В некотором царстве, в Насекомом государстве жила-была Муха-Горюха. И жила эта Муха не под листом, не под кустом, а в собственном домике. Домик маленький, размером не больше яблока. А в домике у Мухи-Горюхи все как у людей заведено было: и печка, и кроватка, и стол, и даже шкаф с зеркалом. В печке чугунки с кашей да щами томятся, обеда дожидаются. На кроватке лоскутное покрывало и подушки лежат. На столе самовар жаром пышет, а у самовара и чай, и сахарница - все как полагается в приличных домах. На окошке занавески белоснежные с красными петухами вышитыми, на полу дорожка зеленая постелена. Красота! При домике были огородик и садик - тоже маленькие. В садике росли земляника с черникой, а на огород Муха-Горюха за заячьей капусткой ходила. Рядом с Мухой-Горюхой соседи жили: кузнечики, жуки, букашки разные да таракашечки. И у каждого тоже свое хозяйство заведено: домик с палисадничком. Много народа разного в Насекомом государстве обитало, много соседей у Мухи-Горюхи, всех и не упомнишь. Но вот Муху-Горюху все знали! Собственно, величали-то её по-другому. Но как именно все забыли, а звали муху просто Мухой-Горюхой. И вот почему. Бывало только утро на порог, Муха с кроватки скок и давай сразу громко плакать да горевать, стонать да жаловаться. - Ах, я бедная, несчастная муха! И ведь так убивается несчастная, что во всей улице слышно. Детки соседские проснутся от крика, заплачут. Успокоят их встревоженные мамки-няньки и к Мухе на порог бегут, спрашивают: - Что с тобой, муха, случилось? Что приключилось? - Горе, соседушки! Горе! Нет у меня к завтраку ни сладкой булочки, ни колбасы, ни вареньица. Придется кашку с пирожком просто так есть. Через пару часов опять в Насекомом государстве крик да слёзы. Побросают все свои дела таракашечки и опять к мухе спешат. - Что случилось? - Ах, горька моя судьбинушка. - плачет Муха-Горюха. - Потерялась у меня единственная ленточка, любимым дедушкой Тимофеем даренная. Нечем мне свои косы русые заплести. Видно так и придётся ходить всю жизнь распустёхой! Только разойдутся таракашечки по своим делам, как из Мухиного домика опять крик, плач и стенания раздаются. То любимые бусики из разноцветных стеклышек у Мухи рассыплются, то кашка манная на обед пригорит, то еще какая-нибудь такая же беда случится. Сначала бегали соседи-насекомыши Муху утешать. Каждый раз дела свои бросали и со всех лапок к соседке неслись. Выслушивали, утешали несчастную. То булочку ей принесут, то ленточку подарят, а то и новые бусики соберут. А потом подумали: " Да что ж это такое! Все беды у Горюхи чепуховые, а крику на всё царство, как от стихийного бедствия. Детки малые пугаются, плачут. Взрослые от дел отвлекаются". И пошли жуки-таракашечки к самому царю на муху жаловаться. Царь, жук-рогач, издал повеление: "Привести ко мне Муху-Горюху на справедливый суд!" Вот пришла муха к царю. Жук-рогач ее и спрашивает: - Ты зачем, Муха-Горюха, целыми днями плачешь да слёзы льёшь, всё моё царство тревожишь? - Ах, батюшка! Как же мне не плакать, как не горевать когда вся жизнь моя такая разнесчастная. И из глаз страдалицы полились слёзы. - А ну, цыц, Муха-Горюха! Рассказывай, какие у тебя беды-несчастия! Только, чур, без слёз, спокойно рассказывай. - Все беды рассказывать, царь-государь? - Нет не все. За последнюю неделю рассказывай! Вздохнула Муха, платочек на голове поправила и начала жаловаться: соседские детки на её двор свой мячик забросили, у любимого голубого платья кармашек оторвался, капустку на огороде дождем побило, в гостях конфета попалась невкусная, в луже туфельки замочила, пальчик сладким чаем обожгла. Муха всё жаловалась и жаловалась, и жаловалась. Только через два часа Горюха свои беды перечислять закончила. Выслушал жалобы царь и задумался: что ему с Горюхой делать? Рассердиться бы на неё и наказать, да видно, что Муха глупа и горя настоящего не видала. - Ну, вот что, Муха-Горюха, - сказал царь, - повелеваю тебе целый месяц в больнице трудиться. Будешь за больными ухаживать. А как срок окончится, возвращайся с докладом: какую самую большую беду видела. А до тех пор, чтобы слёз и жалоб в моем царстве-государстве не было! Пригорюнилась Муха, а делать нечего. С царём не поспоришь! Вот на следующее утро проснулась она, позавтракала, надела самое нарядное платьице и полетела царский указ исполнять. Больница в Насекомом государстве была большая. Располагалась она в старой высохшей сосне. Главный врач Жук-бронзовик рассказал, что нужно делать, и Муха-Горюха стала каждый день в эту больницу летать, за жуками и букашками ухаживать. Тяжелая это была работа. Кого покормить надо, кому крылышко перевязать, кому рану промыть. Увидела Муха, каково это, когда действительно плохо, задумалась. Через месяц прилетает опять к Царю на поклон. Вот Жук-рогач велит ответ держать: - Отвечай, Горюха, какое самое большое горе видела? А та и не знает что отвечать: то ли про сороконожку рассказать, у которой лапки камнем придавило, то ли про улитку, которая кастрюлю с горячим супом на себя опрокинула... Молчит Горюха. Тут дверь открылась. Стражники царские вбежали: - Беда, царь-батюшка! Пожар в муравейнике. - Тушить-то начали? - Начали, царь-батюшка, только раненных много. Врачи не справляются. Тут уж Муха разрешения просит: - Отпустите и меня на пожар. Рассердился царь, ногами затопал: - Не место там любопытным зевакам, и без тебя будет кому горевать! Обидно стало Горюхе, но не плачет, держится. - Да я не глазеть прошусь, а помочь. Я теперь и перевязки делать умею и за больными ухаживать. - Ну что же... Коли так, то быть по-твоему. Лети на подмогу! И полетела Муха-Горюха к муравейнику. А там народу - тьма. Жуки-пожарники огонь тушат. Гусеницы с таракашечками пострадавших подальше от пожара переносят. Врачи с ног сбились от усталости. Тут уж Муха не растерялась, быстро в работу включилась. До позднего вечера трудилась муха вместе со всеми. А как всё закончилось, Жук-Рогач её и спрашивает: - Что же ты, Муха, ни на что не жалуешься? И платьице вон всё в копоти, и чай с пирожным выпить некогда... А Горюха так заработалась, что и забыла о своих бедах-несчастьях. Да и несерьёзными они теперь Мухе кажутся. И перестала Муха быть Мухой-Горюхой. Стала просто мухой, счастливой. Её, кстати, Машей звали. |