Последний день на войне.

 

Последний день на войне

Полночь.

"Проснулся в полном ужасе. Ничего не понимаю. Вчера пытал пленника №4, а во сне он же отрезал мне пальцы на руках, но ничего не спрашивал. Судорожно осмотрев руку понял, что это лишь

сон, но заснуть не мог до рассвета."

 

Утро.

 

"Звук работающего миномёта кого угодно разбудит. Спал всего час, уснул лишь ближе к утру. Командование заставило снова пытать пленника №4 . Кажется, его называли Генри... не важно, для них — он всего лишь замок, который нужно открыть и достать информацию. Потом его сожгут, я это уже знаю. У самого на глазах сожгли уже троих. Когда вошёл к Генри, руки тряслись из-за утренних кошмаров, но виду не подал. Посмотрев на его измученное лицо с множеством порезов, царапин, больным глазом и только одним ухом, понял, что я — чудовище. Его спокойствие меня пугает. Словно он знает, что впереди, и готов к этому. Скрепя сердце снова взялся за скальпель. Генри лишился здорового глаза. Узнал что их броневик, и 2 танка за скалой. Достойная ли плата за такие страдания? Не мне решать. Я всего лишь инструмент. Но лучше бы мёртвых вскрывать, или хотя бы операции проводить... но хирурги нужны здесь оказываются не за этим. Смотря в зеркало около его камеры каждый раз всё больше ненавижу эту войну. Всё больше ненавижу человеческую жестокость. Всё больше ненавижу себя."

 

День.

 

"Снова в столовой объедки — для солдат и новобранцев, тушёнка — для сержантов и лейтенантов, настоящее мясо — для полковников и генералов. Хорошо, что не из первых, жаль — что не из последних. "Золотая середина", так сказать. К еде даже не притронулся, долго возил тушёнку по краям банки, но ни грамма не съел — отдал новичкам. На такой работе легко потерять аппетит. Сержанты говорят, что скоро всё кончится. Значит свет в конце тоннеля всё-таки существует. Значит здесь мне не сойти с ума. Ненавижу всё это, и хочу бежать. 2 дня назад пятеро новичков после первого боя вернулись в лагерь. Двоих сослали по причине психического шока от увиденного, трое других решили дезертировать. Официально сказали, что они пропали без вести, но знакомый говорил, что три молодых тела лежат в километре отсюда под листьями. Значит им не удалось. Понимаю, почему у тех двоих такой шок: с утра их была целая рота. Когда я с ними говорил, они лишь сказали про гранату, залетевшую в окоп. Не думаю, что это всё, что с ними произошло — но этот взрыв наверняка был последней каплей. Их разум никогда уже не будет прежним, их глаза уже никогда этого не забудут."

 

Вечер.

 

"Приехало начальство. Сразу доложил командованию новую информацию от пленника №4. Сделали умный вид, почесали задницы, написали что-то на бумажке, и приказали "избавиться от ненужного груза". Этого я и боялся. Когда подошёл к его камере без инструментов, то он уже был готов. Из единственного глаза лились слёзы на какую-то фотографию. Присмотревшись, понял, что это — фотография его семьи. Его жена, и он сам, загорают на пляже, пока дочка копается в песке. То ли замок строит, то ли ракушки ищет... Увидев снимок, караульный тут же подошёл к нему, ударил прикладом автомата по лицу, и отнял фотографию. Я не был обязан, но стащил её и вложил в руку, когда шли в крематорий. Он сказал мне "Спасибо". Это единственные слова, сказанные им не со слезами боли на глазах, а со слезами счастья. Его "спасибо" тронуло моё сердце, и от того я не мог видеть, как его сжигают, видеть эти бесчеловечные мучения, видеть его слёзы. Крик был мне знаком, и запах тоже, но я крепко зажмурил глаза, не желая на это смотреть. Я повидал уже слишком много боли. Когда крики стихли, я тут же рванул на свежий воздух и заплакал. Затем подошёл патрульный, и спросил про пропажу фотографии, ничего ему не сказал. С тяжестью в душе отправился в казармы."

 

Ночь.

 

"Когда протрубили отбой, снова не мог сомкнуть глаз, да и к тому же мучил сильный голод. Всё вспоминал Генри, его страдания, его крики, его "Спасибо". Решил, что больше не выдержу. Никогда в жизни не подумал бы, что закончу здесь, с сильной болью в душе и на сердце. Я всего лишь хотел лечить людей, всего лишь завести жену, пару оболтусов, и жить спокойно. Чёртова война. Не могу больше так. "

Дневник обрывается на этой фразе, и все следующие страницы залиты багрово-красной кровью. В ту ночь в лагере был слышен выстрел, сразу же всполошились караульные, и увидели мёртвого палача. Когда очередной раз о случае смерти доложили генералу, тот медленно пошевелил бровями, и попросил капрала достать личные дела новобранцев. Найдя среди "свежего потока" пару незачёркнутых имён, указал на одно из них своим жирным пальцем.

— Он ведь дантист? — спросил капрала неторопливым тоном.

— Ну да

— Тогда пойдёт... повысить его до палача завтра же утром.

— Но его должны отправить в запас... он такое пару дней назад пережил.... — возмутился капрал, но увидев серьёзное лицо генерала, тут же замолчал. На следующий день появился новый палач. Так они и будут меняться, пока не закончится стрельба, пока будут брать заложников, пока в них будет надобность. Затем о них забудут.