8.

 

Полковник Дронов сидел в своем служебном кабинете, машинально выстукивая о столешницу привычный для пальцев ритм. Мысль, закручиваясь по спирали, постоянно сводилась к одному и тому же - алгоритм серии преступлений, начавшихся чуть меньше месяца назад, дал сбой. Прошла неделя, в которую должна была появиться еще одна жертва, но жертвы не было. И от этого профессионализм полковника страдал, соперничая с проявлениями человеколюбия. Каждая новая жертва приближала развязку – собиралось все больше улик, выводивших следствие на преступника. И каждая новая жертва, не смотря на то, что увеличивалось давление сверху – из управления, все больше проясняла картину преступлений.

Раз в неделю в укромных местах парковых массивов центрального района находили молодых красивых женщин – убитых и изнасилованных. Общая черта преступлений, выявлявших серию, заключалась в том, что все жертвы были убиты ударом сзади в основание черепа. И фактически умирали не сразу - скорее всего их жизни довершал осенний холод и отсутствие помощи. Когда их насиловали, они еще были живы.

Полковника при этой мысли, не смотря на многолетнюю закалку, передернуло. Но прагматизм выводил свою линию – он предполагал новую жертву: очень хотелось, чтобы следующая девушка, вопреки сложившейся тенденции, выжила. Чтобы господин случай позволил обнаружить ее до того, как она окоченеет от ночного холода. «Почему он остановился? – одолевал вопрос, - А если затаится? Надолго? А если это гастролер? Тогда ищи свищи».

Мысль давила так, как будто Дронов был виноват. Словно только по своему недомыслию он и его подчиненные не могли понять - расшифровать очередной шаг в алгоритме насильника. Ведь в нем – в этом алгоритме просматривалась черта, говорившая о некой спонтанности действий. По всем вещественным доказательствам, выявленным экспертной группой, складывалась картина, подтверждавшая факт поступков, не подготовленных заранее, не спланированных. Что-то звериное просматривалось в них. Но, тем не менее, все они совершались не новичком. Зверь был опытным – матерым…

- Разрешите, Григорий Иванович…

- Да, Ирина Ростиславовна, прошу – проходите. Давайте ближе, - Дронов показал рукой на стул напротив себя, - Присаживайтесь.

- Благодарю вас, - Ирина Ростиславовна чуть повернула стул к себе, чтобы удобнее было сесть.

- Есть новости, майор? – задал полковник пространный вопрос, хотя знал наверняка – если бы они были, он бы о них уже знал.

Машинально, по привычке использовав звание в обращении к подчиненному, испытал легкое неудобство. Ощутил в этом в очередной раз налет фамильярности, отчего в сознании появилась двойственность, вытянувшая чувство неудовлетворенности собой. «Черти что! - подумал, - Кадрю я ее что ли? Ну, подумаешь…»

- Нет, Григорий Иванович. Новостей нет. Все, что получено от экспертов, идентифицировать с кем-то из подобных фигурантов в прошлом не удалось. А на этого… - язык не повернулся сказать «человека», - в нашей базе данных нет.

- Может, залетный какой? Может, стоит дать запросы в Россию… в Украину…

- Уже, Григорий Иванович.

- А что по свидетелям? Неужели же никто ничего не видел?

- Никаких зацепок, товарищ полковник. Мы опросили фактически все квартиры в близлежащих к местам преступления домах. Увы – тишина полнейшая.

- Ирина Ростиславовна… Я вот зачем вызвал вас… Хочу посоветоваться… - Дронов понимал, что советы ему вряд ли нужны. И так ясно – надо использовать все ресурсы. Но существовавшие в сознании полковника мысли, связанные с майором Завьяловой, корректировали рамки служебных отношений.

- Я слушаю вас, Григорий Иванович, - Ирина Ростиславовна почувствовала его неуверенность, - Насколько я понимаю, вы хотите задействовать телевидение?

- Исходя из оперативных данных по этому делу, я считаю необходимым обратиться в управление с таким предложением, хотя уверен – руководство это не оценит. Мы в данном случае убиваем двух зайцев: и население предупредим о необходимости быть осторожнее, и, возможно, обнаружим хоть какую-то ниточку, ведущую к преступнику. Вы же знаете, как это бывает. Может, человек где-то мучается вопросом – то ли он видел? А мы ему поможем.

- Но, товарищ полковник, это же бомба.

- А вы думаете – никто ничего не знает? Думаете – общественность дремлет? Или у вас есть альтернативное предложение? Тогда я слушаю вас…

- Ну… Мы могли бы еще день-другой выждать… - она понимала всю нелепость сказанного с общечеловеческой точки зрения. Понимала, что в ней сейчас говорит профессионализм, цеплявшийся за этические нормы клановой принадлежности – за корпоративность. Но ей жалко было полковника, попавшего в жернова неожиданно сложившихся обстоятельств, которые могут получить наверху определенную подоплеку. А тогда – прощай здравомыслие.

- Да-а, Ирина Ростиславовна. Вот и я так же, как и вы сейчас, с большим трудом преодолеваю это в себе. Вот они – издержки профессии. Надеюсь, наше руководство будет на более высоком этическом уровне, нежели мы с вами, - Дронов кисло улыбнулся, всем своим видом давая понять неестественность своих выводов.

- Я готова, Григорий Иванович. Если понадобится, всю необходимую для пресс-службы информацию по этому вопросу подготовит капитан Ковалев.

- Добро, Ирина Ростиславовна. Спасибо. Вы свободны.

 

9.

 

- Настюша, иди к нам. Хватит уже марафетиться, – громко позвала Татьяна Васильевна, - Андрюша тортик привез из Киева. Такой, как ты любишь. Не поленился тащить.

Настя, разрумяненная холодной водой, вошла в комнату.

- А вот и наша принцесса пожаловала. Красавица наша… - мать не церемонилась.

- Мама! Ну, хватит уже… - недовольным голосом заметила Настя, - Ведешь со мной себя, как с маленьким ребенком. Надоело уже, - сорвалась она, но тут же опомнилась, - Извини.

- Ладно, ладно. Не буду больше, - отмахнулась, улыбаясь, она, - Может, вы хотите без меня поговорить? Так идите в Настину комнату. А я принесу вам туда, - обратилась она к Андрею.

«Ну, мамочка! Сводницей заделалась. Так ей хочется по-своему устроить мою жизнь…»

- Ну что вы, Татьяна Васильевна? Как же мы без вас? – заговорил Андрей. Но в его голосе отсутствовала правда. По всему было видно, что мамина идея в нем проросла, - Давайте здесь - все вместе.

Стало жаль маму, оказавшуюся вдруг лишней на чужом пиру. Жаль за то, что хотела как лучше для нее – Насти - и сама же для себя спровоцировала такие обстоятельства, из которых, как теперь ни крути, выйти не удастся. Идея все равно реализуется. И самое главное – она будет довлеть на них теперь – останься они втроем. Будет управлять исподволь поведением, разрастаясь и все более материализуясь. И это стало настолько очевидным для всех и настолько витало в воздухе, что надо было что-то делать. «Хотела, как лучше, мамочка? Ну вот – получи и распишись», - Настя посмотрела на мать. Улыбнулась ей, не скрывая возникшую в сердце нежность.

- Да, мамочка. Ты – супер! Ты, наверное, мои мысли читаешь? Я как раз подумала, что нам с Андреем надо поговорить. Тет-а-тет. Так что мы пойдем в мою комнату… Ты что будешь? – обратилась она к нему, - Кофе, чай?

- Я, пожалуй, кофейку выпью, - как-то виновато сообщил Андрей.

- Вот и прекрасно. Мам, я сама все сделаю. Тебе чай, как обычно? Или…

- Нет-нет, я, пожалуй, подожду отца. Тем более - сейчас начнется мой сериал, - Татьяна Васильевна посмотрела на Андрея, на Настю, и вздохнула, грустно улыбнувшись, будто вспомнила что-то приятное и недосягаемое для себя, - Ну, ладно - я пошла в свою комнату.

 

Когда Настя вошла с подносом, Андрей стоял у застекленной полки, разглядывая корешки книг.

- А у тебя неплохая подборка, - он обернулся к ней, - Только вот… в основном все древнее – одни основоположники. Современного немного.

- Вот ты мне и порекомендуешь. Ты же аксакал в этом деле… - получилось неожиданно дерзко, будто давала отпор, и она, поняв, сменила тон, - Садись, Андрюша, будем отмечать твой приезд… Кстати, ты снова у друга остановился, или… у нас будешь?

- Да нет. Я заранее через интернет снял номер в гостинице.

- О-о, да ты богатый? – снова сорвалось у Насти. Не удержалась: не хотела сарказма – получилось само по себе. Сознание попыталось справиться с вызовом подсознания, но у него это не получилось, - «Опять надерзила», - подумала.

- Настюша, тебе неприятно общаться со мной? – Андрей рассеянно улыбнулся, глядя ей в глаза.

- Что ты, Андрюша? – возмутилась Настя искренне, - Прости. Это от волнения – я же живая. И не ребенок – понимаю, зачем ты приехал.

- И ты меня прости, Настюша, - Андрей опустил глаза.

- А тебя-то за что прощать?

- Наверное, за категоричность вопроса, - он улыбнулся, - Но я же тоже живой.

После возникшей паузы они засмеялись, нейтрализуя, наконец, посеянное Татьяной Васильевной и до сих пор нараставшее напряжение. Стало вдруг легко. Насте захотелось обнять и поцеловать Андрея. Она почувствовала в нем душевное родство, и от этого снова появилась уверенность, что любит его не меньше, чем любит Максима. Только по-другому.

Сознание тут же вытащило из памяти монаха, в образе которого кроме лица Андрея она видела мельком и Максима. Все переплелось в ее жизни. Она познала физически одного, а чувствовала, будто обоих. Ее даже переклинило на мгновение. Вдруг показалось, что наоборот - что с Андреем совсем недавно постигала азы телесного общения. Настя даже встряхнула головой, настолько живо это себе представила. Она уже не чувствовала предательства по отношению к Максиму - оба были воплощением друг друга. И сознание, наконец, бессильно спасовало перед таким отождествлением подсознания, согласилось на проигрыш, который обещал конец раздрая в душе. На какое-то время Настя даже выпала из реальной жизни. Она вроде присутствовала в ней. Но только глазами. Не слышала конкретно того, что говорил Андрей. Только улавливала канву логики, влюбленно вглядываясь в его красивые и такие родные – до замирания в сердце - глаза.

- Настя! – по тому, что на лице Андрея появилось вопросительное выражение, она поняла – он обратился к ней.

- Что?

- Что с тобой?

Она, наконец, очнулась полностью.

- Что? – переспросила.

Андрей посмотрел на нее удивленно.

- Ты сейчас трясла головой, будто от наваждения освобождалась.

- Извини, задумалась… Неудобно получилось… Так о чем ты говорил?

- Да неважно, - Андрей улыбнулся ее растерянности. Она сейчас казалась совершенно беззащитной и от этого – еще более прекрасной, - Я люблю тебя, Настюша, - не выдержал он.

- Я знаю, Андрюша… И я люблю тебя, - как-то обреченно выдохнула она.

И оба замолчали. Он в замешательстве - от спонтанности своего порыва и неожиданности ответа, в который было вложено так много надежд и не меньше сомнений. Она – от бессилия противостоять роковому стечению обстоятельств: любить и того, и другого. От осознания, что это выходит за рамки вложенного в нее социумом понимания нормальности. Потому что знала – обретение такой любви потребует от нее жертвы. И даже понимала какой: чувствовала, что данная ей посвящением возможность - заглянуть за пределы земного пространственно-временного ограничения - уже покидает ее. Картинка будущего – только начав просматриваться впереди - становилась расплывчатой и непонятной. Будоражившая сознание страсть, охватившая всю ее с ног до головы, уже создавала новую - ту, которую настоящее перекраивало на свой лад. Настя вдруг четко осознала: точка невозврата позади - она пройдена. Теперь со всем этим придется жить.

- Пойдем, Андрюша.

- Куда? – поинтересовался он.

- Пойдем – я провожу тебя.

- Ты меня прогоняешь? – Андрей изумленно посмотрел на нее.

- Нет. Я провожу тебя до гостиницы.

- Понял, - он воодушевился, - Мы идем гулять? Ты меня проводишь, а потом я тебя?

- Не угадал, - она грустно улыбнулась, - Только я тебя.

 

10.

 

Вчера, когда ехал, чтобы встретиться с Настей у ее корпуса, Максим вдруг почувствовал неладное: будто он что-то теряет безвозвратно. Стало как-то не по себе. Он даже не сразу обратил внимание, что в эфире радиовещания начались помехи, словно машина оказалась в зоне плохого приема сигнала. А через какую-то минуту, нарастая, шипение заполнило его безраздельно. Потом вдруг – совершенно неожиданно наступила тишина. Максим, посмотрев на аудиосистему, даже подумал: «Неужели сдохла?» Взглянул на панель и удивился: она была другой - она выглядела так, словно ее наполнили светившейся и переливавшейся странным светом водой. Зеленые, синие, красные искорки пульсировали в ней, заставляя неотрывно смотреть на них. «Дорога!» – пронзила сознание мысль. Максим мгновенно поднял глаза. И оказалось - вовремя: чуть успел затормозить. Красная тряпка, болтавшаяся на конце пачки арматуры - в каком-то метре от его лица, вызвала шок. «Да-а… - выдохнул, - Так и в ящик сыграть недолго». В тот же момент радиоприемник чихнул, и из него полилась музыка.

Мелодия незнакомая - сознание сразу же отметило это. Она словно струилась из динамиков, завораживая собой, заполняя сердце неописуемой никакими словами благостью.

Максим снова почувствовал, как начинает туманиться сознание. Как снова нарастает в нем ощущение чего-то безвозвратно исчезавшего, уходившего от него. Чувство беспомощности стало заполнять душу надвигавшейся бедой, сковывая мышцы и разум. Навалилась невыносимая сонливость. И до него вдруг дошло: если не припаркуется прямо сейчас, беде точно быть.

Он свернул в первый попавшийся «карман» и стал в «елочку». «Посижу немного – отдохну. Приду в себя, - подумал, - А то, не дай бог, втемяшусь в кого». Он повернул ключ зажигания. И, как только двигатель умолк, сразу почувствовал, как тяжелеют веки, как глаза закрываются сами собой под монотонный шум города. «Сейчас… Сейчас», - достал телефон, нашел Настино изображение и, прикоснувшись к нему, поднес трубку к уху.

- Вызываемый вами абонент временно недоступен…

«Странно!» - подумал. И последнее, что сделал перед тем, как вырубиться окончательно, нажал локтем на кнопку блокировки дверей, чтобы сработал центральный замок. Ощутив на мгновение затылком подголовник, стал растворяться в парализующем разум нараставшем безмолвии.

Пока мозг менял настройку, переходя из состояния бодрствования в сон, Максим еще чувствовал уютное тепло салона. Слышал волнообразные, то тихие, то почти исчезавшие звуки проспекта, до отказа заполненного транспортом. Но одновременно с этим изменявшийся частотный диапазон уже позволял считывать информацию других уровней сознания. Отсюда - из пограничной зоны - он видел обнаженную Настю в своей квартире. Беспомощная от наготы, она от кого-то прикрывалась руками, отчего ее стало жалко. До слез. И Максим заплакал. Заплакал от бессилия, понимая, что ничем не может помочь ей. Не может защитить, находясь в плену переходного состояния, в котором почему-то увяз бесповоротно. Потом увидел, что она с кем-то разговаривает, но с кем - не видел, сколько ни напрягал зрение. Наконец, дошло, что ей ничего не угрожает. Стало легко и покойно на душе. И от этого чувства, пронзительно заполнившего все существо, от его переизбытка он снова заплакал, но теперь слезами радости.

Так он и проснулся – с мокрыми глазами. От сковавшего все мышцы холода его познабливало. Надвигавшиеся сумерки с низкими темно-серыми облаками и мелким дождем, начинавшим прочерчивать наискосок лобовое стекло, неприятно покоробили только что пережитое ощущение благости. Максим быстро вставил ключ в замок зажигания, завел машину и снова набрал Настю: разум бунтовал в нем, подбирая слова оправдания за то, что произошло.

- Вызываемый вами абонент временно не доступен. Попробуйте перезвонить позднее… - услышал знакомый голос.

«Вот так встретил… - Максим чертыхнулся, - Ай, да парень. Его ждут, а он тут дрыхнет без задних ног…» Состояние нервозности нарастало. «Ну и кто ты после этого? А как оправдываться-то будешь? Скажешь – сморило в сон? Бре-ед…» Он криво улыбнулся. Откинулся на подголовник и вдруг успокоился. «Вообще, конечно, странно. Если я не заболел, то, что могло так срубить меня? - упоминание о болезни отозвалось в груди неприятием, - Да ну, не может этого быть… Может, сглазил кто? Или опять все это через нее…» Он выжал сцепление, газанул слегка и сдал назад. Развернулся и, выехав на проезжую часть, направил машину к общежитию.

 

То, что произошло вчера, не давало покоя. Потому что с утра он так и не смог дозвониться до Насти. Сначала думал - обиделась – телефон отключила. Ждал, что, может быть, одумается - сама наберет его. Но она не звонила. И чем дольше это продолжалось, тем становилось все хуже и хуже. В конце концов, он даже обиделся: «А если со мной случилось что-то? Разве такого не может быть? А она…»

Прозвенел звонок. Последний час последней пары, наконец, закончился. Максим положил машинально, как сомнамбула, тетрадь и ручку в рюкзак и замер: мысли о Насте не отпускали.

- Эй, Ромео, хватит страдать, – почувствовал, как Руслан тряхнул его за плечо, - Ну что – ты домой?

- Скорее всего, да, - очнулся Максим, - Держи, - вынул из кармана и протянул ключ зажигания, - Иди – прогревай. Я сейчас.

Когда Руслан ушел, появилось сомнение: «Почему сказал, что, скорее всего, домой? А вдруг Настя захочет встретиться?»

Линия оказалась занятой. Выждав немного, повторил.

- Привет, Максим. А я только что набирала тебя, но ты был занят, - ее голос - какой-то зачарованный - выдавал волнение.

- Привет, Настюша. Это я тебя набирал. Хотел узнать – почему ты вчера была недоступна. Ну… и получилось одновременно.

- Понятно, - ответила она пространно, - Я хотела…

- Я хотел… Извини. Перебил.

- Ничего… Я хотела сказать, что ты тоже вчера был недоступен. Я ведь звонила тебе не раз. Наверно, сеть некачественно работала. А еще… сегодня опять встретиться не получится.

- Да? А что случилось? – на душе заскребли кошки: что-то в голосе Насти подсознание уловило. И это явно не обида за вчерашнее – даже ведь не спросила толком ничего… А, может, все же обиделась?

- Да ничего такого, - Настя словно оправдывалась, - Просто много работы навалилось… писанины всякой… Да и устала я сегодня как-то, - нанесла она завершающий удар.

И Максим сразу же уловил неискренность в ее голосе. Она витала над всем, о чем говорила Настя. «Обиделась, - подумал снова, - Но не хочет в этом признаваться».

- Жаль… Настюша, извини! Но я, правда, не виноват…

- Разве я обвиняю тебя в чем-то? Максим, мне и в голову такое не приходило. Вчера, кстати, многие жаловались на операторов.

«Показалось? Может, у меня бзик после вчерашнего?» На сердце отлегло.

- А я подумал - ты обиделась…

- Ты тут ни причем… - Настя оборвала фразу на полуслове, и это было так заметно, что Максим снова загорелся подозрением.

- А кто причем? – вырвалось у него.

На том конце не ответили.

- Але? Настюша? Ты где пропала?

- Да, Максим. Я здесь…

- Ты не ответила на мой вопрос, - он усмехнулся, переводя разговор в плоскость шутки.

- Максим… не придирайся к словам. Ты же все понял.

- Да, конечно, Настюша. Понял.

- Ну что? Тогда до связи. Пока.

Короткие гудки отозвались в душе непонятной грустью: появилось ощущение, что его уже бросили. Сейчас – после всего, о чем последнее время довелось узнать, мог поверить во что угодно. Тем более что сегодня Настя восприняла то, что вчера не встретились, как будто бы так и надо, словно и не произошло ничего. «Что-то тут не то… - Максим задумался. Его эго уже начинало витийствовать – рисовать картинку за картинкой, обжигая душу предположениями, - Посмотрим… - заключил, - Посмотрим, что будет завтра… Если это завтра, конечно, вообще будет, - не обошелся без комментария максимализм молодости, - Я же сразу все увижу, стоит только взглянуть в ее глаза».

 

11.

 

Сон был таким ярким и настолько четко вырисовывал детали, что казался физической реальностью. На какое-то мгновение у Насти появилось сомнение в достоверности того, что видела. Но оно мгновенно испарилось, как только услышала за спиной странные звуки, которые стали внедряться в затылок и оттуда расходиться по позвоночнику каким-то омерзительным тремором.

Она обернулась.

Буквально в паре шагов от нее на уровне глаз болтались ноги, сучившие одна об одну. Человек – она не видела лица - висел прямо в воздухе. Петля, обвившая его шею, струилась, словно состояла из воды. Или, точнее, из плазмы. Она отсвечивала голубовато-зеленым огнем, уходя вверх. И, теряясь там, растворялась в лунном свете. Как будто переходила в него, напоминая пояс того самого благообразного, в белой одежде старца.

Настю охватил ужас. По поверхности головы прошел озноб, заставивший почувствовать корни волос. Почти сразу заявил о себе желудок, сжавшись так, что в пищеводе появились спазмы. И уже не страх – ужас проник в каждую клеточку тела, заставляя, как завороженную, смотреть на происходившее, не давая возможности пошевелиться. Она будто окаменела.

Наконец, человек перестал сучить ногами. И даже при этом свете глаза различили темное пятно в районе паха. Оно стало слегка расплываться, меняя границы и конфигурацию.

Ошеломленная, Настя наблюдала за этим непонятным для нее пятном, как будто оно было чем-то важным, требующим внимания, пока не услышала: «Это последнее, что я могу для тебя сделать».

 

Пробуждение оказалось мгновенным и безрадостным. Глаза уловили через веки свечение, и, секунду посомневавшись, Настя открыла их. Луна, миновав край шторы, пролилась на ее лицо. Свет моментально вымыл сон из глаз. И мысль о том, что бы могло значить увиденное, отпала сама собой. До нее вдруг дошло, что она не дома, и сразу же вспомнила о матери. Тревога сна трансформировалась в угрызения совести, что проспала, что мама, возможно, не ложилась - переживает за нее.

Полумрак незнакомой комнаты расплывчато вырисовывал предметы интерьера. Настя чуть шевельнулась и повернула голову вправо - ощутила затылком руку Андрея: он спал, ритмично вдыхая и выдыхая воздух. «Не почувствовал» - подумала облегченно. Тихонько выскользнула из-под одеяла и стала искать свои вещи среди разбросанной одежды.

Быстро натянула трусики и застегнула на груди лифчик, развернула его и обтянула на плечах шлейки. «Сумка? - достала телефон и коснулась экрана, - Три пятнадцать, - присела на край кровати, - Слава богу!» Время еще позволяло выглядеть пристойно в глазах матери – все ночные мероприятия в самом разгаре. Застегнула сапоги, быстренько накинула на себя куртку и, притворив тихонечко дверь, вышла в освещенное пространство коридора, прищурившись от ударившего по глазам дежурного света.

Дремавший на «рисепшине» парень даже не встретил ее взглядом. Словно уход в такое время суток одинокой молодой женщины - совершенно рядовое событие. «Как проститутка, - подумала Настя, - Ну… Тем лучше». Она миновала прозрачные двери, пробежала по ступенькам и почти сразу оказалась у ожидавшей здесь машины такси - с желтой в черные шашечки полосой.

- Доброй ночи… Вы свободны?

- Свободен, - вздохнул таксист.

- До площади Победителей сколько?

Немолодой уже водила, куривший в полуоткрытое окно, растянул простоватую улыбку.

- Для тебя, красотуля, двести процентов.

Его недвусмысленная ухмылка и грубая фамильярность неприятно отозвались в груди. Но вариантов не было, и Настя смирилась: «Черт с ним, с этим хамлом. Пусть думает что хочет. Лишь бы доехать».

- Так сколько? – переспросила Настя, стараясь изо всех сил не нахамить.

- А что, красотуля… ставку забыла? – в своей манере поинтересовался таксист. И в этой фразе просквозила такая интонация, преодолевать которую чувства Насти отказались. Она, словно последняя капля ко всем ее сегодняшним треволнениям, переполнила душу, чтобы вылиться из нее наружу.

- Я не то, что ты подумал… идиот, - последнее слово она произнесла, будто смакуя. Она готова была растерзать эту гнусавую скотину, и, вероятно, поэтому не побоялась. Ответила на хамство хамством: лом против лома. На душе от такого пассажа стало совсем нехорошо. Но примененный прием, тем не менее, на обидчика подействовал.

- Извините, девушка. Обознался. Вы очень похожи на одну… Ну, эту… Извините, - понял свою новую оплошность водитель, - Да и время, - выставил руку с часами, - видите, какое…

Насте повезло. Таксист и вправду соответствовал тому типу хамов, о котором она подумала. Чувствовалось – струхнул: мало ли кого нечистая занесла.

- Извините, ради бога…

- Ничего, - продолжила она жестко, - Так сколько?

- С вас, девушка, по таксе – сколько выбьет.

- Благодарю, - она открыла заднюю дверь и села. Было стыдно, но ее распирало от гордости за себя – за то, что обрела незримую власть над другим человеком.

- Вот! - почему-то обрадовался таксист, - Принцессу видно по походке, - продолжил он свой комментарий, но - чувствовалось - с уважением, - А то пальцы гнут, а садятся наперед. Сразу видно – плебеи. Чего бы из себя не изображали.

- Учился где-то? – обратилась она на «ты», снова стараясь быть предельно неинтеллигентной, - Этику, смотрю, уважаешь?

- Да нет, - машина завелась и тронулась, - Это так. Читал где-то. Когда-то. А что? – повернулся водитель.

- Да ничего. Смотрите на дорогу, - скомандовала для пущей убедительности Настя, но уже смягчив тон.

- Да-да, дочка. Все в порядке. У меня стаж вождения уже за двадцать пять лет. Так что бояться нечего.

Почему-то стало неудобно перед этим, уже немолодым человеком. Будто виновата была перед ним. «Да пошел он, - подумала, - Сам виноват».

До самого дома Настя ехать не стала. Захотелось немного пройтись пешком – переварить все, что произошло за этот непростой, насыщенный противоборствующими силами день.

 

12.

 

Она вышла у моста, окультуренного старинным чугунным ограждением. Как раз у спуска к воде. Преодолела по «зебре» проспект и направилась к воротам парка. А миновав их, чуть повернула влево - к выложенной плиткой дорожке. Пошла между бетонным ограждением начинавшей здесь сужаться реки и стеной деревьев, подчеркнутой выкрашенным бордюром и редким низко остриженным кустарником.

Фонари, градуируя линию растительности, рисовали перспективу. Они делали совсем черной левую – небольшую часть реки, прикрывая ее тенью от массивного ограждения, уходившего вместе с ней в перспективу парка.

Тишина, потревоженная ее шагами, ритмично распадаясь на части, стала пульсировать в голове. Появилось ощущение ожидания.

«Это последнее, что я могу для тебя сделать», - услышала внутри себя голос. Заглянула в темноту, куда уходили терявшиеся там стволы и кроны деревьев. Вдруг ощутила не то чтобы страх, но беспокойство – очень уж на него похожее. «Зачем, спрашивается, пошла сюда? - дрожь, пробежавшая по спине от этой мысли, проникла в конечности ознобом, - Только бы не встретить… никого…»

С минуту она шла, искоса поглядывая на возвышавшуюся слева желтую в пределах фонарей стену деревьев. На темноту, сгущавшуюся сразу за кустарником. Всматривалась в просветы между деревьями: туда - чуть дальше, где уже почти ничего не разглядеть. Шла, окоемным, периферическим зрением замечая все, чего достигал взгляд, и слыша, казалось, все через отзвук собственных громких шагов.

А буквально перед пешеходным мостиком, который перекинулся через водную гладь в сторону строившихся на том берегу высоких и сейчас зиявших темнотой зданий, увидела однобоко освещенную фигуру мужчины.

Он шел навстречу совершенно беззвучно. Словно крался. Стук собственных каблучков, легким эхом отражаясь от окружавшего пространства, оказался для других звуков непреодолимой преградой. «Все хорошо, - подумала Настя, и сердце, забившись сильнее, ускорило свой ритм, - Все хорошо… Человек просто возвращается откуда-то… Так же, как и я… Все очень хорошо… Сейчас он поравняется со мной… пройдет мимо… и я снова буду одна». Настя стала забирать вправо. Пошла почти вплотную к парапету набережной, опустив голову. Но, увидев исподлобья появившиеся в поле зрения ноги мужчины, машинально подняла глаза. Пришла догадка – чьи висевшие в воздухе ноги видела во сне.

Она сходу узнала рыжего бармена. Даже в полутьме парка. Даже в этой нелепой вязаной шапочке, скрывавшей, казалось, пол лица. Не смогла пересилить себя: веки сами собой опустились, и взгляд выхватил череду узкой бетонной плитки. Испорченная страхом кровь стала пульсировать в висках, отнимая остатки разума и обрекая организм действовать по инерции. Это напугало Настю еще больше, и она нашла в себе силы оторвать взгляд от земли. Она вдруг остановилась. Казалось – рвануть должна отсюда, сколько было сил, но ноги не слушались. Страх, до этого руководивший всеми ее действиями, стал каким-то детским и наивным по сравнению с ужасом, превратившим тело в статую.

По сверкнувшему в глазах рыжего бармена гневу, искривившему до неузнаваемости его физиономию, Настя, вдруг осознав сегодняшний сон, все поняла. Ноги подкосились. Но она, пересилив эту отвратительную слабость, выпрямила их. А через мгновение уже, как могла, бежала. Бежала туда, куда направило наивное подсознание – в темноту деревьев. Туда, где можно затаиться – стать невидимым. Казалось, именно там спасение. Потому что вправо – некуда. Река. Назад? Бесполезно – на каблуках далеко не убежать. А значит - только влево. В темноту. «Ты же не видишь там ничего, - подсказывало подсознание, - значит, и он не увидит. А, значит, там можно спрятаться».

Удар в шею настиг ее почти в границах света фонарей. В глазах вспыхнуло, и сознание почти мгновенно померкло. Но все же успела вполоборота развернуться, словно защищала спину и затылок от следующего удара, а, может, чтобы не упасть ничком. Перед глазами промелькнуло мутное пятно лунного света через облака и одинокая звезда в почти черном разрыве между ними. Почувствовала, как позвоночник в районе поясницы что-то обожгло.

 

Очнулась от тяжести, навалившейся на грудь и мешавшей дышать. Увидела над собой искаженные звериным оскалом черты лица. Услышала частое громкое дыхание. И сразу пришло понимание: и что происходит, и что вот-вот должно случиться. Только на один вопрос разума интуиция не смогла ответить, и это разум смутило - отсутствовала чувствительность в нижней части тела – в районе бедер и в ногах, а потому четкой картины того, что происходит не складывалось.

Все, о чем подумала, подумала в одно мгновение. От заполнившего душу ужаса она не закричала – завизжала. Потом схватила обидчика обеими руками за горло и стала душить, что было мочи.

В какой-то момент почувствовала удар слева – почти в висок. Увидела ослепительную вспышку света, после чего руки, вдруг ослабев, упали вниз, а глаза сами собой зажмурились. Сознание, угасая, почти растворилось в небытии. Но в последний миг, когда показалось, что жизнь уже оставила ее, Настя ощутила легкость, будто с груди сняли ту тяжесть, которая угнетала до сих пор. Поняла, что снова приходит в себя. Одновременно с разумом стал возвращаться и животный ужас, реализовавшийся непроизвольным душераздирающим воплем, после чего глаза сами собой вытаращились в ночное небо.

Толи наяву, толи во сне - там, где должны кончаться ее ноги, но чуть выше – в свете освободившейся от облаков луны Настя увидела человеческую фигуру, странным образом подвешенную за шею. Петля, на которой корчилось тело, вспыхивала зелеными и красными искорками, двигавшимися в потоке света. Она, словно свивавшаяся вокруг собственной оси струя воды, серебристо-голубоватым шнуром обвивала шею жертвы и уходила ввысь, постепенно растворяясь в инертном свете ночного светила.

Это последнее, что увидела Настя перед тем, как окончательно и надолго потерять сознание.

 

13.

 

Она шла по бескрайнему снежному полю. Туда, где бездонное, холодное в своей синеве небо, прочертило условную линию горизонта – такого близкого и такого бесконечно далекого. Солнца не было – по крайней мере, так казалось, но все вокруг ослепительно сияло белизной. Если бы не общее ощущение движения, можно было бы подумать, что движения и вовсе нет, потому что глаз ни за что не мог зацепиться, а от ног ощущения не поступали. Словно не шла, а на месте топталась. Пока не посмотрела вниз.

Странный, похожий на обыкновенную простыню, кусок материи, которым она оказалась обмотанной, ниспадал от груди на бедра и заканчивался под коленями. Ноги, утопавшие в снегу выше щиколотки, были босыми. Но странное обстоятельство: холода они не чувствовали. «Может я их обморозила? – не на шутку испугалась Настя, - Но неужели до омертвения ткани, до полного уничтожения рецепторов?» Ноги вообще никак и ни на что не реагировали, словно к Насте не имели никакого отношения. Если бы не видела, что они есть, что при их помощи она двигается, даже представить бы не могла, что они существуют. А вот верхняя часть туловища – от поясницы – очень даже чувствовала холод. Ее знобило до дрожи в зубах, до ощущения корней волос, до онемения пальцев рук. «Я словно состою из двух частей, - подумала Настя, - Вот она дилемма – верх и низ. Верх – жизнь. Низ – смерть». На душе стало совсем грустно. Она уже начала было наклоняться, чтобы пощупать ноги – на самом ли деле все представляется так, как она думает. Но в последний момент ей показалось – голова ее дотронулась до чего-то мягкого и упругого.

Настя протянула вперед руку. И – правда – то, что видела впереди, закачалось, словно было нарисовано на мягкой эластичной перегородке. «А там – за ней - что?» Где-то в основании горла – между ключицами появилось неудобство, словно именно там пряталось любопытство. Оно напрягало, требуя завершенности, настаивая на ней. И Настя, сложив руки, как будто собиралась нырнуть в воду, воткнула их в преграждавшую дорогу стену. Руки, погрузившись в эластичную поверхность, ушли в нее, не разорвав. Тогда Настя с силой развела их.

Горячая струя воздуха, хлынувшая с той стороны, приятно обволокла лицо и руки, открыв ослепительное, почти прозрачное небо. Настя схватилась за нижний рваный край отверстия, и, потянув на себя, быстро довершила начатое.

Перед ее взором до самого горизонта разостлался жаркий, цвета золотистой охры песок. Невысокие барханы, но не меньше, пожалуй, человеческого роста, словно океанские волны, вздыбили поверхность пустыни, напоминая о последних, породивших их ветрах. Тепло, мгновенно проникнув под кожу и прогрев мышцы, стало невыносимой пыткой. Оно уже не согревало, как совсем недавно, оно нестерпимо палило, выжигая из тела влагу, выдавливая ее на поверхность кожи.

Настя наклонилась: хотела зачерпнуть золотистую россыпь - неужели песок может быть таким красивым? - но тут же отдернула руку – пальцы обожгло только лишь от соприкосновения. И снова она удивилась – ногами этого испепеляющего тепла не чувствовала.

Уже было совсем невыносимо и казалось, что вот сейчас она больше не выдержит – упадет. Силы покидали ее. К тому же начиналась буря, от которой не то чтобы спрятаться, даже укрыться было нечем. Но стоило ей только подумать об этом, как впереди заколыхался и стал подвижным воздух. «Что это? Мираж? – предположила Настя, но почти сразу же догадалась, - Перегородка!» И, правда, через несколько метров она снова уткнулась в нее и, разорвав привычным движением, очутилась на снегу.

 

14.

 

Все было белым бело и расплывалось. Неяркий, но все же резавший глаза свет, казалось, проникал миллионами иголочек в мозг и, начиная там вибрировать, заканчивался в переносице. Вибрация все нарастала и нарастала, и, наконец, реализовалась.

Настя чихнула, словно младенец, внедрявшийся в атмосферу планеты, знаменуя этим свою претензию на место под солнцем. Голова отозвалась пронзительной болью, от чего мышцы живота и, казалось, все внутренности мгновенно сжались, исторгнув горлом непроизвольный стон. И почти сразу под грудь вползла тошнота.

Когда зрение восстановилось, она поняла, что видит потолок незнакомой комнаты. Попыталась повернуть голову, чтобы как-то ослабить ноющую боль в затылке. Не получилось, потому что боль сразу же стала невыносимой.

«Где я?» – мысль, будто закольцованная, стала пульсировать в сознании. Возник страх. Животный. Омерзительный. Он шел откуда-то снизу живота – из-под пупка, поднимался выше и заполнял собой солнечное сплетение. Страх усиливал тошноту. Почти до спазмов.

Настя попыталась шевельнуть рукой. Получилось. Другой. Тоже. А вот ног не чувствовала. Не только ног, но и всего, что находилось внизу - за пределами поясницы.

В сознании замелькали картинки воспоминаний, и появившаяся в душе горечь заполнила глаза слезами, превращая лампу под потолком в расплывающееся пятно искрящегося света.

Сколько вот так пролежала, соображая, где находится, и пытаясь вспомнить, как сюда попала, она не представляла. Время перестало осознаваться в привычном понимании. Время взбунтовалось. То казалось - оно течет так медленно, так отвратительно медленно, что хотелось закричать на него – поторопить. Потому что его тягучесть становилась болью, высасывавшей из позвоночника жизненную силу. А то мельтешило всевозможными картинами. И тогда начинало казаться, что вдоль позвонков течет нечто горячее, обжигавшее их, и боль как бы трансформируется. Но, преобразовавшись, боль оставалась болью. Как и предыдущая, она продолжала туманить сознание, отчего время снова замедлялось, и снова появлялось ощущение уходившей из позвоночника жизненной силы.

И все же, не смотря на мучительное состояние, Настя заснула. Или, скорее, отключилась, истерзанная болезненным дискомфортом и усталостью. А во сне вдруг все увидела. Словно ее психика, получившая команду – вспомнить, наконец, преодолела все запреты принципа выживания и обнаружила в банках памяти прочно закапсулированную информацию. И, развернув ее, в мгновение ока показала, и где она находится, и что с ней случилось. Но назвать однозначно это состояние сном, было бы, пожалуй, неверно. Скорее, это напоминало переплетение сна и яви, потому что Настя толи увидела, толи поняла, когда в палату, тяжело ступая, вошла объемная женщина в белом.

Потом она увидела мужчину – с бородкой как у козла. Он приблизился вплотную и просунул свою голову меж ветвей парковых деревьев, заполняя своей шапочкой, бородой и очками весь окоем пространства. Но в следующий момент его немолодое одутловатое лицо мгновенно уменьшилось, и Настя услышала, как он изрек - «бедная девочка». Поняла, что это о ней, и что это говорит врач. Потом он взял ее руку за кистью, и, подержав в своей, аккуратно вернул на место. Сквозь шум вновь обступивших ее деревьев послышались удалявшиеся шаги и скрип двери. Скрип почти сейчас же повторился. И снова в шум ветра в листве стали впечатываться тяжелые шаги объемной женщины. Но теперь они приближались, а не удалялись. Снова замелькала белая шапочка, и рука выше локтя ощутила сначала мягкое прикосновение, затем давление, а затем чуть ниже легкий укол, после чего давление исчезло. Почти сразу стало легко и спокойно. Боль пошла на убыль - стала рассасываться по всему телу, теряя остроту и силу. Наконец, все исчезло.

 

15.

 

- Разрешите, Григорий Иванович, - майор Завьялова вошла в кабинет, держа в руке зеленую папочку с бумагами.

Полковник выслушивал кого-то по телефону, периодически поддакивая. Кивнул и показал жестом на стул.

- Так точно, Сергей Александрович. Конечно, буду держать вас в курсе. Сейчас начальник угрозыска доложит ситуацию, и я тут же перезвоню, - он положил трубку.

- Ну, Ирина Ростиславовна? – полковник сосредоточенно посмотрел на нее, - Докладывайте, что наработали за день.

- По факту ночного нападения на гражданку Захарову Анастасию Сергеевну, выявлено… Эксперты еще, конечно, не готовы дать официальное заключение, но на девяносто девять и девять уверены, что труп человека, обнаруженный группой студентов в парке – рядом с Захаровой, наш серийный убийца.

- Ну… не кажи гоп, - заметил полковник, но по лицу его было видно, что доволен он даже предварительными результатами, - А труп опознан?

- Нет, Григорий Иванович. Ждем заявлений от граждан об исчезновении членов семьи.

- А если он один живет? Так можно ждать неизвестно сколько.

- Мы учитываем это, и прорабатываем другие варианты.

- А что по убийству? Какие версии имеются.

- Сначала мы подумали, что кто-то из парней, увидев это, мог в горячке задушить его. Ну, мало ли… Кроме этих ребят, что обнаружили Захарову, когда та стала кричать, вокруг никого не было. Но перекрестный допрос начисто отмел эту версию. Кто-нибудь из четверых засыпался бы обязательно. Все единогласно в деталях при допросе подтвердили, что когда они подбежали, насильник уже так и лежал… Да и эксперты чуть позже подтвердили, что следов какой-либо борьбы не обнаружено. Как сказал Альберт Федорович, такое ощущение, как будто его вздернули подъемным краном, после чего бросили на землю. И задушен, оказалось, он был не руками, а, судя по следу, похожим на корабельный канатом. Притом Альберт Федорович говорит, что на шее остались небольшие фрагменты его, непохожие ни на что до сих пор им виденное… Мистика какая-то, Григорий Иванович.

- Майор! – одернул полковник, - Ирина Ростиславовна! Вот только давайте обойдемся без мистики, - он тоном, как смог, постарался скрасить последствия привычки общаться с подчиненными-мужчинами, - Мы же с вами не детвора после училища, и знаем прекрасно, что мистика возникает из-за неправильно истолкованных фактов преступления… Какие есть еще версии?

Дверь в кабинет приоткрылась, обозначив светловолосую голову молодого человека.

- Извините, товарищ полковник. Разрешите войти.

- Если у вас только что-то срочное, Прохоренко.

- Разрешите обратиться к майору Завьяловой.

- Разрешаю.

Молодой человек подошел к столу, где сидела Ирина Ростиславовна, и положил перед ней листок бумаги.

- Лейтенант Олейников обратил внимание, когда проходил мимо «обезьянника»… извините, на рыжего мужика. Очень уж походил он на обнаруженный сегодня ночью труп. Им оказался дважды судимый Мерзин Александр Игоревич. Олейников спросил – есть ли у него брат. Тот сказал, что есть. Олейников доложил мне, и я принял решение свозить его на опознание… - Прохоренко замолчал.

- Что за театральные паузы, Прохоренко? – полковник будто обиделся, - Он?

- Так точно, товарищ полковник. Он, - Прохоренко, не смотря на оплошность, все же был доволен произведенным эффектом. Его лицо сияло торжеством.

- Посмотрите, Ирина Ростиславовна, - усмехнулся Дронов, - каково нынешнее поколение. Не стесняются заявлять о своих заслугах. Да еще и обставляют как… У вас все, Прохоренко?

- Нет, товарищ полковник. Мерзин твердит, что это Витяня – сосед убил его брата. Тот должен был ему бобло… извините - пять тысяч долларов США, - поправился, увидев, как начальник поморщился при его вольности, - И не отдавал. А тот обещал его убить.

- Кто такой Витяня, Олег? Ты, надеюсь, уже знаешь? – уточнила Завьялова, пытаясь загладить просчет подчиненного.

- Конечно, Ирина Ростиславовна. Это их сосед по площадке – Шпилевич Виктор Иванович. Предприниматель… Теперь все.

- Молодец, Олег, - Завьялова посмотрела на полковника, будто спрашивая разрешения отпустить подчиненного.

- Спасибо, Прохоренко. Можете быть свободны, - отреагировал тот.

Старший лейтенант, ответив «есть», удалился.

- Ну? Что скажете теперь, Ирина Ростиславовна?

- Что скажу? Был один подозреваемый. Теперь два. О последнем вы слышали. Правда, вначале мы еще подозревали молодого человека Захаровой… Студент БГУ – Гарецкий Максим Викторович. Но это была дежурная версия - ее пришлось исключить. Гарецкий в эту ночь находился в общежитии – в другом конце города. В компании. Свидетелей выше крыши.

- Не торопитесь, Ирина Ростиславовна. Вы же знаете, что иногда срабатывают такие сказочные, казалось бы, версии…

- Да-да, товарищ полковник. Понимаю. Но не мог же он бросить в таком состоянии Захарову и уехать. Тем более что с группой студентов, нашедших ее, он не связан никак.

- А еще кто? – поторопил полковник.

- А еще… - Завьялова вздохнула, - Гражданин Украины. Это вполне вероятная кандидатура. Некто Муромов Андрей Павлович. Житель города Киева. Психолог по образованию. Мать потерпевшей говорит, что вчера вечером они ушли вдвоем. Якобы в клуб. Но ночью Муромова в парке не было.

- А где он мог остановиться в городе, не узнавали у нее.

- Говорит – прошлый раз останавливался у какого-то знакомого. А этот раз не знает.

- Так обзвоните на всякий случай гостиницы. Мне что – учить вас надо, Ирина Ростиславовна?

- Товарищ полковник, еще и четверти суток не прошло…

- А телефон Захаровой где? – перебил полковник, - Может, там есть его номер?

- В отделе. В сейфе…

- Так чего же вы сидите? - Дронов укоризненно покачал головой, - Ирина Ростиславовна…

- А если вспугнем?

- Да бросьте вы…

- Разрешите идти?

- Непременно, майор, - в голосе Григория Ивановича появился сарказм, - Может наш подопечный уже того… домой укатил? Как только что-то прояснится - сразу же докладывайте, - он снял трубку с телефона, давая понять, что разговор закончен.

- Есть, товарищ полковник.

 

16.

 

- Прохоренко, - майор вошла в кабинет, - Где телефон Захаровой?

- Здесь, Ирина Ростиславовна. Я как раз им занимаюсь. Вот… - он протянул трубку.

- Занимайся… Есть что?

- Куча неотвеченных. У нее звук отключен был почему-то.

- Олег, посмотри в первую очередь Муромова. Там может быть просто «Андрей» или «Андрюша».

- Есть «Андрюша», Ирина Ростиславовна. Шесть неотвеченных, - Прохоренко назвал номер, - Оператор - МТС.

- Повтори еще раз, - Завьялова достала свой телефон и набрала продиктованные цифры.

- Слушаю вас, - почти сразу же прозвучал приятного тембра мужской голос.

- Муромов? Андрей Павлович?

- Да, я, - в голосе прозвучало удивление, - А вы, извините, кто?

- Майор Завьялова. Уголовный розыск, - она сделала паузу, пытаясь уловить его реакцию.

- Хм, интересно!? Извините, майор, а откуда у вас мой номер телефона? Судя по голосу, мы с вами вряд ли знакомы?

«Даже будь он высококлассным психологом, - подумала Ирина Ростиславовна, - все равно что-то выдало бы его».

- Есть повод познакомиться, Андрей Павлович. Где вы сейчас находитесь?

- Как-то недружелюбно ваше предложение прозвучало. А что собственно случилось? И каким боком это коснулось меня… - он вдруг замолчал, - Настя? – ставший тихим голос выдал удивление вперемешку со страхом, - Что с ней?

- А кто такая Настя? – Завьялова решила успокоить его.

- Знакомая… - ответил он, и в его голосе Ирина Ростиславовна почувствовала такую теплоту, что все стало понятно, - Может…

- Андрей Павлович, я же не на любовное свидание приглашаю вас. Раз я вам позвонила, значит так надо. Все узнаете при встрече. Где вы? Я могла бы подъехать к вам, - Ирина Ростиславовна замерла в напряжении, словно охотник перед выстрелом.

- Не могу отделаться от странного чувства, - послышалась на том конце искренняя озабоченность, - что произошла ошибка, и вам нужен совсем не я?

«Неужели пустышка, - подумала Ирина Ростиславовна, - Не подкопаться ни к чему».

- И все же, Андрей Павлович, я настаиваю… Вы же понимаете, что наша встреча - неизбежность. Ошибка или нет - мы во всем разберемся. Но для этого необходимо встретиться.

- Я в районе центрального универмага. А точнее – на противоположной стороне около банка. Иду в сторону вашей главной площади. Скажите, как скоро вы будете? И где вас подождать?

- Вы знаете, где находится здание госбезопасности?

- Да.

- Будьте в скверике - напротив. У памятника. Я выезжаю, - она отключилась, - Слава богу. Он здесь. Собирайся, Олег. Поехали. «А что – слава богу? – подумала, спускаясь по лестнице, - Похоже - он даже не знает еще. Но каким образом и где тогда они расстались? Мать Захаровой говорит, что ушли вместе, и вместе собирались быть в клубе… Надеюсь, сейчас что-то узнаем».

Через пятнадцать минут они уже подъезжали к месту встречи. Припарковавшись в самом начале бульвара, почти на пешеходном переходе, вышли из машины и направились к входу в сквер.

Буквально в каких-то тридцати метрах от них - рядом с памятником стоял элегантный, хорошо одетый молодой человек. В черном пальто и без головного убора.

Ирина Ростиславовна еще издали отметила, что он ей кого-то напоминает. А, подойдя ближе, поняла. «Невероятно, - подумала, - насколько похож на телеведущего…»

- Муромов?

- Да… - Андрей улыбнулся, - А вы майор Завьялова?

Ирина Ростиславовна достала удостоверение.

- Гражданин Муромов, мы задерживаем вас по подозрению в убийстве гражданина Мерзина Бориса Игоревича.

Прохоренко достал наручники.

- Это розыгрыш? – Андрей еще продолжал улыбаться, но улыбка уже начинала стираться, - И кто такой вообще этот ваш Мерзин?

- Ну, какой может быть розыгрыш, гражданин Муромов? – вклинился Прохоренко, - Руки!

- Майор, - обратился Андрей к Завьяловой, - Может, обойдемся без наручников? Я никуда не собираюсь убегать.

- Ладно, - махнула та рукой: для себя она уже сделала вывод, - Пусть так идет, - и, повернувшись к Андрею, добавила, - Но смотрите, Муромов, если что, вынуждена буду применить оружие.

 

17.

 

Спустя сутки Настя пришла в себя. И ее из реанимации – по звонку одного из знакомых отца - перевели в отдельную палату со специальной кроватью.

Настя была слаба и плохо помнила подробности, связанные с событиями в парке. Все воспоминания, разбавленные уколами и капельницами, казались нереальными. Но действительность - беспощадна. Результат - того, что с ней произошло – налицо. Она в больнице. С травмой головы и трещиной в нижней части позвоночника: от неудачного падения спиной на один из оказавшихся не к месту камней, с острыми краями – декоративную деталь дизайнерской мысли.

Она увидела маму и как-то сразу успокоилась. Попросила пить.

Бодрствование продлилось недолго, и действительность снова стала трансформироваться.

Сначала это напоминало бред, где пространство искривлялось по своему усмотрению, закручивая такие финты, что к горлу начинала подступать тошнота. Потом все поглотила тень – черная и непроницаемая. Но продлилось это, по Настиным представлениям, совсем недолго, и сетку темноты прошил неяркий, но всепроникающий свет. Он, как рентгеновские лучи, просветил ее насквозь. Настя так чувствовала и так видела. Как будто чуть со стороны. И свое тело видела. Насквозь. Два очага, выделявшихся красноватым свечением на позвоночнике, пульсировали, то уменьшаясь, то увеличиваясь. «Это же травмированные места, - подумала, - Но как я их вижу?»

Картинка сразу же исчезла. Но появилась другая.

Настя шла по золоту длинной-предлинной березовой аллеи, простиравшейся до самого горизонта. Сначала было тяжело - она с трудом делала шаг за шагом. Но по мере того, как продвигалась, идти становилось все легче. И странно – в золоте листвы все больше появлялось проблесков зеленого цвета. Под ногами меньше становилось листьев, и, наконец, желтый цвет совершенно исчез. Походка стала легкой - летящей. Настя почти парила, почти не касалась дорожки, обрамленной с обеих сторон белоствольными зеленокудрыми деревцами, испытывая к ним всеобъемлющее, с привкусом детства чувство любви.

С этим состоянием она и очнулась. Стало неудобно и неприятно влажно в верхней половине туловища. А ноги, которыми только что легко и непринужденно топала по березовой аллее – счастливая и окрыленная, исчезли. Но горечи в душе, сопровождавшей последние несколько просыпаний, на этот раз не оказалось. Появилась надежда. Теперь знала - надо потерпеть. Понимала, что случившееся дано ей во искупление того, что совершила.

И все же горечь, найдя брешь в надежде, в сознание просочилась. «Неужели это все? Неужели жизнь на этом и закончилась? – пронзила мысль, и внутри, словно эхом, отозвалось, - Закончилась… закончилась… закончилась…».

- Настюша, ты уже проснулась? – над ней наклонилась мама, - Может, хочешь чего? Ты говори, доченька, не молчи.

- Мама, - стало так приятно, что она здесь – рядом, но в то же время очень ее жалко, - Иди домой. Отдохни.

- Ну что ты говоришь, Настюша. Какой отдых? Я с тобой. Я отпуск взяла – а там посмотрим. Папа вообще говорит – бросай работу… Ну, если понадобиться, брошу. Но я думаю – не понадобится. Ты поправишься. А, если что, можно будет и за свой счет брать.

Мама заплакала. Тихо. Вроде и не плакала вовсе. Просто текли слезы.

«Говорит, а сама не верит. Видимо, врачи считают положение безнадежным», - Настя попыталась улыбнуться, чтобы хоть как-то успокоить ее.

- Конечно, мамочка, все будет хорошо. Вот увидишь – я буду ходить. И даже бегать.

- Девочка моя, я так виновата перед тобой, - мама всхлипнула.

- Что ты такое говоришь, мама? Какая вина? – почти прошептала Настя.

- Я ж Бога молила, чтобы он как можно дольше подержал тебя около меня… Вот он и выполнил мою просьбу, - она не выдержала - расплакалась.

- Мама…

- Все-все, больше не буду, - испугалась Татьяна Васильевна того, что поведала, не подумав. И стала успокаивать толи Настю, толи себя, - Все будет хорошо, - улыбнулась, как смогла, - Скоро сделают МРТ тебе. Доктор сказал. И сразу все станет ясно… - она снова испугалась, осознав, что опять что-то не то сказала. И добавила, - Ясно, сколько будет длиться лечение.

Настя слушала и не слышала ее.

- Мама, а Максим не приходил, пока я…

- Нет. Он, может, и не знает еще. Телефон-то твой в милиции. А я его номера не знаю. Я только Оксане позвонила. А Максиму… наверное, не стала бы звонить, даже если бы знала номер… Без твоего ведома, - добавила.

- Ну да. Ты права… А Андрей?

- Андрей? – мама посмотрела не Настю, как будто извинялась за то, что собиралась сказать, - Андрей звонил мне. Спрашивал о тебе. Ему разрешили позвонить.

- Кто разрешил? – Настя не поняла. И подумала, что от усталости снова начинает бредить.

- В милиции.

- Как? – известие поразило ее, - За что?

- Его подозревают в убийстве того маньяка, что напал на тебя. Кстати, сегодня к тебе придут оттуда… Хорошая женщина – этот майор. Мы уже с ней разговаривали… - мама замолчала, - Ты, может, хочешь поспать, Настюша?

- Да, мамочка, - Настя почувствовала, как мамина речь, обволакивая сознание, делает веки все тяжелее и тяжелее. И сознание начинает пульсировать, пропуская моментами восприятие действительности.