Посвящается Александру Федотову, Алексею Суслову, Мергену Джимбинову, Борису Ананьеву, Андрею Ларину, Ренату Нуриеву, Виктору Чебуркину, Сергею Шаталову.

 

 

Андрей Нестеров

 

 

 

«ВОЗДУШНЫЙ СТРЕЛОК»

 

 

 

 

Военный аэродром дальней авиации. На взлётке серебристый самолёт, величиной в половину футбольного поля. Из-за фюзеляжа показывается солдат с огромной метлой. Сделав несколько гигантских замахов метлой, он остановился и, поглядев, по сторонам вытащил из кармана сигарету и закурил. Но тут из люка высунулась голова механика и переложила рядового трёхэтажным матом. Солдат, испуганно, выплюнул сигарету и с бешеной энергией заработал метлой. Начинался знойный августовский день.

 

 

 

Помещение учебного корпуса лётного полка. Возле «раздраконенной» радиостанции сидел злой мордастый лейтенант.

- Неустроев! Неустроев, мать твою…! - заорал лейтенант Езепин.

Неустроев не отзывался. Лейтенант набрал воздух в лёгкие:

- Дневальный! Ко мне! Бегом!

В учебный класс ворвался дневальный, тощий солдат – первогодок, в хэбухе необъятного размера.

- Товарищ лейтенант, по - вашему…

- Вот, что боец - быстро нашёл сержанта Неустроева. Мухой!

Дневальный испарился, а лейтенант снова склонился над разобранной радиостанцией.

Дневальный знал куда бежать.

 

 

 

В крошечной комнатке передающего центра, на трёх составленных вместе стульях спал сержант ВВС. Сержант как сержант, каких много в нашей доблестной авиации. Ничего выдающегося, вся его армейская жизнь укладывалась в две банальные аксиомы – «солдат спит, а служба идёт» и «дембель неизбежен». Но обычно на таких экземплярах судьба отыгрывается по полной программе. От громкого стука в дверь сержант Алексей Неустроев проснулся. Стулья под ним разъехались, и он загремел на пол. Лёха вскочил, засунул жало паяльника в канифоль - каморка передающего центра окуталась дымом.

- Бегу! - крикнул Неустроев и открыл дверь.

На пороге стоял дневальный по учебному корпусу.

- Чё надо, боец?

- Товарищ сержант, Вас, товарищ лейтенант…

- Короче, чеши к Езепину, я уже вылетаю. Ферштейн или нихт?

- Так точно! Разрешите идти! - по – уставному, отрапортовал рядовой.

- Валяй! - сержант направился к летнему умывальнику, который висел за глухой стенкой строения.

 

 

 

При входе в учебный корпус Неустроев столкнулся нос к носу с посыльным из штаба, ефрейтором Жирновым. Тот как – то злорадно оскалился, но Лёха не придал этому особого значения.

Сержант Неустроев появился в учебном классе, когда лейтенант ползал под столом и искал закатившийся винт.

- Кхе - кхе! - кашлянул сержант.

Лейтенант вылез из - под стола и принял стойку "фас".

- Кто паял?

- Чего паял? - удивился сержант.

- Ты мне тут дурку не гони! Я спрашиваю, кто усилитель мощности паял?

- А я тут причём? Ларионов паял, у него два курса МИФИ…

- А ты, что делал? Харю давил!

- Товарищ лейтенант, я же на складе - высоковольтные выпрямители получал! - обиделся Неустроев.

- Меня это не интересует, бери Ларионова и ремонтируйте…

Хотя отставить. Для тебя особое задание: полкачам радист на "тушку" требуется. Командировка на неделю. Так что собирай манатки.

- Александр Петрович, у меня отпуск скоро!

- Вот через неделю и поедешь!

- Ну, товарищ лейтенант! Пусть Сорокин летит!

- У меня и так взвод не на кого оставить. Шуруй в штаб.

- А я РСБ - 70 не знаю, - продолжал канючить Неустроев.

- На тренажёре работал - достаточно. Всё разговор окончен!

- Разрешите бегом?

- Слушай Неустроев! - взорвался лейтенант. - Ты у меня вместо отпуска будешь на «губе» - языком взлётку вылизывать! Уё…й по - хорошему!

- Яволь! - и сержант поплёлся в штаб полка.

 

 

 

Вечером в казарме, когда Неустроев валялся на койке к нему подошёл зам. комвзвода сержант Сорокин.

- Ну, что, Неустрой, припахал тебя Езя? На Мару?

- Всё ты заешь! «Замок» лучше за своими духами следи, одни залёты! Макаренко! – огрызнулся Неустроев.

- Не лезь в бутылку, зёма. Я то при чём, всё чёрные… они молодняк достали мордобоем и поборами… Особенно эти чурки из роты охраны. Вот и бегают кошкоеды, а сержанты крайние!

- Дебилы, - произнёс Алексей и перевернулся на правый бок. – Учу: чурки сильны только скопом, вас дармоедов из постоянного состава 12 человек. Собрались бы в предбаннике и отх…рили черножопых.

- Стратег, ты попробуй всех собери, - развёл руками Сорокин.

- Эх, Сорока. Вот такая беда у русских – одного бьют, а другие выжидают.

- А некоторые только трепятся!

- Поосторожнее на поворотах, а кого на губе гнобили, когда парадников загасили. Тебя что ли? – Неустроев замолчал и задумался. – Ладно, ты мне на завтра хохла Евгеныча – механика организуй и Морозова из хозвзвода. Будет кто из кадетов?

- Нет, я за него, - ответил Сорокин.

- Тогда на поверку не дёргай, Чапай думать будет, - сказал Лёха и закрыл глаза.

 

 

 

Солдатская столовая. Ужин уже закончился.

- Замок, придержи – ка своих уродов! – бросил на ходу Лёха сержанту Сорокину.

Неустроев, Евгеныч и Морозов быстрым шагом направились к выходу из столовой.

В полутёмном «предбаннике» маячили пять фигур.

- Эй, засранцы, закурить не найдётся? – сразу пошёл на обострение Неустроев.

- Ти что, сказэл? – послышалось в ответ.

Лёха рванул из рукава кусок толстого электрокабеля в резиновой оплётке и с пол-оборота врезал кавказцу по роже. Остальная четвёрка нацменов бросилась на Лёху, но их встретил Евгеныч с монтировкой и Серёга Морозов с самодельным кастетом. Лёха добавил первому чурке, согнувшемуся дугой, кирзачом по зубам. Принялся за долговязого азера – перекрестив его кабелем, добавил коленом по печени. Кровавые сопли забрызгали стену, выкрашенную в тёмно - зелёный цвет. Остальных завалили без особых проблем. Последний армяшка хотел улизнуть, но его за ремень отловил Морозов.

- Нэ надо драться, будэм гаварыть! – завизжал он.

- ПВО – подъём! ВВС - отбой!– строго произнёс Серёга и прокомпостировал его лоб кастетом. Армяшка грузно съехал по стене. Морозов принялся шарить по карманам поверженных врагов. Он довольно хмыкнул, зажав в руке несколько потных рублей.

- Потери есть? – спросил Лёха.

- Потерь нет! – ответил Евгеныч.

- Сорока! – Лёха свистнул. – На вылет!

Сорокин повёл свой взвод на выход.

- Так духи! Каждый прошёл и пнул этих уродов! – приказал Лёха и махнул на вяло шевелящуюся интернациональную человеческую массу.

Замок Сорокин хотел что – то сказать, но промолчал. Каждый из «духов» проходя гуськом, пинал стонущих кавказцев.

- Товарищ сержант, а можно их обоссать? – спросил длинный рыжий «дух» с прыщавой мордой.

- Вот сучара, далеко пойдёт! – присвистнул Лёха.

Евгеныч заржал. Экзекуция закончилась.

Взвод ушёл в казарму.

- Ну, что, гусары, возьмём червивки и в цпх? – предложил Морозов. Местное женское общежитие на армейском сленге, называлось центральным женским п…дохранилищем.

- Рванули, - кивнул Лёха. И не святая троица, перемахнула через железобетонный забор, тонкую грань которая отделяла серые армейские будни от сладкой гражданской жизни.

 

 

 

Лёха проснулся от холода. Страшно гудела голова и ломило спину. Неустроев огляделся – сомнений не осталось. Это была гарнизонная губа. Лёха вспомнил только, что бежал в одних трусах по длинному коридору общаги, а за ним, матерясь, гнался начальник патруля… Вдруг загрохотала железная дверь, на пороге появился караульный узбек:

- Сюшай, за тобой, прышылы!

Лёха похлопал глазами и стал натягивать хэбуху. Следующей была сцена встречи, очень тёплой встречи, с лейтенантом Езепиным. После этого у Неустроева наступила временная глухота. На комиссию, а затем на аэродром он отправился с эскортом, в виде командира взвода.

 

 

 

Неустроев, как штык, уже стоял на продуваемой всеми ветрами взлётке. Командир – длинный, нервный капитан Тимошкин проводил предполётный инструктаж. Лёха опасливо покосился на серебристую летающую дуру. Лезть внутрь никак не хотелось. Рядом с командиром стоял какой - то неизвестный рыжий капитан с протокольной харей. Лёха морщился, после вчерашнего, ужасно трещала башка.

- Это сопровождающий груз, капитан Спесивцев, - произнёс Тимошкин. – Вопросы есть?

Вопросов не было, последовал приказ и экипаж полез в брюхо «железной птицы».

- Семёныч, а что это за тип? – спросил прапора Неустроев, когда лез в «жопу» бомбера, из которой грозно торчали две спаренные пушки.

- Особист, сопровождает какое – то радиооборудование. Ну, ты земляк, командира слушал или спал. Фу, как ты врачей проходил? – подивился Семёныч, отворачивая испитую морду, с сизым в красных прожилках носом. В себе «кусок» не сомневался ни на йоту.

- Родина сказала надо, - ответил Лёха, пристёгиваясь ремнями.

- Экипаж, доложить о готовности к полёту! – донёсся из переговорного голос Тимошкина.

- Командир огневых установок к полёту готов! – ответил Семёныч. – Чека снята, вентиль открыт, маска надета.

- Радист к полёту готов! – ответил Лёха. – Связь установлена. Вентиль открыт, входной люк закрыт, маска надета.

Дальше рапортовали остальные и через минуту «тушка» рявкнула движками.

 

 

 

ТУ – 16 врезался в клубящуюся мглу, как в стену. Удар потряс машину. «Тушка» загромыхала, как старый грузовик по рытвинам просёлочной дороги. За блистерами словно зашумел морской прибой. Это лавина облачных частиц обрушилась на самолёт. Серая мгла в иллюминаторах ежесекундно вспыхивала – облако пронзали молнии. Длинные голубые искры пробежали по стёклам фонаря кабины. Скорее нервами, чем слухом экипаж уловил скрип шпангоутов и стрингеров. Могучие, чуть видимые в мчащемся тумане плоскости вибрировали от перегрузок, словно крылья стрекозы. На их концах мерцало голубое пламя электрических разрядов – «огни святого Эльма», которых когда – то так боялись моряки, считая их предвестниками гибели. Положение стало угрожающим – сильно заряженный самолёт мог вызвать на себя удар молнии. «Тушка» ушла в пике. Неустроева, ставшего моментально невесомым, рвануло вверх, и лишь ремни удержали его от близкого знакомства с потолком. Перехватило дыхание, внутренности подскочили к кадыку. Хорошо ещё, что желудок был пуст, как голова у старшины роты.

- Три, пять, восемь… двенадцать, - послышался в СВУ спокойный голос штурмана корабля Шакина.

Самолёт стремительно падал. По лицу Неустроева заструился предательский пот, он утёр кулаком лоб и вытер руки о штаны. Сейчас машина потеряет управление и …Падение также внезапно закончилось. Самолёт попал в соседний воздушный поток – восходящий. Невидимая сила, словно щепку, подбросила «туполева» кверху и вдавила сержанта в кресло. Серая мгла начала светлеть. Ещё секунда, две и… самолёт выстрелило в необъятную голубизну, словно камень из катапульты. Пропала тряска. Лучи солнца вонзились в блистеры…Дальше ждал аэродром подскока.

 

 

 

«ТУ – 16» поднявшись с аэродрома Мара – 2 миновал государственную границу… Кишлаки, бесцветная лента реки, жёлто – бурые пятнистые поля – всё это закачалось, закружилось и понеслось назад.

- Кабул, - проскрипел из СВУ голос штурмана.

«Тушка» стремительно спускалась вниз, а под крыльями поплыла залитая солнцем чужая земля. Самолёт приземлился, замер среди голого лётного поля. Неустроев, последним, окунулся в жаркое серое пекло. Вдалеке стояли вертолёты. Какие – то бараки, вяло бредущие люди. У самого горизонта виднелась одинокая, с вершиной как блин, гора… И вдруг от этой изуродованной горы, от мутного солнца, заполняя собой выжженную степь поднялся песчаный вихрь. С нарастающей скоростью песчаный сумрак накрыл аэродром. Он забил глаза, скрипел на зубах и обдирал щёки. Скрыл во мраке вертолёты и строения и тысячами пальцев царапал алюминиевое брюхо «туполева». Экипаж ждал машину, наконец из пыли и праха выскочил «газ - 66» и резко затормозил. Ещё мгновение и буран внезапно исчез.

Из кабины выскочил смуглый майор:

- Кто тут капитан Спесивцев, я майор Хабибуллин за грузом 7530!

Особист вытащил из планшета пакет и передал Хабибуллину, из «газона» вылезли четверо бойцов и направились к «тушке» за ящиком.

- Сержант Неустроев, за мной! – приказал Спесивцев и возглавил шествие.

Неустроев вздрогнул от неожиданности и, нехотя, поплёлся за капитаном.

 

 

 

Вечером, Лёха совсем закис в казарме прикомандированных. Делать было нечего. На тумбочке сопел дневальный – таджик. Пустые ряды коек наводили тоску. Неустроев вытянулся на койке. Воздух был непривычно густ и зноен. До ужина было ещё далеко, Леха уставился в облупленный потолок… Вдруг дверь распахнулась и на пороге возник огромного роста пьяный десантник. Дневальный испуганно вжался в стену.

- Зёма! – заорал с порога этот монстр.

Лёха подскочил на койке.

- Я говорю, земеля, орловский кент! Летун! – орал «полосатый». - За два года, первый раз зёму встретил! Валим к нам! Обмоем встречу!

- Гвардия, у вас тут телеграф чётко работает, - произнёс Лёха.

- Вовик, держи краба!

- Лёха!

- Погнали! – и Вовик, буквально, схватив Лёху под мышку потащил его в казарму десантуры.

- Тут поневоле алкашом станешь, - сказал Лёха, - второе августа я не переживу.

На ужин в этот раз Лёха так и не попал. В глазах мельтешили тельники, звучал незлобный трёхэтажный мат и гремели алюминиевые кружки со спиртом. «Полосатые» щурились, ржали и смолили «дурь». «Гробануться и не встать», - подумал Неустроев и не ошибся. Он рухнул между коек на дощатый, выскобленный до белизны, пол.

 

 

 

На следующее утро Лёху разбудил прапорщик Зудин. «Ну, кусок, и здесь от тебя покоя нет!» - разозлился Неустроев.

- Неустроев! Ё.. твою медь! На курорте что – ли?! – взорвался Семёныч.

- А, что?

- Командир на взлётке, а боец спит! Оборзели вконец! – грохотал прапорщик.

- Бегу! – Лёха уже прыгал на одной ноге, натягивая штаны.

Прапор подгонял сержанта кулаком в спину… Когда они появились на взлётке Тимошкин нервно метался из стороны в сторону. Первым делом он переложил продольно -перпендикулярным матом Неустроева и всю его родню, затем пообещал губу до самого дембеля, и что тот сдохнет в сортире с зубной щёткой в руках и ещё много других добрых слов. Особист Спесивцев снова появился в их экипаже и опять со своим ящиком. Что он теперь вёз в нём, назад, домой никто не знал. Но Лёху уже бесил этот заветный зелёный ящик и эта подозрительная особисткая морда. Спесивцев, словно, прочитав мысли Неустроева что – то нацарапал в своем планшете. Но времени уже не было и экипаж полез в летающую керосинку… Когда Лёха воткнул «папу в маму» он услышал довесок местоимений в свой адрес. Последовали рапорта, мигнули лампочки и «тушка» завыла драконом, Неустроев щёлкнул замками и приклеился к ободранному, засаленному креслу. С земли дали добро и бомбер почапал на взлёт.

 

 

 

«Туполев» ножом резал блеклую синь. Лёха заметил, что они перевалили хребет. «Слева, командир!» – услышал он из СВУ голос штурмана. Лёха приник к стеклу. Снизу, на горном склоне сверкнули огни. С земли били из ДШК. «Семёныч, Неустроев – огонь! По вспышкам!» - прозвучал из переговорного голос Тимошкина. Лёха нажал на гашетку. Будто бригада молотобойцев ударила по наковальням. Упругие стрелы автоматических пушек прошили воздух и воткнулись в землю. Свинцовые семена всколыхнули ураган смерти. Правда, Лёха, смазал по цели. Штурман от души переложил сержанта. Но вскоре, стало не до него. С земли взметнулся оранжевый шар и к самолёту понеслась стальная пилюля. «Тушка» ушла на вираж. «Неуспеваем ё… твою медь!» - это было последнее, что услышал Лёха. Небо, словно пустой орех, раскололось надвое. Резкая апельсиновая вспышка, осколки блистера, грохот. Кислородную маску срезало куском стекла. Лёха почувствовал, что нечем дышать, в глазах потемнело, голова загудела как колокол. «Давление в гидросистеме – ноль!» – крикнул правый пилот Куликов. Неустроев успел переключиться на аварийку и потерял сознание, беспомощно повиснув на ремнях. Он уже не слышал, что ему орали командир, штурман и Семёныч. «Точно пушинка, в одиночестве ты плывёшь по этому простору. Не отвлекайся, не ликуй! Но и не бойся! Это миг твоей смерти. Используй её, ибо она сама даёт огромные возможности для тебя. Сохраняй ясность мыслей, не замутняя их страданием. Блеск Предвечного Света – это твоё сознание». Самолет завалился на левое крыло, словно взмахнул рукой на прощанье, и сорвался в штопор…

 

 

 

Лёха очнулся от того, что его тащил за ноги прапор Семёныч.

- Жив, мудозвон! – радостно произнёс Семёныч.

Рот был забит осколками зубов и кровью, распухла разодранная правая щека. Лёха приподнялся на колене, голова налилась свинцом, нутро выворачивало наизнанку. «Тушка» лежала на правом борту, прочертив брюхом длинную борозду, плоскость осталась далеко позади. Самолёт, как выброшенный на берег кит замер в объятиях удушливой смерти, лишь струйка дыма выбивалась из – под дюралевого брюха. Из – за бархана показались размытые силуэты. Что это за уроды?

- Духи! – заорал второй штурманец.

«Так вот вы какие - бородатые чурки, которые режут русских как свиней», - подумал Лёха.

- Занять оборону! – бросил на ходу Тимошкин. Штурман Шакин передёрнул затвор АКМ, бросил на груду камней парашют, растянулся на нём и взял на мушку дрыгающие фигуры. Рядом, слившись с «калашом» замер второй пилот.

- Сержант! – услышал Лёха голос Спесивцева. – Надо вынести оборудование в безопасное место!

- А где тут безопасное? – удивился Неустроев и пригнулся от просвистевшей над головой очереди.

- Не рассуждать!

Капитан и Лёха вместе с ящиком заметались под огнём, как клоуны на арене. Неожиданно, что - то гулко ухнуло и, Лёха почувствовав сильный удар под колено, упал на спину.

- Что разлёгся?! – заорал рыжий особист.

Неустроев молча смотрел, как брючина быстро набухает от крови. Затем он сообразил, что надо делать и брючным ремнём перетянул ногу выше колена.

Пули стали ложится кучнее, капитан что – то орал Тимошкину и показывал на ящик. Но тут получил пулю в спину и с размаху рухнул на свой любимый ящик с опломбированными замками.

«Успокоился, наконец, делапут», - подумал Лёха. Он перевернулся на живот и послал несколько коротких очередей в духов.

«Суки, возьмут живым - яйца отрежут. Вот уж х… лучше застрелиться!»

Сбоку подполз прапор с перекошенным то ли от страха, то ли от злости рожей.

- Ну, что молодой зацепило?

- Ничего, терпимо… Семёныч, чего делать? Наши где?

- Наши – ваши…Стингером х…нули. А в нашу дуру и слепой, после третьего стакана, попадёт… Неспроста это всё,. Запеленговали нас, сынок… Вытащат… Вытащат, обязательно. Должны… Не дрейфь, бля! Вот командира здорово зацепило. Ладно, гляну, что там с особистом…

Тот лежал на ящике и тихо выл от боли, нелепо дёргая руками. Семёныч сдёрнул капитана с ящика и оттащил его с линии огня. Прапор, как старый пёс, чуял кто в экипаже самый ценный фрукт. И если что, этот героизм ему, там, зачтётся по большому счёту. Над головой взвизгнула пулемётная очередь и Неустроев вжался в землю. Хотелось зарыться в неё и сидеть как кроту в глубокой норе. Неизвестно сколько прошло времени, магазины очень быстро опустели и вокруг, как россыпь алмазов, блестели гильзы в 7,62 карата. Лёха перевернулся на живот, уставился в неподвижное небо. Нога полностью онемела и стала тяжёлой, словно, чугунный протез. Но тут ему почудился необычный звук, Лёха развернулся – над хребтом появились два железных «крокодила». Это были долгожданные, родные «вертушки». Через мгновенье НУРСы, словно огненные языки слизнули «духов» с высоток. Первая «вертушка» выбросила несколько «спецов» для окончательной зачистки пейзажа и пошла верхом, а вторая плюхнулась недалеко от сбитого «туполева», обдав тучей песка всех «безлошадных» летунов. Из чрева «крокодила» появились бойцы с носилками, первым занесли командира Тимошкина. Радости не было, лишь свинцовая усталость и боль. Спокойствие пришло, когда «крокодил» тяжело оторвался от земли и по телу сержанта Неустроева разлилась мощная дрожь железного организма. В трюме суетился врач, он что – то спрашивал, но Лёха в ответ только вяло улыбался. Повезло.

 

 

 

Лёху, как легкораненого, транспортным бортом закинули в родную полковую санчасть. За забинтованную ногу и такую же замотанную башку к Лёхе приклеилось прозвище «Мересьев». Лёха скакал на одной ноге, прикалывался и срубал дармовую жратву из чужих посылок. Кореша по палате надыбали литруху спирта.

- Мересьев, пить будешь? – предложил «Горыныч».

- А когда я отказывался! – обиделся Лёха.

- «Филин» всё, что есть в печи – всё на стол мечи, - приказал Горыныч.

Молодой Филин полез в тумбочку за продуктами. Затем он, расстелив «Красную Звезду», долго раскладывал нехитрую жратву на своей койке. Стеклянная банка с маринованными огурцами, консервы с селёдкой, бутылка «нарзана», чёрный хлеб нарубленный толстыми кусками, ещё тёплая картошка, что притаранил Морозов с хозблока и которую Филин заботливо отварил в чайнике, пучок зелёного лука, и яблоко наструганное дольками.

- Ладно, его не дождешься. Давай по – махонькой, - сказал Лёха и стукнул железной кружкой. Горыныч достал пузырь заныканного спирта и забулькал по кружкам.

- Эй, упырь, а ты на шухере, - бросил Лёха.

Филин погрустнел и вышел из палаты.

Спирт обжёг глотку и спёр дыхание – Лёха потянулся к минералке.

- М- м, - замычал Горыныч, - закусывай, запивают только алкаши. Под огурчик, вещ - щь!

Лёха захрустел огурцом, а Горыныч уже разливал по второй. Вдруг дверь распахнулась – влетел Филин: «Кадет идёт!»

Горыныч моментально сховал бутылку, остальное прятал Филин. Летуны быстро заняли горизонтальное положение и изобразили глубокий сон. Лёха отвернулся носом к стенке. В палату, взмахнув полами халата как летучая мышь, вошёл толстый лысый офицер. Он громко кашлянул.

- Э, сержант Неустроев, - лысый потряс Неустроева за плечо.

Лёха театрально разлепил глаза.

- Лежите, лежите, - по – отечески выдавил из себя офицер. - Я - майор Муткалёв из особого отдела полка.

Муткалёв пододвинул к себе стул и сел.

- Я беспокою вас по поводу произошедшего инцендента. Очень подозрительный инцендент, если не сказать больше… Меня интересуют: факт ранения капитана Спесивцева, действия командира и других членов экипажа…

- Так я же всё рассказал следователю, - опешил Лёха, стараясь не дышать на майора.

- У него свои обязанности, а у меня другие! – оборвал майор.

- Ну, подбили нас, сели кое - как, тут «духи»…кругом стрельба. Командир всем – обороняться! Пули градом. Чего, куда, для меня вообще дико… Тут Спесивцев со своим ящиком – тащи, а куда? Меня ранило в ногу, упал, он с ящиком крутился, пока пулю не получил…

- Вот с этого момента по - подробнее, - вкрадчивым голосом произнёс майор, - есть мнение… представить Вас к правительственной награде.

- Ну, не знаю я ничего, - ответил Лёха.

- Спокойно, всё по порядку и с самого начала. Чётко и внятно. Мы люди военные!

- Какое начало?! Меня чуть не ухлопали в этом ё… Афгане! – неожиданно взорвался Неустроев. – Командировочка! На неделю! В гробу я её видел! Вместо отпуска в госпиталь! Да пошли вы все на х… ! Е…чие начальнички!

Майор побагровел, вскочил, опрокинув стул.

- Вы, ты… ты у меня ещё… Я тебе этого так не оставлю! – заорал майор Муткалёв и выскочил из палаты, оглушительно хлопнув дверью.

На соседней койке зашевелился Горыныч.

- Ну ты, мудак, тебе, ваще, пить нельзя. Старичок, ты меня шокируешь… Эта особистская жопа тебе по полной программе въе…т, хорошо если не посадит.

Лёха сидел на койке и тяжело дышал. Он задохнулся от бессильной злобы. Его колотило и выворачивало наизнанку.

 

 

 

 

Через полчаса в палату ворвался взмыленный лейтенант Езепин.

- Какого х… ты тут нёс, ё.. твою мать! Ещё сидит глазами хлопает, ему всё по х…, а меня крайним сделали! Из – за тебя долбоё… загонят в …уево – кукуево!

- Ну, конечно, лучше бы меня там пристрелили, а взводный медальку получил за то, что воспитал такого героического бойца. Так?

- Набил я тебе хлебальник, скажи спасибо, что …

- Спасибо, - перебил его сержант.

- Не знал, что ты за тип, - покачал головой лейтенант.

В палату заглянула молодая медсестра.

- Мальчики, на перевязку!

Лейтенант махнул рукой и пошёл к выходу, но вдруг обернулся.

- Тимошкин сегодня ночью умер.

И прикрыл за собой дверь.

Лёха посмотрел на Горыныча.

- Наливай!

- Филин! Приборы на стол, - сказал Горыныч.

- За летунов!

Они выпили не чокаясь.

 

 

 

Закончилось всё так, как и предполагал Неустроев. Езепина отправили в, богом забытый, гарнизон. Обещанный отпуск и тем более медаль испарились как сон, и на дембель Лёха ушёл последним - 31 декабря. В новой «парадке», в начёсанной курсантской шинели, с «дипломатом» из чёрного дермантина, он ехал в общем вагоне, прижавшись щекой к заснеженному окну и клевал носом. Неустроев быстро задремал под монотонный стук колёс и провалился в винегрет из грёз. Лёгко отделался, как сказал ему на прощанье «замок» Сорокин. А, может, так и должно было случиться, кто знает.

 

Москва. (1984?) - 2004.