За окном в ночи шумела тайга. Лунный свет превращал тень от алоэ на подоконнике в уродливую лапу. Лапа шевелила скрюченными когтями и тянулась к кровати. Ольга всем телом прижалась к мужу. Прислушалась к его ровному, сонному дыханию. И вроде провалилась в сон, но страшный, мучительный сон.

Константин почувствовал, как вздрогнула и напряглась жена:

-Спи, спи... все хорошо, все хорошо... - успокаивал её.

А она вдруг явственно ощутила, как ноет от побоев тело, как болят глаза, как невыносимо хочется пить... Сон ли, явь ли? Прошлое не отпускало: выжигало душу, заставляя корчиться тело.

 

-Сидеть! К спинке стула не прислоняться! Рассказывай, сколько народного добра переправила японским милитаристам?

Ольга с отвращением смотрела на тощий кадык обтянутый дряблой кожей и никак не могла отвести взгляд, потому что постоянно слышала одно и то же:

-На меня смотреть!

А смотреть на ощеренный рот с обломками гнилых зубов и редкие жирные волосы, прилипшие ко лбу, невыносимо до тошноты.

День, второй, третий. Господи, когда же это кончится?! На жестком стуле, прислониться к спинке которого нельзя, удар по затылку, зловонное дыхание в лицо или крик в самое ухо, заставляли выпрямиться. Она как заведенная повторяла одно и то же, всё как было, что скрывать-то?

-На нём не было формы. Какие-то отрепья. Ноги обморожены. Заживо гниют. А морозы ниже тридцати градусов. Дала старику ветошь ноги обмотать. Ветошь... Всё. Больше ничего никому не отдавала. Проверьте, на складе нет недостачи!

-Ещё поучать будешь следствие, что нам делать, сучье вымя?! - и резкая пощёчина свалила её со стула.

-Чего развалилась? - Подошёл, зацепил носком сапога подол платья, задрал вверх. Она попыталась одёрнуть. -Куда руку тянешь? Куда! Кто разрешил? Прикрыться? Обойдёшься! Ничего, посидишь, помаешься по камерам, ползать... Смотреть на меня! На меня смотреть! Ползать научишься! В драную кошку превратишься! Встать! - И закашлялся, подавившись слюной.

Шла вторая неделя допросов. Сил подняться просто не было, но если не сможет...

-Егоршин, вразуми!

Резкая боль злыми мурашками пробежала по голове. Егоршин намотал косу на руку и рванул вверх, почти приподняв её над полом, в глазах замелькали звездочки, удар, куда? Не помнит... и все пропало. Очнулась, всё болит, каждая косточка. Снова сидит на том же стуле, в лицо бьёт невыносимо яркий свет. В кабинете только следователь, не поднимая головы, перебирает на столе бумаги:

-Ну как, японская подстилка, умеет Егоршин вразумлять? Видать от удовольствия глаза закатила, вспоминаешь, как японским пленным народное добро раздавала, как они тебя... - дальше сыпался отборный мат. - Погоди немного, вернётся Егоршин, мы тебя... ласково обыщем. Мало ли, что прячешь под бельишком? - А на его столе, с краю, только шаг сделать и руку протянуть, тяжёлое каменное пресс-папье.

-Я подпишу, всё подпишу...

-Давно бы так. Себя не мытарила и занятых людей не отвлекала. Ведь следствию всё известно, всё-ё-ё!!! Вот, - повернул к ней листок, - подписывай и пойдешь отдыхать... в камеру. Хочешь - к мужикам отправлю. Развлекайся, тебе же нравится, - захохотал, уронил карандаш, наклонился достать его из-под стола. Такой момент может выпасть только один раз! Она рывком поднялась со стула, схватила со стола массивное каменное пресс-папье и, как только облепленная жирными волосами макушка показалась из-под стола, с размаху ударила по ней!

Громыхнул упавший стул, потом почти бесшумно тело бесформенным кулём свалилось на пол. "Только бы не упасть, не упасть", - стучало в голове. Прислонилась к столу, взяла стакан, вытерла его край подолом платья и налила из графина воды. Выпила. Прислушалась. Тишина. Внутренняя дрожь сменилась странным спокойствием. Надо быстрее выбираться отсюда. Как? Подошла к окну. Ведь всего второй этаж, второй! Дом старый, невысокий. И дом старый, и этаж невысокий - да решетки прочные. А если рискнуть через дверь? Не открывается. В дверном замке ключа нет. Пошарила среди бумаг - нет. Остаются его карманы! И тут на столе зазвонил телефон! Быстрее, быстрее! Вот! Вот! В кармане галифе нашла два ключа на одной связке. Но руки дрожали, и она никак не могла попасть в замочную скважину. Телефон звонить перестал, она, наконец, вставила ключ... в дверь постучали:

-Товарищ капитан! Это Егоршин. Товарищ капитан?

Прижалась к двери:

-Мы тут с капитаном протокол подписываем... - еле выговорила, задыхаясь от волнения и страха.

-Капитан? Сам-то ответь?! Слышь? - ещё минуту Егоршин ждал, а потом:

-Дежурный, дежурный! Срочно ключ от кабинета и наряд! Срочно!

Ольга отошла от двери. Присела к стене, подтянула к лицу колени, прикрывая руками живот и грудь, сжалась в комок, зажмурилась. Ждала - сейчас выломают дверь, и всё...

Дверь с грохотом слетела с петель. Ольга сильнее вжалась в стену, посмотрела сквозь ресницы: три милиционера и Егоршин поднимали её мучителя. Тот стонал сквозь зубы.

-Молись, сука, что живой! - Егоршин с размаху пнул её. Потом удары сыпались градом. Потерять бы сознание, чтобы исчезла эта жуткая боль, этот невыносимый страх, эта злость... Нет! Терять сознание нельзя, запинают! И, лёжа на полу, только сильнее пыталась сжаться.

 

Жена во сне стонала и металась. Константин обнял её голову, прижал к своей груди:

-Тши-ши-ши... Вот так, ну и молодец, всё нормально? Я тебе сейчас воды подам.

-Я сама, у печки посижу, отойду. - В темное окно заглядывали звёзды. Поставила к печи табурет, сжала трясущимися руками кружку воды и села, прижавшись спиной к ещё не остывшим кирпичам. Но табурет вдруг качнулся, да нет, это и не комната вовсе, а автозак. Тот самый, в который втолкнули её, переодев в полосатую робу смертницы. Кроме неё ещё шестеро мужчин. Один хоть и в такой же, как она, робе, но лицо, взгляд... не было в нём страха, который сковывал Ольгу по рукам и ногам. Обострённые чувства заставляли её всё примечать. Вот он пересел к самому выходу. Взглядом показал соседу на Ольгу, тот подвинулся, как указав ей - пересядь.

Конвоир за решёткой цыкнул:

-Прекратить! Жить - насрать осталось, один хрен к бабе жмутся!

Все опустили головы и замерли. Автозак тронулся и загрохотал на дорожных ухабах.

-Как машина тормознёт, дверь распахнут, выскакивай и беги, заныкайся куда-нибудь пока шухер.

Ольга не поднимая головы, скосила глаза. Говорил тот самый приметный мужчина, еле шевеля губами. Она кивнула, будто на ухабах дернулась. Неужели побег? Сердце гулко заколотилось от невероятной надежды.

"Господи, если ты есть, Господи, ради детей моих, спаси меня!" - молила Ольга. Вдруг автозак резко дёрнулся, конвоиров отбросило прямо на решётку, что-то зашипело, послышались стрельба, крики! Кто-то схватил её за шиворот и вышвырнул из распахнувшихся створок. Приземлилась на четвереньки, тут же пуля со свистом пролетела рядом, попав в скат машины. Время будто замедлило свой бег. Она осмотрелась по сторонам... рядом с дорогой двухэтажный деревянный дом и двор... ворота приоткрыты. И время опять понеслось как прежде. Кинулась в эти ворота. Заскочила во двор, а куда... дальше куда? В полосатой робе смертницы - куда?! На верёвке сушиться чьё-то платье. Схватила его, а оно замёршее колом! Другого-то, всё равно нет! Вот белый домик, где тут буква Ж? Забежала в женскую уборную, скинула робу в прорубленное в деревянном полу отхожее отверстие. На дворе зима, мороз, но она ощущала только мелкую дрожь сотрясающую тело. Мёрзлое платье немного обмяла руками, кое-как натянула на себя. И тут поняла - всё! Всё напрасно! Двор рядом с автозаком. Сейчас начнут обыск. Привезут собак. Услышала, как стучат собственные зубы, почувствовала, как настывшая влажная ткань облепляет тело... и стало так невыносимо холодно, что она просто вышла и направилась в этот двухэтажный дом. Деревянная расхристанная дверь подъезда жалобно скрипнула на ветру. Поднялась по скрипучим ступеням на второй этаж, прижалась в простенок между дверьми... и не в силах удержать рыдания, всхлипнула громко, горько, испугалась, что её услышат жильцы... и тут дверь, рядом с которой она стояла, приоткрылась, из-за неё выглянула пожилая женщина:

-Новенькая, что ли, из шастой фатиры?

Ольга молчала и плакала.

-Никак мужик спьяну выгнал? - заметила на Ольге ещё не совсем прошедшие синяки. - И синяков навесил?

Ноги у Ольги подкосились, и она опустилась на грязный пол.

-А ништо, девка! Ништо! Пойдём пока ко мне. А там, даст Бог, проспится, образумится, - и помогла Ольге подняться.

В тёплой квартире из двух маленьких комнаток, получившихся после перегородки одной на две половины, и малюсенькой кухоньки пол устлан самоткаными половиками, по стенам развешаны фотографии.

-Давай-ка я тебя чайком напою. Он у меня хучь и третий раз женатый, но зато капиток. И вот что, девка, платье своё сымай, сушиться повесим, волглое оно, простынешь. А ты накось вот пока в моём посиди... оно тёплоё.

Пожилая женщина всё говорила и говорила. Рассказала о муже, погибшем на войне, о сыновьях, там же полёгших, о дочери:

-Кроме Нюрочки-то более никого на всём свете у меня не осталось. И тоже вот, прибегает иногда крадучись от мужика свово. Я и то ей говорю: зачем тебе такой сдался? Долгой с ним жисть покажется. А она: "Мама, теперь хоть за чёрта лысого пойдёшь. Война всех путных мужиков выкосила, остались либо калеки, либо как мой, кто за их спинами прятался". Я ей говорю, уж лучше - какого калечного, она только вздыхает: "Не отпустит мой меня. Прибьёт".

Более благодарной слушательницы, чем тогда Ольга, ей бы и не найти.

Они сидели за столом, когда по лестнице загремели шаги.

-Не боись, девка, не боись. Чего он вдруг ко мне? - Раздавшийся стук заставил Ольгу сжаться.

-Дверь высадишь сдуру! Вот как пойду да заявлю на тебя в милицию! - отмыкая замок, приговаривала женщина.

-Милиция и есть! Нет посторонних?

-Да ты что, милок, каки "посторонние" в моём-то возрасте? Вот сидим с соседкой, чай пьём.

Ольга поднесла ко рту чашку и громко швыргнула чаем.

Солдат заглянул в комнату, в кухню, махнул рукой:

-Смотрите тут, посторонним не открывайте, опасные зеки сбежали! - и выскочил. Женщина закрыла за ним дверь. Вернулась на кухню, села напротив Ольги:

-Тебя как звать-то?

Ольга растерялась, что ответить?

-Ладно, не хошь - не говори. Оно и к лучшему. Значит так, я пойду платье в обратку на верёвку повешу. А ты пока картошку чисть, да поболее. Наварим, да хлебца возьмешь с собой, да вот - сальца кусочек, хучь небольшой, а всё одно поддержка. Одёжу какую-никакую дам. И на рассвете, как люди на работу пойдут ты с толпой-то и чапай. Не знаю уж куда? - вздохнула, поджала губы: - Закройся, и пока я не шумну под дверью, никому не открывай. Ход-то у меня не быстрый, - и вышла.

Морозное сумрачное утро скрипело снегом под ногами рабочего люда. Безликая темная масса двигалась к своим рабочим местам. Среди них, выбирая толпу погуще, шла Ольга. Ей надо было попасть на железнодорожный вокзал. Там правдами и неправдами устроиться в общем вагоне и добраться до Канска. Оттуда, может, на каком лесовозе до Тасеево, дальше... дальше будет видно. Выход один - добраться до родных. Одна в тайге зимой без припасов погибнет.

В толчее перрона сыскарей - пруд пруди, выловят. Её ищут как одинокую женщину, одинокую... так, осмотрелась: вот мужчина тащит здоровенный тюк на плече, в руках - какой-то узел. Догнала: "А вы на какой поезд? Не разберусь я тут". Мужик зло огрызнулся, не до объяснений. Она обрадовалась, со стороны вроде муж на жену ругается. Это понятно всем. И опять пристала к нему с Бог знает какими вопросами, лишь бы идти рядом и переговариваться. Наконец у мужика кончилось терпение:

-Да отстанешь от меня, смола чёртова, али нет?!

-Вы мне только скажите, как мне на поезд до Канска попасть?

-А энто что тебе - хрен собачий? Вон через платформу стоит. Чем языком чесать, ногами шевели, - он отдышался от тяжелой ноши, - вот же прилипла! - Опять закинул тюк на спину и отправился дальше.

Она подбежала к последнему вагону состава, слава Богу - общий. Пожилая проводница притопывала на морозе.

-Женщина, милая, помоги. Приезжала салом торговать, и распродала все, а обокрали меня подчистую. Вот только кусочек остался. Пусти в вагон, до Канска мне надо? - проводница посмотрела, потёрла замерзающий нос:

-Много вас таких, на дармовщинку желающих, а вдруг проверка?

Ольга протянула завернутое в тряпицу сало.

-Так может я из соседнего вагона перебралась? Ты меня и не пускала.

-Ладно. Полезай. Но знать тебя не знаю! - и сунула свёрток к себе в карман.

Расслабляющее тепло вагона, мерный перестук колёс и пара съеденных картошек, разморили так, что Ольга не заметила, как задремала. Вот уже и рассвет наметился. Ночь подходила к концу. Скоро Канск. Ольга спала, и снились ей дочери:

-Что ж это, мама, отец с войны не вернулся, а теперь и ты уходишь? Мама! Мама! - Ольга вздрогнула и открыла глаза.

-Эй, мамзель! Будет дрыхнуть, вставай! Вставай, сказала! Проверка в соседнем вагоне. На Клюквенной зашли. Кого-то ищут.

Ольга огляделась по сторонам: куда же, куда деться?

-Вагон наш последний, - шептала проводница, - шагай веселее, а то и меня под монастырь подведешь! Открою, выпущу. Там площадка, пересидишь.

Ветер кинул в лицо снежной крупой. Ольга прижала к груди остатки картошки и хлеба, свернулась в плотный клубок, чтобы хоть как-то сохранять тепло и прижалась к стенке вагона. Мороз пробирал до костей. Но дверь заскрипела и приоткрылась. Она поднялась, сунула за пазуху сверток... из-за двери высунулась голова в милицейской шапке:

-А это кто такая? Иди-ка сюда, голубушка!

Ольга схватилась голой рукой за обжигающий холодом металл поручня, перед глазами замелькала заснеженная насыпь.

-Не дури, разобьёшься!

Захлебнулась потоком ледяного воздуха, но глянув на шапку со звездой, кошкой оттолкнулась от подножки и скатилась по заснеженной насыпи. Лежала, боясь шевельнуться. Не дай Бог сломала руку или хуже того, ногу - смерть! Приподняла голову - жёлтый фонарь на площадке последнего вагона медленно уплывал в снежную круговерть. Пошевелила руками, ногами - ничего, вроде не больно, пощупала на груди ли узелок - нет! Выпал. Но руки ноги целы. А узелок надо найти. И уходить в сторону от железнодорожного полотна. Здесь недалеко лесовозная дорога. В её-то одёжке по сугробам? Выбор такой: либо замёрзнуть тут, либо попытаться дойти до тракта.

Уже рассвело. Ей казалось, что слышит гул проходящих машин, но сил идти больше не было. Она подтянулась на руках, хватаясь за колючие тонкие ветви молодой ёлки, и упала. "Немного отдохну и встану", - убеждала себя, а в затуманенном сознании рисовались странные картины.

 

"Студебеккер", гружёный кругляком, выл всеми тремя мостами, преодолевая сибирские километры Московского тракта.

Константин смотрел на убегающую лесную обочину и слушал, как водила, ещё молодой мужик, рассказывал, что сам не знает за какие "заслуги" перед родиной десять лет на Колыме мантулил.

- Стой, стой, тормозни, тебе говорят! Похоже человек на обочине в кустах.

Остановились, вышли:

- Откуда? Тут поблизости и жилья-то никакого нет.

- Вроде, вон возле той ёлки... - Константин зашагал назад вдоль дороги. Водитель привалился к дверке, прячась от ветра, закурил.

- Ну, что там? - выпустил клуб дыма.

- Давай-ка быстрее сюда. Подсоби!

Оказалась - женщина. Усадили в кабину. На пол упал узелок. В нём пара замёрзших варёных картошин и окаменевший от мороза кусок чёрного хлеба.

-Водка есть?

Влили в рот немного, запрокинули голову. Проглотила, закашлялась. Отрыла глаза, большие голубые, дрогнули губы, вроде что-то спросить пыталась.

- Не боись. Считай, нас тебе Бог послал! - водитель уселся за руль.

- Погоди, давай-ка руки ноги у неё гляну, кабы не поморозила.

Какое-то время ехали молча.

- Тебя как звать-то?

Женщина качнула головой, но так и ничего не сказала.

-Ну, хоть куда едешь-то? А то может, не в ту сторону везём? - улыбнулся шофёр.

-В Канск.

-Ну, слава Богу, а то уж я подумал - немая. Тогда по пути.

Машину покачивало на снежных перемётах дороги. Натужно, но ровно гудел сильный мотор. А Константину вдруг представилось, что вот не заметь он её, ещё немного и занесло бы снегом. И осталась бы она там лежать навсегда.

-Красивая, - вздохнул шофёр.

Константин скосил глаза. Выбившаяся из под старенькой шалёнки русая прядь, щекотала его подбородок. Ну и пусть. Почему-то было даже приятно.

Наконец показались жёлтые огоньки Канска. "Студебеккер" остановился на берегу Кана.

-Я на железнодорожный вокзал. Тебе куда?

-Мне тут... - и растерялась, не зная, что сказать.

-Тут останешься, или дальше куда надо?

-Дальше.

-Значит, тоже на вокзал. - Прощаясь, подал руку водителю и направился к замершему руслу.

По льду Кана мела позёмка. Константин оглянулся, ишь, согнулась в три погибели. Подождал:

-Держись за мной, - и пошёл, стараясь шагать помельче.

На железнодорожный вокзал пришли затемно.

-Тебе куда?

-Денег у меня нет.

-Это понятно, я и не спрашивал. Вышлешь... потом.

-И документов нет.

-К кому добираешься-то? К мужу, к детям?

- Муж, - помолчала, - на войне остался. Две дочери, но мне к ним нельзя.

Он достал папироску, отвернувшись от ветра, закурил:

-Ну, утро вечера мудренее. Тут женщины возле вокзала комнаты сдают на ночь, на сутки и более. Скажешься моей женой. Покажу свои документы. А то трясешься вся, простынешь, - посмотрел в голубые глаза, - вот же наградила природа!

 

Небольшой деревянный дом стоял недалеко от вокзала. Из сеней вошли в маленькую кухоньку. Печка ещё топилась и жара стояла - хоть парься, особенно с морозу.

-Это пока, а под утро выстынет, тряпка под порогом примерзает. На печи чайник горячий. Нужник - справа от сеней.

Присмотревшись, разглядели в полумраке слабо светившей лампочки две двери.

-Вам в ту, - указала хозяйка. - Если что - Марью шумнёте, я выйду. - И скрылась за толстой синей шторой, закрывающей вторую дверь.

-Не боится, незнакомых пускает, - всё еще не решалась пройти Ольга.

-А чего тут красть?

И, правда, кроме печи имелся деревянный стол, крашенный коричневой краской. На столе стеклянная банка с алюминиевыми ложками. У стены тумбочка, на ней ведро воды и кружка. Рядом в уголке приютился умывальник. Две табуретки завершали убранство. Да ещё цветастая занавеска у дверей прикрывала пару фуфаек и старый солдатский полушубок. Зато на печи исходил теплом огромный алюминиевый чайник.

Константин достал из-за пазухи газетный свёрток.

-Вот сало и хлеб. Хозяйствуй. А я пока себе тут постелю - указал на пол рядом с кроватью. Ольга взяла свёрток, стараясь не шуметь, развернула на столе газету, достала из той же банки, где были ложки, нож. Нарезала хлеб, сало. Поискала взглядом что-нибудь из посуды, не нашла. Может, что и было в тумбочке, но заглядывать туда без спросу не решилась. Взяла кружку возле ведра с водой, налила в неё кипятка.

-Готово.

Ели молча, по очереди запивая из этой кружки.

Казалась бы, от неимоверной усталости Ольга должна уснуть мгновенно. Но сон не шёл. Она прислушалась. Не спал и Константин.

-Не спите?

-Нет, - повозился, устраиваясь поудобнее.

-Вы к семье, наверное, едете?

Константин сел, обхватив колени руками:

-Враг народа я. Хотел чужих детей от голодной смерти спасти, а получилось, своих растерял. Пока десять лет на Колыме по приговору суда золотишко мыл, государство и о жене, и о сыновьях так позаботилось, что до сих пор найти не могу.

-Я... я... беглая. Милиционера каменным пресс-папье по голове ударила на допросе, меня за это к смерти приговорили. На расстрел везли, сбежала.

-Куда же ты теперь? Ищут, наверняка. Ну и дома, точно ждут.

-Куда же мне без документов? Дочерей с матерью оставила в Корсаково, поехала в Красноярск - надо девчонок в школу отправлять, думала, комнату заработаю - вот, заработала!

-Я примерно так и понял. Ни документов, ни денег, опять же говорила, что домой нельзя. Да и нашли тебя... в не подходящем для прогулок месте. Ладно. Спи, давай. Устал я, как чёрт. Пойду на воздух - покурю, да поморокую, как быть дальше?

 

Проснулась Ольга от голосов. Константин негромко разговаривал с хозяйкой:

-Дела у нас тут с женой кое-какие бумажные, как управимся, кто ж эту канцелярию разберёт! Вчера вечером покумекали, так если вы не против, мы может ещё день-другой у вас задержимся.

-А чего мне против быть? Живите сколь надо. Только платите заранее, подённо, значит.

Дождавшись, когда хозяйка уйдёт, Ольга вышла из комнаты.

-Предлагаю так... сегодня-завтра найду попутку в Тасеево. Оттуда до Троицка будем добираться. Туда староверы на базар за солью и спичками приезжают, заодно и свой товар продают. Есть у меня среди них знакомцы, договорюсь, поживёшь пока у них в скиту. Или у тебя другой план имеется?

-Какой план? Спасибо вам. Только обременять вас ...

-У тебя, что выбор есть? Поймают и приведут приговор в исполнение. Кому от этого польза будет? Тебе? Твоим детям? Может, и моим кто-нибудь поможет. Земля-то круглая. Ну, согласна?

Ольга давилась слезами и кивала.

-Я у хозяйки картошки немного прикупил, да квашенной капустки. Пока картошку варишь, я схожу попутку поищу. Приду - обедать будем.

Из Тасеево до Троицка добрались без приключений. Оттуда в санях, укутанные тёплым тулупом, уезжали по только староверам ведомым дорогам.

Комнату в скиту им выделили небольшую, но чистую, светлую и тёплую. Побыв с Ольгой пару дней, познакомив её с порядками и правилами этой жизни, Константин засобирался уезжать.

-Я же в Красноярске на бурового мастера учился. Сейчас вот - возвращаюсь. Отсюда до геологоразведки, где я работаю, недалече, километров тридцать будет. Места здесь глухие. Живи, ничего не бойся.

Дел в скиту хватало. Ольга раскатывала тесто на пироги и думала свою думу, промокая рукавом слёзы. Услышав, как за спиной скрипнула дверь, ниже опустила голову.

- Оля? Это я, Костя. - И двух недель не прошло, вернулся. - На работе сказал, будто на охоту.

Константин смотрел на эту красивую горемыку и думал, что он и она не по своей воле лишены детей. И есть семья, и нет семьи... Выходит, судьба свела? Да и не мог он бросить её, утонул в голубых глазах. И решился:

-Ольга? Оля? Ты подумай. И выходи за меня замуж. В геологоразведке скажу: жена приехала, в пути документы украли. Ничего удивительного. А там как-нибудь выкрутимся.

Одной с такой бедой не справиться. И не каждый такую ношу добровольно на свои плечи взвалит.

В следующий приезд Константин сказал, что не только во всеуслышание объявил о приезде жены, но и отдельную комнату, с общего согласия, поскольку первый семейный в посёлке Бурный, отгородил в бараке, небольшую отдельную печку сложил. Довольно улыбаясь говорил, что уже и кровать, и чайник есть. Вот только окно пока занавесить нечем.

 

Постепенно сошли с тела синяки, но никак не заживали раны на истерзанной душе. Вот и в эту ночь ни тёплой печкой не могла согреть свою душу, ни холодной водой остудить её боль. И сколько ещё таких ночей предстояло пережить? Одному Богу известно.

 

Золото, золото, золото... Стране нужны всё новые и новые месторождения. Чтобы наращивать силу, нужны ресурсы сегодня, завтра и потом. Геологоразведочная партия, закончив изыскания на участке "Бурный" перебралась в посёлок "Кедровый", уходя всё дальше в тайгу. Вдоль просёлочной дороги, по которой только на тракторе можно проехать, расположились по одну сторону три рубленных дома и по другую - четыре. Вот и весь посёлок. Казалось, тепло и покой окутали этот небольшой островок человеческого жилья. Ветерок кружил над домами дымки печных труб. Хозяйки готовили ужин. Мужчины вот-вот вернутся с работы.

Ольга отодвинула кастрюлю на край печки и вышла на крыльцо. Тишина стояла такая, что слышно было, как звенит ручеёк за забором. И вдруг она услышала, как в небе курлычут журавли.

- Господи, журавушки, если бы я могла подняться с вами и улететь к моим милым детушкам. - Ноги у неё подкосились, и она опустилась на приступок крыльца, уткнувшись лицом в кухонное полотенце. Так и сидела, покачиваясь из стороны в сторону как от зубной боли. Как подошёл Костя, она и не заметила.

- Оля, Олюшка? Ну, будет, будет тебе убиваться. Ты о нём должна теперь думать, - погладил округлившийся живот жены: - Он же всё переживает вместе с тобой. Что ж ему, ещё не успев родиться, горе горевать? Ты посмотри, весна в этом году какая ранняя! Вон, журавли прилетели. Посмотрим, кого они нам принесли?

- Детей аисты приносят, - чуть улыбнулась заплаканными газами.

- Это кому как. Нам с тобой - журавли. Гнездовье у них тут недалече.

 

Вечер перешёл в ночь. Костя лежал рядом с женой и впервые за последние годы не мог уснуть от приятного беспокойства. Всё гадал: детскую кроватку делать качалкой, или нет? Так и уснул, решив, что утро вечера мудренее.