ксана была жива, мы с мамой каждое лето ездили к ней на Украину. Я специально пишу «на Украину», как говорили тогда, а не «в Украину», потому что вместе с предлогом «в» в отношения двух близких народов вкралась враждебность. Моё чувство растерянности и непонимания этой неведомо откуда взявшейся вражды осложняется тем, что через моё, любящее украинцев сердце течет, по крайней мере, четверть украинской крови, а может быть и вся половина. Такая неопределённость связана с моим дедом Микитой, мужем бабушки Ксаны. Дед был казаком. А кто такой казак по национальности? Дед родился на нижнем Дону, родным его языком был украинский, и во всех анкетах и документах, требовавших указания национальности, он писал: «казак украинец». Однако в паспортном ведомстве какой-то «мудрый» чиновник, сложив казака с украинцем, получил в результате русского, и эту национальность вписал деду в паспорт. Дед не возражал. Какая разница: русский ли, украинец? Тогда разницы не было.

И мы, моя чисто русская мама и то ли наполовину, то ли на три четверти русская я, не ощущали никакой вражды со стороны бабушкиных односельчан. Наоборот, едва нанятая мамой на станции телега въезжала в бабушкино село, как по дворам разносилась радостная весть: «К бабе Ксане москвичи приехали!» Именно москвичи, а не москали! Не успевали ещё сгрузить с телеги наш багаж, как нас окружали местные девочки, и я, не без труда вырвавшись из бабушкиных объятий, бежала с ними играть. А, выждав пару часиков, к бабушкиному дому начинали тянуться мамины местные подружки, застенчиво улыбались, обнимались с мамой и утирали слёзы.

- Ой, Клава! Как ты похорошела за этот год, - говорили они и с интересом разглядывали ее модную, невиданную здесь одежку.

- И вы, девочки, очень хорошо выглядите, - не совсем искренне отвечала мама, и уж совсем искренне восклицала:

- Как я рада вас видеть!

Украина запомнилась мне радушием, яркими праздниками с песнями и хороводами, расшитыми цветными узорами белыми блузками, цветущими садами, фруктами, которых можно было есть, сколько хочешь, и вишневыми варениками. Нигде и никогда не ела я таких вареников, как на Украине. А уж бабушкины вареники были лучшими из лучших. Большие, упитанные, сочные, плавающие в густой сметане - я могла их есть с утра до вечера.

 

Как Славик догадался о перемене моего настроения, я не знаю, только голос его повеселел:

- Тань! А вареник вкусный, со сметаной, - дразнил он меня.

И я не выдержала, поднялась, а он уже вскочил с табуретки, начал тереть ее рукавом и приговаривать:

- Давай, Тань! Иди! Покушай! Небось, таких вареников у вас не готовят.

Я, как бы нехотя, как бы «ну, уж ладно» подошла к столу. Славик подтащил чурбачок и сел напротив меня. Он придвинул ко мне тарелку, снял с нее мисочку, и… я обомлела. В тарелке лежал бабушкин вареник! Это было чудо! Я закатила в небо глаза и застонала. А Славик смеялся.

- Ешь, Тань! Ешь! – подбадривал он меня.

Я мычала от удовольствия, медленно откусывая кусочки от вареника, и сладкий, памятный с детства, вишневый сок растекался у меня во рту. Славику явно доставляло удовольствие смотреть, как я смакую вареник. Только когда я вылизала остатки перемешанной с вишневым соком сметаны, я почувствовала угрызения совести.

- А ты как же? Я тебя объела.

- Так у меня ж целая кастрюля щей, - успокоил он меня.

- Тогда ешь!

Я представила, как будет радоваться утром Анна Григорьевна.

Пока Славик лениво таскал ложку ко рту, я рассказывала ему про мою бабушку Ксану. Он слушал, не перебивая, только одобрительно кивал головой, а когда я кончила, сказал коротко:

- Хорошая у тебя была бабушка.

Мы еще немного посидели, наслаждаясь ночной тишиной и прохладой, а потом разошлись по своим спальным местам.

 

На следующий день мы с Володей ходили после работы в местный театр и, вернувшись, застали Славика во дворе. Володя, увидев его, метнулся, было, назад, но я его остановила:

- Не бойся, он не страшный. И, наверняка, трезвый, раз рано пришел. Я улажу, - пообещала я.

Володя поклонился Славику издалека и нырнул в сад.

- Кто это? – удивленно спросил Славик.

Мне не хотелось ему врать.

- Это мой коллега, - объяснила я. - Мы вместе приехали. Твоя мама поселила его в сараюху.

- Да там же двери нет! – воскликнул Славик.

- Подумаешь! - засмеялась я. - У меня вот не только двери нет, но и стен, и крыши.

- Так тут я рядом!

И снова, как в ту первую ночь нашей встречи, мое сердце жалобно защемило.

В этот вечер мы снова ужинали вместе, и в моей тарелке лежали уже два больших вареника, щедро сдобренных густой сметаной.

 

На следующий день Славик навесил дверь в сараюхе, заменил сломанный стул и принес покрытый клеенкой ящик, который можно было использовать вместо стола. Володя, как воспитанный человек, пришел представиться Славику и поблагодарить его за услуги. Славик смущался, топтался на месте, дергал плечом – ему явно неловко было с Володей. А со мной он чувствовал себя легко.

Наши ночные посиделки стали постоянными. Если он приходил раньше, то ужинать один не садился, ждал меня. Количество вареников в тарелке с каждым днем увеличивалось. Анна Григорьевна заметно повеселела. Каждое утро она докладывала Володе, что Славик хорошо покушал.

- Все время вареников просит, - радовалась она. – Полюбились они ему.

Анна Григорьевна благоволила к Володе, особенно после того, как мы избавили ее от заботы убирать и подметать ягоды шелковицы, которые беспрерывно сыпались на ее любимый стол в саду. Вообще-то идея была моя, но предложение исходило от Володи.

- Тетя Аня, - спросил он однажды, - а вы с ягодами шелковицы что-нибудь делаете?

- Да ничего я с ними не делаю. Надоели они мне. Сыплет и сыплет, - сказала она, сердито глядя на дерево. – Славик говорит, давай срублю, а мне жалко: ее еще муж сажал.

- Тетя Аня, так давайте я ее обтрясу, а ягоды мы себе возьмем, раз вам они не нужны.

Предложение было принято, и мы с Володей через день трясли шелковицу. Вернее, он тряс, а я собирала ягоды с подстеленной под деревом целлофановой пленки. Набиралось по целому ведерку. Славик, увидев однажды, как мы с Володей поедаем шелковицу, спросил:

- А сливу вам мать давала? У нас слива очень вкусная.

- Да нет. Зачем? Да мы и сами можем купить, - замялась я.

- А-а, мать! – сердито пробурчал Славик.

Он ушел, а вскоре вернулся с большой тарелкой фруктов и протянул их мне. Я оглянулась. Дело было воскресным днем. Анна Григорьевна возилась во дворе по хозяйству. Я не хотела, чтобы она видела, как я поедаю ее фрукты.

- Да не бойся! – успокоил меня Славик.

- Знаешь, что? Пойдем на обрыв и будем вместе есть, - предложила я.

Там за забором, на обрыве стояла скамейка. С нее открывался живописный вид на море. Когда мы только приехали, калитка, выходившая к морю, была заперта намертво, и чтобы искупаться, нам с Володей приходилось идти в обход до ближайшего проулка, ведшего к берегу.

- А ты не купаешься в море? – спросила я Славика во время одной из наших первых ночных посиделок.

- Почему? Купаюсь!

- А у вас проход к морю закрыт на амбарный замок.

- А-а! Это я давно навесил, чтобы мать не боялась, что я купаться пошел. Она моря боится.

И Славик рассказал, что сначала его отец, а потом и старший брат Василий – оба были рыбаками - утонули в море.

- Отца я почти не помню, - вспоминал Славик, - А когда Вася утонул, мне уже двенадцать лет было. Мать все не верила. Выйдет на обрыв и смотрит, смотрит на горизонт. Совсем почернела от горя. Так и не отошла с тех пор. Вася ее любимчиком был. А раньше она веселая была, и красивая.

- А теперь ты один остался?

- У меня еще две старшие сестры есть, но они отдельно живут и с матерью не ладят. Ко мне ревнуют. А я, что?

- Так вот, - вернулся он к теме разговора. - Когда Василий утонул, она стала бояться за меня, не пускала купаться. Чуть я из дому, она выходит на обрыв и высматривает меня. А я - дураком еще был - взял однажды да стал дразнить ее: опущусь на дно, посижу там, потом всплыву, помашу руками, будто тону – и снова на дно. Она так кричала! А потом ей с сердцем стало плохо, в больницу увезли. Тут я сразу поумнел. Навесил на калитку замок, а ключи ей отдал. С тех пор и закрыта калитка. А мы с ребятами на городском пляже купаемся. Там тоже хорошо.

На следующий день замок с калитки был снят, и можно было спускаться к морю прямо со двора. Мне же очень полюбилась скамейка над обрывом, и мы со Славиком и с тарелкой фруктов между нами часто сидели на ней и любовались морем и облаками или звездами, в зависимости от времени суток.

Море на горизонте сливалось с небом, и где-то там же невидимо, легко соприкасались наши души. Между нами существовало что-то, что, несмотря на разницу в воспитании, образовании и образе жизни связывало нас. И это что-то, в конечном счете, было важнее, существеннее всего остального. Оно создавало ощущение душевного комфорта и спокойной уверенности, которых так не хватало мне в жизни. Я удивлялась, как легко схватывал он мою мысль, а иногда и предугадывал ее.

- Как ты догадался? – спросила я однажды.

И он, не задумываясь, ответил:

- Так я ж тебя чувствую.

 

В этот вечер мы с Володей были на концерте в филармонии, а потом зашли на почту, и я позвонила домой. К телефону подошел Дениска. Я удивилась:

- Ты почему не спишь так поздно?

- Я сплю, только я бежал взять трубку, чтобы бабушку не разбудить. Она вчера заболела. У нее температура высокая.

- Врача вызывали?

- Нет.

- А кто тебя забирал из сада?

- Бабушка.

- Позови папу.

- Он еще не пришел.

- Ладно, я ему позвоню. Дениска, ты, пожалуйста, веди себя тихо, не беспокой бабушку.

- Я ее не беспокою, - обиделся он. - Я ей чай приготовил и бутерброд.

- Ты у меня умница!

Звонить Лёне мне не хотелось. Очередной раз выслушивать о важности и срочности его работы? Я набрала номер Денискиного друга, который жил в соседнем подъезде и объяснила его маме нашу ситуацию. Я попросила ее забирать из сада Дениса, пока бабушка больна, и приводить его домой.

- Да пусть он у нас пока поживет. Вот Ромка обрадуется. А к вашей маме я загляну, куплю, если надо, лекарства, принесу поесть. Ты не беспокойся, Танюша, я за обоими присмотрю.

Есть же люди!

 

Я не люблю грузить людей своими проблемами, и ничего не сказала Славику о моем беспокойстве за сына и маму, но он мгновенно уловил мое настроение. Когда мы ужинали, я попросила его рассказать мне что-нибудь о кино. Славик был страстным поклонником кинематографа. Каждый день после работы он отправлялся в кинотеатр смотреть фильм, потом шел с друзьями в пивнушку, напивался и последним автобусом возвращался домой - так было до моего приезда. Один и тот же фильм он смотрел по нескольку раз, помнил мельчайшие подробности и мог, не так, конечно, красиво, как Володя, но все же достаточно интересно пересказать сюжет, и высказать, пусть простодушно, но искренне свое мнение.

Славик рассказывал и одновременно тревожно поглядывал на меня, как бы спрашивая: «Что случилось?» Он знал, что что-то случилось. Он «чувствовал» меня. И я рассказала. И мне сразу стало легче.

- Пойдем смотреть на море! – предложил он.

Мы сидели на скамейке на обрыве и молчали. С ним хорошо было говорить и хорошо молчать. Светилось звездами небо, светился огнями плывший вдали пароход. «Скоро и мне уезжать», - почему-то с грустью подумала я.

 

Уезжали мы в субботу в полдень. Славик ходил хмурый. Мне тоже было грустно. Жалко было расставаться с этим простым и добрым человеком, который так щедро дарил мне свое тепло, понимание и заботу – их так мало было у меня в жизни. Я знала, что мне будет не хватать этого человека. Но что здесь можно было сделать? У меня были сын, семья и была жизнь, совершенно не похожая на его.

Прощались мы у калитки. Славик принес мне большую сумку, полную фруктов.

- Ой! Да я столько не дотащу! – стала я возражать.

- Помогут! – сказал Славик, кивнув в сторону Володи, который любезно прощался с Анной Григорьевной.

- Обязательно буду иметь в виду, - услышала я его слова. – Всего хорошего, тетя Аня. До встречи.

- Идем, Татьяна! – обратился он ко мне. - А то опоздаем на автобус.

- Еще приедете? – смущенно спросил меня Славик.

- Вряд ли. Володя обычно ездит с другой сотрудницей, но она заболела, и я поехала вместо нее.

- Тогда приезжай к нам так, в отпуск, - пригласил он. – С мужем, Дениской, и маму возьмите.

- Где ж мы тут все разместимся? – засмеялась я. – В сараюхе?

- Зачем? Я построю для вас на ее месте домик с большими окнами и терраской.

- Спасибо, Слава! – сказала я растроганно. - Только мама вместе с моим мужем никогда не поедет, а муж любит жить со всеми удобствами. Я имею в виду ванну, горячую воду и прочее, - поспешила я добавить.

- Тебе у нас не понравилось?

- Очень понравилось. Мне давно не было так хорошо, как у вас, - искренне ответила я. – Всего тебе хорошего, Слава! И спасибо за все!

Я схватила чемодан и сумку с фруктами и поспешила за Володей к автобусной остановке. Володя шагал налегке, все с той же небольшой сумкой через плечо, а я, приседая от тяжести груза, семенила вслед за ним. Вдруг я услышала, что кто-то догоняет нас, и голос Славика за спиной произнес:

- Поеду, пожалуй, с вами в город. В кино схожу. Ребят повидаю, давно с ними не виделся.

Он перехватил мои вещи.

Славик проводил нас до самого вокзала, поставил перед выходом на перрон мой багаж, коротко кивнул и ушел, не оборачиваясь.

- Смотри, какой кавалер! - удивился Володя.

- Не кавалер, - ответила я, - а просто нормальный мужчина.