19.

 

На следующий день, когда после занятий Настя вышла из корпуса, Максим уже ждал ее на крыльце: улыбнулся ее в первый момент изумленному выражению, явно удовлетворенный произведенным эффектом.

- Ты здесь? – обрадовалась Настя, - А я тороплюсь – боюсь опоздать… - довольная тем, как все произошло, она взяла его за концы воротника и, подтягивая к себе, потянулась к нему сама - поцеловала в губы.

Сегодня ей почему-то легко было общаться с ним, словно после встречи с Андреем, упала преграда, до этого ощутимая. Что-то произошло в ней. Какой-то сдвиг.

- Пойдем? – Настя взяла его за руку, и взглянула с хитринкой, как-то очень чувственно наклонив свою красивую головку, - Пойдем, - потянула за собой.

- Нам не в ту сторону, - улыбнулся он ее настойчивости.

- Почему? – удивилась она.

- Потому что я сегодня на колесах.

- У тебя есть машина? А почему ты не говорил об этом? А где она? – Настя пропустила ответы на первых два вопроса, видимо, осознавая их риторичность. Посмотрела на Максима.

Он снова улыбнулся ее по-детски не скрываемой непосредственности.

- Ну, во-первых, да – у меня есть средство передвижения. Во-вторых, не было повода. А в-третьих, вон она, - кивнул в сторону стоянки, - Дэу. Авеа.

- А какого она цвета? – Настя непонимающе посмотрела в ту сторону, куда он показывал, - Мне название ни о чем не говорит.

- Индиго. Во-он она, - показал рукой, - За ней, видишь, капот красного мерина выглядывает.

- Вижу, - обрадовалась Настя, - Уютненькая машинка… А у нас, - продолжила, - большая. Минивэн… - она замолчала. Ее вдруг поразила мысль, что «у нас» - это уже у нее с Максимом. Получается, что у родителей – «у них»? Но так тоже неверно. Скорее всего, не «у них», а просто у родителей. Стало как-то грустно, будто прямо сейчас ей предстояло покинуть отца с матерью - распрощаться с ними.

- Ты чего замолчала? – Максим продолжал улыбаться, - Не понравилась малышка моя? Ты же только что сказала, что она уютненькая.

- Да нет, понравилась. Просто грустно стало.

- От чего же? – удивился он такой быстрой смене настроения.

- Сама не знаю, - соврала Настя, потому что поняла, что передать свои чувства не сможет – не реально, - Пойдем… - она схватила его за руку и потащила к машине.

- Ого, какая ты сильная! – рассмеялся Максим.

- Да! Я такая! - кокетливо ответила Настя, обернувшись, и отпустила его руку, потому что они уже подошли, - Ну, открывай. Чего застыл?

В ней чувствовалось нетерпение.

- Чего, чего? – засмеялся Максим, - Любуюсь тобой.

Засмеялась и Настя. Не смогла скрыть удовольствие.

- А ты любуйся и открывай, - продолжила она в том же тоне.

- А как это? – включился Максим в игру.

- А вот так, - Настя подошла вплотную к нему, и, улыбаясь, стала смотреть в глаза, - Кто первый моргнет, тот проиграл.

- А что тому, кто выиграет?

- То же самое, что и тому, кто проиграет, - ответила она, - Все равно ты уже проиграл – ты моргнул. Целуй.

Простодушие и смешливость, примешиваясь к природному женскому кокетству, проступали в красоте ее лица и своеобразных движениях тела. И это поражало Максима до глубины души, возмущая подсознание ощущением ожидания физической близости – такой, которая унесет за тридевять земель в тридесятое царство, где счастье – само собой разумеющийся факт. Он смотрел на нее не в силах оторваться - от нахлынувшей нежности в горле что-то сжалось.

- Ма-аксик, - она провела теплой ладошкой по его щеке, и глаза ее подернулись занавеской тумана, - Колючий… - улыбнулась. И тут же рассмеялась, - Ну… Давай – открывай… Холодно же, - захныкала она смешливо, приглашая поменять правила игры. Вечный ребенок, живущий в ней, как чертик из табакерки, заявил о себе сработавшей пружиной. Но прагматичность разума возобладала над обструганными социумом испуганными чувствами, - Куда мы поедем? – спросила она, когда Максим завел двигатель и отрегулировал потоки теплого еще воздуха, и тут же предложила, - А давай перекусим на колесах - заедем в Мак-драйв…

- Ты знаешь? – Максим посмотрел на нее нарочито серьезно, - У меня другое предложение… И оно выявит, насколько я дорог тебе… Ты же любишь меня?

Настя с любопытством посмотрела ему в глаза. Серьезный, но со смешинкой тон Максима сбил ее с накатанного потока мыслей, заинтриговал переменой в нем, обещавшей что-то необычное, требовавшее от нее согласия. Интуиция, пробившись к вершине сознания, подсказала, что нужно насторожиться, что за этим может последовать подвох, за который придется расплачиваться позором. Но Настя сразу же абстрагировалась от нее – Максим не тот человек, от которого можно ожидать чего-то нехорошего. Он не сможет ее обидеть, потому что любит, и это говорит обо всем.

- Да, я люблю тебя, - по-детски простодушно ответила она.

- Тогда едем ко мне.

- Куда? – машинально удивилась Настя. Но в следующий момент уже все осознала. «Вот и наступил момент истины, - подумала, неожиданно ощутив приближение жалости - к себе самой. И почему-то к маме, с которой на днях говорили на эту тему. Ощущение трансформировалось в понимание, что все как-то не так, как мечталось, как не раз думалось. За пониманием снова попыталась придти жалость, но вместо нее появилось возмущение, - Разве я сама не хочу этого? Хочу. И даже очень. И он хочет. Мы любим друг друга. Что еще тебе надо?» Она подняла голову.

- Да? – тихо спросил Максим.

- Да, - так же тихо, опять опустив глаза, ответила Настя.

Он наклонился к ней, обеими руками повернул ее лицо к себе и поцеловал в губы. Почувствовал легкое ответное давление. Ее глаза доверчиво смотрели на него. И в них не было ни рабской покорности, ни торгашеского любопытства – «а что мне за это будет?», которые встречал в глазах женщин. Не было в них и бесстыдного порочного вожделения. Только любовь и доверчивость. И в этой любви и в этой доверчивости для Максима вдруг открылось то, о чем совсем недавно только смутно догадывался. Он вдруг осознал свое мужское предназначение, свою роль в жизни женщины. Осознал это так по-настоящему, как, казалось бы, и осознать невозможно. Все хоть какие-то сомнения, что проскакивали до этого, исчезли. Перед ним именно она. Она. Его женщина. Та, что по суду Божьему.

- Едем? – как бы резюмировал он, не отрывая взгляда от ее лица и включая одновременно скорость.

- Да, - тихо ответила она.

 

20.

 

Выбравшись на МКАД, они промчались, не снижая скорости, мимо стрелки, указывавшей направление в сторону университетского городка. Максим периферийным зрением уловил, как Настя повернула голову в его сторону. Посмотрел на нее и, улыбнувшись, кивнул – «что?» Она промолчала, но в ее чертах лица, во взгляде замерло недоумение.

Через каких-то полминуты за указателем, где красовалась надпись «Брест», Максим чуть сбросил скорость. Включил сигнал поворота. И накатом пошел вправо – на трассу. А еще через несколько минут они уже выскочили за границу города, обозначенного проплывшей мимо них приветственной стелой. И колеса «Дэу-Авеа» в такт «Русскому радио» заиграли на полотне асфальта свою незатейливую мелодию.

Всю дорогу до этого момента они молчали, погрузившись каждый в свои мысли.

- Куда ты едешь? – наконец, не выдержала Настя.

«Ты едешь» как-то неприятно скребануло Максима по сердцу. И единство с любимой - «мы», царившее в нем, казалось, безраздельно, неожиданно улетучилось. А вместо него появились «я» и «ты».

- Как куда? – взглянув на нее, обиженно усмехнулся Максим, - Ко мне.

- К тебе? Куда к тебе? Ты же говорил – в общежитие, а мы проехали тот поворот.

- Я? – он снова посмотрел на нее, - Я такого не говорил. Это ты, видимо, решила сама, что мы поедем туда.

- Максим!? – она чуть повысила голос, и стала серьезной.

- Настюша, мы едем ко мне домой. Я хочу познакомить тебя со своими родителями.

Это было мгновение, когда даже негромкие звуки, извлекаемые колесами из попадавшихся неровностей дороги, и тихая мелодия из радиоприемника, стали еще тише. До Максима вдруг стало доходить, что он «со своим дебильным сюрпризом» перегнул палку. Что его недомолвки, заставившие Настю принять решение, которое раз и навсегда изменит ее жизнь, и которое, несомненно, связано с жертвенностью, выглядели, если не идиотски, то уж слишком неприлично. Она - не те девицы, которые сходу целовались взасос и одновременно с этим расстегивали ему ширинку. Настя – другая. И то, на что пошла, она пошла только ради любви к нему. По судьбе. Сознание тут же отреагировало, вытащив из бессознательной сути зафиксированную однажды памятью восточную мудрость: «Когда приходит судьба, слепнет зрение».

Максим сбросил скорость и вырулил на обочину. Остановился. Повернулся к Насте и хотел уже начать свою оправдательную речь. Но увидев ее лицо, замер. Она сидела с невидящим взглядом, сдерживая слезы, но глаза уже предательски блестели, обнажая нахлынувшие чувства.

- Настюша, - почти прошептал он, потому что от испуга пропал голос, - Прости… Я… - Максим вдруг понял, что, какие бы слова он не говорил сейчас в свое оправдание, будет только хуже. Захотелось прижаться к ней, сдавить в объятиях. Он взял ее руку, безжизненно лежавшую на колене, и, склонившись, стал целовать ее. Неожиданно почувствовал, что его гладят по затылку, взъерошивая волосы. Машинально поднял голову и перехватил взгляд любимой.

- Ты меня простила?

- Да, Максимушка, - прошептала она, а он в порыве страсти стал целовать ее лицо, потом обнял и прижал к себе, насколько позволяло пространство между сидениями. Потом она высвободилась из его объятий и всхлипнула, - Ну вот. Как я теперь покажусь твоим родителям? - достала из сумочки зеркальце и маленький, пестревший цветочками платочек. Стала промокать им под глазами.

- Ты даже не представляешь, какая ты красивая… - выдохнул Максим и спохватился – попытался успокоить ее, - Пока доедем, все будет нормально.

Залюбовался ею. А она, перехватив этот взгляд, моментально превратилась из только что плакавшего ребенка снова в женщину.

- Не смотри на меня, - отвела в пол оборота лицо в сторону, кокетливо при этом склонив голову и улыбнувшись одними глазами, - Я сейчас некрасивая… И вообще – мы едем? Или нет?

- Есть, мой генерал, - Максим обрадовано повернул ключ зажигания. Машина рванула, и снова колеса завели свою монотонную мелодию, иногда хлопая возмущенно на попадавшихся неровностях дороги.

Минут через сорок, миновав мост над не широкой речкой, они въехали в низкий с окраины городок. Он сплошь был одноэтажным - за исключением административных зданий в центре и пары десятков многоквартирных домов там же. А еще через несколько минут остановились, почти упершись в кружевные ворота небольшого двухэтажного с цокольным уровнем строения, уже хорошо просматривавшегося с улицы через поредевшие яблоневые деревья.

- Заезжать во двор не будем, - сказал Максим, заглушив двигатель и выключив приемник, - Все равно скоро поедем назад, - его голос в наступившей внезапно тишине прозвучал неестественно громко, - Вот она – сила алгоритма, - он усмехнулся, словно извинялся за это, - Уже не надо говорить громче. А привычка, что сформировалась, пока ехали, осталась.

Настя тоже усмехнулась. Но так. Машинально. Чувствовалось, что она нервничает.

- Ну, что – пошли? – Максим распахнул свою дверцу.

- Максик, а вдруг я им не понравлюсь? - вырвался у нее крик души.

- Понравишься, - он положил ей руку на колено и легонько сжал, - Даже не сомневайся… - и вышел из машины, - Ты не можешь не понравиться, - добавил, улыбаясь, когда они миновали калитку. Взял ее руку в свою, чтобы хоть как-то успокоить.

Пройдя метров тридцать по выложенной тротуарной плиткой дорожке, они поднялись на крыльцо. Максим достал ключи. Но передумал. Положил их обратно и надавил на кнопку звонка.

 

21.

 

Приняли Настю радушно. Все было просто и непринужденно, и через каких-нибудь полчаса она уже была своя. Как будто знала этих людей всю жизнь. Поначалу, конечно, немного стеснялась. Особенно за столом. Наталья Ивановна иногда спрашивала о том, что требовало не односложного ответа. Тогда она тушевалась - не могла и есть, и говорить? Слава богу, это продолжалось недолго, потому что почти сразу было замечено хозяйкой.

После еды Настя попыталась помочь убрать со стола, но ей не дали.

- Ты гостья сегодня, - сказала Наталья Ивановна, - Я сама. Пусть лучше Максик тебе свою комнату покажет, - она хитро улыбнулась, и, приблизившись к Насте, шепнула, - У него там много чего интересного есть.

- Мам, что вы там секретничаете? – Максим говорил шутливо, но в голосе слышались недовольные нотки. Не мог скрыть, что одновременно был и доволен, и недоволен. Какая-то непонятная ревность сквозила в интонации – толи мать ревновал к Насте, толи наоборот.

- А ты привыкай, сын, - нарочито строго ответила она, - У женщин свои секреты могут быть.

Видимо, не ожидал Максим такого ответа, потому что обе женщины, посмотрев на него, переглянулись и рассмеялись. Засмеялся и он, поддавшись общему настроению. Понял, что физиономию состроил – ту еще.

Поднявшись наверх, Настя убедилась в правоте слов Натальи Ивановны. В большой довольно комнате – в углу у окна она увидела мольберт. Почти рядом - разложенный эскизник. И картины, несколько из которых висело на стенах. Несколько стояло в углу. Она обратила внимание на то, что все они были без рам.

На эскизнике и на столе лежали папки с торчавшими из них набросками. Там же были коробочки и тюбики с красками. Кисти в длинных из картонных трубок подставках. Все говорило о том, что хозяин комнаты – личность неординарная.

- Ого, - Настя даже не пыталась скрыть удивление, - Ты оказывается художник? – она с восторгом, и даже с каким-то благоговением посмотрела на Максима, - Мама твоя права. У тебя здесь точно много интересного.

- Да, - отмахнулся он, испытывая радость от того, что Настя все это видит, - Я сейчас только халтурю. Мелочевку разную делаю – сдаю перекупщикам. Раньше я много занимался. Я ведь хотел в художественное поступать.

- А почему не поступал?.. Или не поступил?

- Не поступал, - Максим на секунду задумался, вспоминая, - В последний момент осознал – шестым чувством, что ли – не выйдет из меня большого художника. Как будто шепнул кто на ухо. Не судьба, наверное. Ну, а раз не выйдет, подумал, то и поступил в университет… А писать я все равно буду, - сказал он, как бы отвечая на немой вопрос Насти.

- А меня изобразишь? – она улыбнулась игриво, - Я буду послушной. Буду сидеть, не шелохнувшись.

- Иди сюда, - позвал Максим, подойдя к застеленной ярким покрывалом кровати, - Я сейчас… - он усадил ее на краешек и подошел к столу.

- Что сейчас? – в ее голосе появилось любопытство.

- Сейчас, сейчас… Где же она? – он стал перебирать папки. Покопавшись, обрадовался, - Вот же она – моя дорогая, - достал белую с абстрактным рисунком на обложке папку с надписью - «Бумага для акварели». Раскрыл и вытащил пачку набросков, сделанных в тот злополучный день - после ночного безумства в бане. Хотелось удивить Настю – сказать, что делал их до того, как увидел ее по-настоящему. Повернувшись, перехватил ее полный любопытства взгляд, - Что я тебе сейчас покажу, - продолжал он шутливо.

- Ну, хватит уже, Максик. Хватит интриговать. Ты же видишь - я и так готова.

- Не-ет. Отвернись… Туда, - он показал в сторону от кровати, - И не поворачивайся, пока не скажу.

Максим разложил наброски и готовые рисунки на кровати. Взял Настю за плечи – заставил подняться и развернуться, ожидая бурной реакции. Но она напряженно замерла.

- Это я… но не я, - наконец, произнесла глухим – не своим - голосом.

- А кто? – взволнованно спросил он, удивившись такой реакции.

- Не знаю, - медленно, почти по слогам, ответила она, - Но не я.

Настя посмотрела на него отрешенно, как сомнамбула. Ее сузившиеся зрачки напомнили существо из бани. И Максим, вспомнив, что подобное он уже видел, почувствовал неладное.

- Настюша? Что с тобой?

- В ней нет крови, - в голосе Насти появились неприятные обертона – призвуки, делавшие его неоднородным. Он - как будто раздваивался.

Максима словно током ударило от того, что услышал.

- Что-о? – он на мгновение почувствовал, что теряет связь с реальностью.

- Странно, - продолжила она, словно обращалась вовсе не к нему - Когда это появилось?

- Кажется, второго… Да, второго сентября… - не задумываясь ответил он, и вдруг опомнился, - Настюша, мне очень странно слышать то, что ты говоришь.

- Что? – встрепенулась она, восстановив свой нормальный тембр - будто очнулась, - Что ты говорил? Извини – я задумалась о своем, - Ой! - перевела она взгляд на кровать, - Как здорово! Это же я. Вылитая. А когда ты меня рисовал?

С ней происходило что-то странное. «Как тогда – в кафе, - опять подумал Максим, - Как будто тело остается здесь, а она сама исчезает куда-то. Что это? Может, одна из форм эпилепсии? Может, она больна, и даже не знает этого? А, может, знает, но в такие моменты не понимает, что с ней творится? Или это какое-то трансовое состояние? И ей дано проникать в глубины информационного пространства, где прошлое и будущее – одно сплошное настоящее. Рассказывал же Руслик о таком. А мои сны? – вспомнил он, - Такое ощущение, что я и Настя – одно целое».

Предположения и вопросы роились в сознании, не предвещая ответов. И лишь, дифференцируясь и разветвляясь, множились.

- А я разве тебе не говорил? - задал он провокационный вопрос.

- Нет, не говорил, - удивилась она, - А когда ты мог сказать? Ты же только что показал их мне.

«Точно – провал. Она ничего не помнит». Пришлось врать.

- Значит, показалось, - пожал плечами, - Ну, ладно. Довольно. Нам пора… А то твои будут волноваться, если поздно приедем.

- Да, конечно… - согласилась Настя, - А ты подаришь мне что-нибудь? – она посмотрела, как он собирает наброски и складывает в папку, - Вот этот, - быстро, словно боялась, что его у нее отнимут, взяла в руки приглянувшийся рисунок. И ее почти сразу перемкнуло, - В ней нет крови, - снова, словно во что-то уперлась, произнесла она, и опять ее голос неприятно преобразился – в нем появился шипящий призвук, - Это не я, - повторила.

- А кто это, Настюша, - Максиму было стыдно – от того, что не смог справиться с любопытством. Но в нем вдруг заговорил исследователь.

- Это эктоплазменный двойник, – стала она расставлять в словах ударение, - Это бездушная эфирная оболочка, которую тебе удалось воссоздать, проникнув в инкарнационный блок банка памяти каузального тела. Это модель моего предыдущего воплощения.

По спине Максима пробежали мурашки, и, ничего лучшего не придумав, он спросил:

- А где ты была… - он так увлекся, что перестал думать о ней, как о человеке, думать о ее здоровье, и даже о ее жизни: лишь любопытство – одно безразмерное любопытство занимало его ум. И только суетливый страх пульсировал в висках - страх, что не успеет узнать то, что хотел. Что сеанс транса – связи с информационным пространством - у Насти, как и в прошлый раз, неожиданно оборвется, - Настя!? А ты где была в эту ночь?

- Я была рядом.

- Где рядом?

- С тобой…

Он чуть не присел от неожиданности, или, скорее от того, что где-то в глубинах своей бессознательной сути давно уже предполагал это. И его догадка, получив подтверждение, стала каким-то основательным и прочным фундаментом для всего того, что беспокоило его последнее время и что, соединившись с нынешним воплощением – то есть с Настей, вдруг обрело над ним такую потрясающую власть.

- Ты была в ней?

- Нет.

- Но как? Ко мне же прикасалось живое теплое тело, - продолжал недоумевать он.

- Это эктоплазма, сконцентрированная до плотности тела. Температура – окружающее тепло.

До него вдруг дошло то, что делает. Стало неимоверно стыдно и больно за свое бездушие. Он выдернул из ее рук лист и бросил на кровать. Схватил Настю за плечи и стал трясти.

- Настюша! Настя! Очнись! Ну, пожалуйста, - взмолился он. Увидел, как стали восстанавливаться зрачки, и появилось осмысленное выражение. То, что произошло в глазах, поразило. Шокировало сознание. Запредельная тоска, сопровождавшая ее пробуждение, чем-то острым прошлась по сердцу: заставила его сжаться, вызвав чувство любви вселенского масштаба. Единство и разделенность, пульсируя – попеременно замещая друг друга, перемежали эйфорию и боль утраты, еще только-только зарождавшиеся в неискушенном жизненными потерями сознании.

- Максик, что случилось? – удивленно посмотрела на него Настя, - Зачем ты так трясешь меня?

В порыве чувств он стал взбудоражено целовать ее лицо. Потом крепко обнял и замер.

- Ты раздавишь меня, - тихо прошептала она. И в ее голосе прозвучала нежность.

- Я тебя очень люблю, Настюша.

- И я тебя тоже… Но все же… - она зашевелилась, высвобождаясь, - отпусти меня. Неудобно. А вдруг увидят…

Максим хотел возразить, но передумал, войдя в ее положение. Нехотя разомкнул объятия.

- Хорошо. Прости.

С минуту они ничего не говорили. Даже не смотрели друг на друга.

- Нам, наверное, уже пора, - напомнила Настя, нарушив возникшее молчание.

- Да-да, пойдем, - спохватился Максим.

- А рисунок? – напомнила Настя.

- Потом, Настюша… Пусть пока полежит – я его еще не закончил, - соврал Максим не успев даже сообразить – машинально.

- Да? – почему-то удивилась Настя.

- Конечно! – обрадовался Максим, что все так получилось, - Там еще столького не хватает… А лучше мы с тобой новый рисунок сделаем – с натуры, - улыбнулся он, снова обнимая ее, - Да?

- Да, если ты хочешь?

- Это будет шикарный рисунок, - он взял ее за руку, - Пойдем?

- Пойдем.

Они спустились по лестнице вниз – в прихожую.

- Мам, пап… Мы уезжаем.

- Так быстро? Настюша! – Наталья Ивановна вышла из кухни и взяла ее руку в свою, - Надеюсь, ты не заставишь нас долго ждать тебя со следующим визитом?

- Я тоже на это надеюсь, Наталья Ивановна, - улыбнулась Настя.

Попрощавшись, они с Максимом вышли в освещенный настенным фонарем двор. Настя, словно только что задерживала дыхание, втянула носом прохладный, напоенный осенней свежестью воздух.

- Какая прелесть!

- Ты о чем? – не сразу отреагировал Максим – думал о том, что случилось наверху – в его комнате, - А-а, догнал. Да. Дышится у нас легко. Не то, что в городе. Ароматы другие, - усмехнулся.

Машина уже почти остыла, и из отопительной системы чуть веяло теплом.

- Ну, что? – Максим посмотрел на Настю, - По газам?

- Поехали, - облегченно выдохнула она.

Он включил приемник, и, сдав назад, вырулил на дорогу.

 

22.

 

Подъехав к Настиному дому, они вышли и долго прощались у подъезда, не в силах расстаться. Наконец, Настя взяла Максима за руки и, улыбаясь, опустила их по швам.

- Все Максим – поздно уже. Мама, наверное, волнуется, - она поцеловала его и сделала шаг назад. Достала ключи с чипом и, повернувшись, быстро открыла дверь. Ей очень хотелось в туалет. К тому же вдруг навалилась усталость. Видимо, от того, что перенервничала. И плюс - тело требовало свободы от надоевшей за день одежды.

- Пока, Макс, - обернулась она.

- Пока, Настюша.

Как только дверь за ней захлопнулась, он широко вдохнул носом воздух, будто пытаясь усилить чувство, и без того переполнявшее грудь, и пошел к машине. Радость, которая поселилась в нем с момента их знакомства, по мере увеличения встреч росла день ото дня, несмотря на сопровождавшие ее странности. Радость становилась все более понятной для разума. В ней уже просматривалась перспектива перемен - обоснованных временем этапов жизни с любимой. Конечно, он не заглядывал так далеко – не мечтал состариться рядом с нею. Не мечтал о семье и детях. О доме-крепости, который ему еще предстояло построить. Это были лишь принципиальные соображения, навязанные обществом, со всеми - знакомыми каждому - атрибутами социального существования. Максим уже понимал, что Настя именно та женщина, на которой ему предстоит жениться. Что женщина и мужчина, объединяясь, должны произвести на свет потомство. Так надо. Но для него все это было где-то очень далеко. Где-то там, куда они попадут еще не скоро. Но именно там их ожидает прекрасная полнокровная жизнь – счастливая и беззаботная. А вот сейчас – прелюдия – подготовка к ней. Она тоже прекрасна. Но почему-то не настолько, насколько будет прекрасна та - что впереди.

Сейчас наряду с радостью в душе ощущалась тревога. Она не то, чтобы очень уж сильно трансформировала чувство радости. Но нет-нет, да и проклевывалась в него опасением, что Настя психически не совсем нормальна. Если не сказать – совсем ненормальна. «А, может, это что-то, связанное с физиологией – с головным мозгом. Может, там… - он даже про себя не мог произнести слово «опухоль», - И именно она сказывается на ее состоянии?»

Он допускал в своих рассуждениях и это, и эпилепсию. Тогда радость из сердца выдавливалась жалостью. Она заполняла его, изливаясь оттуда и на Настю, и на себя, и на всю ту жизнь, которая начинала складываться, но из-за причин непреодолимой силы, могла и не сложиться.

Это были мгновения, не приносившие особенного страха. Они просто приходили, и с этим ничего не поделать. Он отмахивался от них. Говорил себе, что это бред. Что это не болезнь, а дар, ниспосланный небесами. И тогда на смену тревоге в сердце снова появлялась радость. А еще гордость. За то, что его девушка – мало того, что прекрасна, еще и необычна. А потому – прекрасна вдвойне. И тогда уходившая тревожность становилась лишь контрастом, делавшим новую радость почти безмерной на фоне предыдущего состояния.

Максим выехал из арки на ярко освещенный проспект. Подсветка зданий, рекламные биллборды, фонари и цветные растяжки над проезжей частью, включенные фары и габаритные огни в вереницах автомобилей – все придавало какой-то феерический смысл этой радости. Подпитывало ее энергией света, перекликавшейся с не менее внушительной энергией движения - машин на дороге и людей на тротуарах.

Проскочив центр, он не поехал на мост через ветки железнодорожных путей, а свернул вправо, чтобы выбраться через кольцо на один из проспектов, ведущих к студенческому городку. А через каких-нибудь полчаса уже входил в свою комнату.

 

- Ну, колись, - почти с порога начал Руслан, - как успехи на любовном фронте?

- Любопытство не порок… – Максиму не хотелось размазывать сейчас свои переживания, и он перевел тему, - У меня встречный вопрос: а у тебя?

- У меня все нормально, - Руслан как будто ждал этого, - Ты представляешь - никогда не ожидал… она приревновала меня к Зойке. Подсмотрела, как я чмокнул ее в щеку на крыльце, когда из корпуса выходили, - затараторил он, - Я думал - она меня в сквере ждать будет, где договаривались. А она освободилась раньше и решила меня встретить прямо около универа. Стояла – ждала, а тут – на тебе… Никогда бы не подумал… Чтобы Ленка…

«Радуется, дурачок, взахлеб, что его ревнуют. Ну-ну… - Максиму вдруг стало неприятно от этой мысли, - Захомутала она его… Неужели все так серьезно?»

- Руслик! Да ты никак любишь ее?

- Я? – Руслан помедлил, - Да нет, - пожал плечами, - Так…

- Угу. Так, значит? Начинал с того, что она - твоя скорая помощь в промежутках между влюбленностями. Потом тебе было с ней очень хорошо, потому что в сексе ей не было равных. А теперь тебе уже приятно, что она тебя ревнует? – Максим посмотрел на недоумевающую физиономию приятеля, и ему вдруг стало жаль его, - Видишь ли, - произнес он, чуть помедлив, - она оказалась умнее, чем я думал… Нет, - уточнил, - пожалуй, разумнее.

Пришло понимание, что это, скорее, не расчет, а результат бытовой философии захвата для каждой женщины, сделавшей свой выбор - определившей инстинктивно избранника. Того, кто будет не только отцом ее ребенка, но кто станет заботиться и о ней на протяжении всего периода его становления.

- Макс, хорош пургу гнать! А ты что, умнее меня в этом случае? – стало очевидным, что он заводится – начинает злиться, - И вообще – по какому такому праву…

- Руслан, очнись. Она же может подставить тебя - забеременеть. А зная твою порядочность, так и сделает… Как только это станет ей удобно. Она – не фефочка с бантиком. Она – волчица.

- Знаешь что, Макс, отвянь. Я уже говорил тебе, что это не твое дело. Обойдусь без сопливых. И вообще… Ты меня уже разозлил…

- Прости, Русланчик. Что-то нехорошо мне сегодня… Нет, пожалуй, наоборот - хорошо, но и тревожно… Наверное, эту тревожность я и перенес на тебя – на твои отношения с Ленкой, - у него снова язык не повернулся назвать ее козой. Почувствовал, что сейчас это уж точно будет не к месту.

Руслан почти сразу же оттаял.

- Ладно, прощаю, - снисходительно заметил он. И, помолчав несколько секунд, видимо, сомневаясь – начинать или нет, спросил:

- Ну, что? Расскажешь о своих тревогах?

- Расскажу. Дай только умыться и переодеться.

Минут через пятнадцать Максим улегся на кровать поверх покрывала - лежал в раздумье. Молчал и Руслан. Не спрашивал больше ни о чем. Наверное, понимал – не до него. Но минут через пять не выдержал.

- Ты что, передумал?

- Понимаешь? – Максим лег на бок, подперев голову рукой, - Не могу никак сообразить. Ко всему тому, что происходило со мной в отношении Насти, прибавилось еще кое-что, - он замолчал.

- Что? – в голосе Руслана чувствовалось нетерпение.

- Представляешь? – Максим сел, скрестив ноги, - Она исчезает на некоторое время. Вот она есть, а вот ее нет. И потом - снова есть.

- Как исчезает? – воскликнул Руслан, и на его лице нарисовалось такое удивление, что до Максима дошло, о чем тот подумал.

- Да не-ет! – усмехнулся он, - Ну ты даешь, Руслик! Я имел в виду, что она как бы задумывается на некоторое время… А на самом деле исчезает.

- А я о чем? Я это и имел в виду… А, может, и вправду задумывается? Вспомни, вон, хотя бы Петьку Логинова. Того из пушки не пробьешь, когда в себя уйдет. Не видит и не слышит никого.

- Нет, Руслан. Это не то. Здесь совсем другое. Я тебе говорю - я сразу тоже так подумал. И раз, и другой… Но сегодня… - таинственно начал он и снова, как в прошлый раз, замолчал.

Руслану, разогретому любопытством, только чувство такта мешало подстегнуть друга. Он тоже молчал, но его лицо говорило, что продержаться долго у него не получится.

- Знаешь? – продолжил Максим, опустив глаза, - Я сегодня даже испугался… Она - в такой вот момент – заговорила со мной не своим голосом. Как будто в ее теле был кто-то другой. Он снова замолчал. И не услышав от Руслана ни слова, взглянул на него.

Тот сидел молча на кровати, опершись о стену и о чем-то думал.

- Ты хоть слышал, о чем я говорил? - начал Максим недовольно, - Я тут распинаюсь, душу ему выворачиваю наизнанку, а он, видите ли, о своем думает.

- Стоп, Макс! – Руслан поднял руку, - Не наезжай… Я думаю, что без Николая Петровича нам здесь точно не обойтись.

- Без какого еще Николая Петровича? – пришла очередь удивляться Максиму, - Что за он?

- Ты что - не помнишь? Я же тебе говорил, что, если у меня не хватит тяма сообразить, то есть человек, который поможет… Ну, вспомни… когда у тебя видения твои начались, - добавил он, поймав недоумевающий взгляд Максима.

- Нет… Не помню…

- Ну, да ладно. Это не важно. Главное, что такой человек есть. Я завтра свяжусь с ним и договорюсь о встрече… Ты же не против? – спросил он, видимо, вспомнив, что никто ему права на это не делегировал, и добавил, - Николай Петрович поможет – я уверен… Да и у меня будет повод повидаться с ним. А то уже больше года не получается… Все, давай баюшки – уже поздно: утро вечера мудренее.

 

21.

 

На следующий день после занятий, не успел Максим спуститься со второго этажа, позвонил Руслан: на последнюю пару он не оставался.

- Я договорился. Едем прямо сейчас. Здесь недалеко.

- Куда едем? – опешил Максим. Он только что думал о том, чтобы встретиться с Настей. Только что собирался позвонить ей. И на тебе – стой там, иди сюда.

- Макс, ты чего тупишь? Забыл что ли? Я договорился с Николаем Петровичем о встрече. Ты же вчера давал согласие на это.

- А-а, да-да, точно. А ты где?

- Да здесь я – у корпуса. Жду тебя около машины. Давай быстрее.

- Сейчас, Руслик. Уже спускаюсь.

- Хорошо – жду.

Руслан стоял спиной, но сразу обернулся, как только «Авеа» пискнула сигнализацией.

- Ну, наконец-то…

- Куда едем? - спросил Максим, - Конкретизируй.

- Это сразу за площадью Победителей. Справа. Я подскажу, где перестроится на поворот.

Через двадцать минут, въехав в арку, они припарковались во дворе – под раскидистой ивой - и вышли из машины. А еще через пять – проследовали в распахнувшуюся перед ними дверь.

Запахло благовониями и, показалось, табачным дымом.

- А-а, Русланчик… Проходите.

Высокий сухощавый человек – не то лет шестидесяти, не то семидесяти, с седыми длинными волосами, стянутыми сзади в пучок резинкой, пропустил их и щелкнул замком.

- Проходите, молодые люди… Разуваться не надо, - обратился он к Максиму, замешкавшемуся от незнания, как себя вести.

Комната, куда они вошли, по меркам обычных современных стандартов казалась огромной с ее почти величественными в лепнине потолками. Все стены – начиная с прихожей – за редким исключением были оборудованы книжными полками, на которых с достоинством красовались преимущественно старинные фолианты в коричневых кожаных обложках. До самого потолка. Книги, казалось, находились везде – на столах, на полу, на широких подоконниках. Закрытые и открытые. С закладками в карандашных пометках они главенствовали. Они уже с порога создавали определенное состояние сознания, которое укрощало самоё себя - свою рациональную часть - гипертрофированные городом амбиции. Они своим видом разбивали в пух и прах иллюзию его прерогативы над всей остальной психикой, с ее бессознательным, подсознанием и надсознанием. Здесь веяло великой тайной, скрывавшейся за бесконечностью знаний, приводя Максима в трепетное состояние.

- Руслан Николаевич, представьте мне молодого человека… Меня он, по-видимому, уже знает, как зовут…

- Извините, Николай Петрович… Это Максим – мой лучший друг.

Хозяин протянул руку.

- Очень приятно. Максим?.. - Николай Петрович посмотрел вопрошающе в глаза, намереваясь услышать отчество.

Максим стушевался.

- Викторович он, - пришел на помощь Руслан.

- Очень приятно, Максим Викторович. Руслан Николаевич в двух словах изложил вашу проблему. В принципе, мне уже все ясно. Но для чистоты эксперимента… - он улыбнулся, - для того, чтобы во мне сложилось полное понимание происходящего с вами, мне нужны подробности. И не просто… - он сделал паузу, - Например, наклон головы в момент произнесения ключевых слов или фразы. Размер зрачков… как менялся? Звучание обертонов в тембре голоса во время – нисколько не сомневаюсь – транса. Короче, надо вспомнить все… Глубина анализа, - добавил он, - даст нам качество синтеза… А сейчас я в кухню – поставлю чайник. Вы тут осмотритесь пока.

Слова Николая Петровича показались странными для Максима. «Как описать ему подробности?» - подумал. Но тут же отвлекся.

Судя по дверям, комнат - как минимум четыре. Но двери в них оказались закрытыми, а открывать их у Максима даже и мысли не возникло. Только подумал: «Неужели и там все завалено книгами?»

- Руслик? Скажи – он просто диагноз поставит, после того, как я все расскажу? И я просто должен буду поверить ему? Или что-то еще? А вдруг это все туфта?

- Много вопросов задаешь. Сам все увидишь.

- Но почему я должен верить тому, что он сможет предположить по моему рассказу?

- А вы, молодой человек, никому ничего не должны, - Николай Петрович вошел с подносом в руках, - Верить по долженствованию невозможно. Это уже не вера. Это, скорее, медитативный подход – концентрация воли и сознания на определенном предмете или явлении. Таким образом, на подсознательном уровне создается определенный алгоритм. Или, если угодно, привычка… Русланчик, убери, пожалуйста, вот эти книги, - он кивнул на стол, - Вот так. Благодарю, - поставил поднос и, наливая в чашки чай, продолжил, - Вот и представьте себе. Наработали вы в себе такую привычку. И что? Вы стали верить?

Максим пожал плечами - он не совсем понимал, о чем речь. Так – подспудно что-то пробивалось в сознание. Но и только.

- Вот именно… - продолжил Николай Петрович, - Вы, кстати, пейте чай, пока горячий… Вот именно – это не вера. Это привычка верить всему, что вы видите и слышите. Это – суеверие – вера всуе, то есть не вера… Услышали вы что-то, что вам сказали, и поверили. Просто так. Потому что привыкли верить всему… - Николай Петрович задумался. Но почти сразу же благоговейно продолжил, - Вера же – это великое чудо. Мы постигаем ее через повторяющиеся факты нашей жизни, которым доверяем. Прислушайтесь к этому слову. Доверяем. До-верие. До веры. То есть то, что веру формирует. Мы постигаем ее через собственный опыт, который постоянно корректирует интуицию. Вот почему настоящую веру невозможно взрастить искусственно. Это особое чутье. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю.

- Теперь, кажется, да… Но… - попытался уточнить Максим.

- Вот и хорошо, - перебил Николай Петрович, - А теперь слушайте внимательно. Это непосредственно касается того, о чем я говорил - тех деталей, что вы должны мне поведать. Готовы?

- Да… - не задумываясь, ответил Максим, но все же добавил, - Наверно, готов.

Николай Петрович внимательно посмотрел на него. Какая-то сила, проникающая в сознание, чувствовалась в этом взгляде незамутненных, совсем не старческих глаз.

- Так вот… - начал он, - Есть два способа постичь прошлое. Вспоминание и возвращение. Вспоминание, чем чаще вы прикасаетесь к нему, тем более оно принципиализируется. Что это значит? Это значит, что с каждым новым вспоминанием вы все больше деталей события теряете. Другое дело – возвращение. Это как бы самогипноз – вы возвращаетесь в ситуацию, в которой находились когда-то и видите все сопутствующие ей мелочи. Для этого в начальной стадии вам нужно войти в пограничное состояние между сном и явью. Это легкий транс… Чай, который вы пьете, не совсем обычный. Он поможет вам…

Максим, только что собиравшийся отхлебнуть, машинально отпрянул: «Чем этот старикан меня опоил?» - подумал.

- Не волнуйтесь, - улыбнулся Николай Петрович, будто услышал вопрос, - никто вас ничем угрожающим здоровью не собирается опаивать.

Максиму стало неудобно за спонтанно проскользнувшую в сознании мысль.

На несколько секунд Николай Петрович задумался, оставив ему время на переживание возникшего чувства неудобства. «Неужели читает…» - подумал Максим, начиная проникаться чувством доверия к этому человеку.

- И еще, - после паузы заметил ему Николай Петрович, - На меня не обращайте внимания. Просто пройдитесь по событиям, вас взволновавшим, чтобы я мог быстрее войти в интересующую нас информацию. А потом мы поговорим. Поняли?

Максим кивнул, но вдруг у него возник вопрос – каким образом происходит возвращение.

- А что… Нет. А как…

- Все вопросы потом, - Николай Петрович немного помолчал и добавил – тихим вкрадчивым голосом, - А сейчас сядьте поудобнее. Закройте глаза… и… возвращайтесь. Вы уже знаете как.

В комнате наступила относительная тишина. Лишь за окном слышался не громкий монотонный шум нескончаемого потока автотранспорта. «Как, наверное, ужасно – постоянно слышать этот шум», - подумал Максим. А уже в следующее мгновение он находился в родительском доме - в своей комнате, где они с Настей рассматривали рисунки. Потом оказался в кафе и стал наблюдать за ней там. Потом перед глазами во всем великолепии красок потекли его ночные видения. Он продвигался дальше и дальше в детство. Удивлялся тому, что видел такое, о чем не только уже забыл, но чего не помнил и, казалось, даже не мог знать. Потом перед ним открылась жизнь, о которой он до того, как встретил девушку в домотканой одежде на деревенской улице, и вовсе не предполагал.

Свет из окна, на которое посмотрел, когда открыл глаза, засветил почти все детали, все подробности только что виденного. Максим даже несколько расстроился. Попытался понять - сколько пробыл в таком состоянии. «Сколько длилось это кино?»

Не получилось. Мысль, что старик спит, когда посмотрел на Николая Петровича, радости не прибавила. «Вот так дела! И как же мы будем общаться?» Возникло чувство неудобства. Человек, чей возраст говорил сам за себя, спал в кресле, и будить его казалось чем-то кощунственным.

Подошел Руслан. Взял лежавший здесь же рядом плед в черно-зеленую клетку, расчерченный разноцветными линиями, и накрыл спящее тело.

Максим посмотрел на друга. И тот, увидев, приложил сначала палец к губам, и сразу же после этого шепнул на ухо, что «все хорошо».

Но Максим засомневался. «Да, - подумал, - Чаю напились. Вводную речь хозяин квартиры произнес. Возвращение в прошлое состоялось… И вот на тебе – консультант уснул». Он скептически улыбнулся. Хотелось действовать - поскорее приступить к разбору полетов. Дело-то связано с Настей, с ее здоровьем, а это сейчас важнее всего на свете. Конечно, была надежда узнать что-то и о себе – о своих видениях. Но лишь потому, что в итоге это все – одно и то же.

Руслан снова сделал знак, приглашая выйти из комнаты. И они прошли в достаточно просторную кухню. Полок для книг здесь не оказалось. Но книги все же были – на круглом столе, на низеньком холодильнике. Стопка лежала на стуле у стола с раскрытым сверху объемным фолиантом.

- Так надо, - прошептал уже громче Руслан, словно здесь их можно было услышать, говоря нормально, - Еще минут пять-десять будет в таком состоянии.

- А сколько ему лет? – выразил Максим любопытство, появившееся, когда увидел заснувшего в удобном кресле старика.

- Не поверишь, - улыбнулся Руслан, - Сто четыре года.

- Что?! Сколько? – у Максима отвисла челюсть. Конечно, ошибка даже в десяток лет его бы не удивила - восьмидесятилетний старик вполне мог выглядеть на семьдесят и даже на шестьдесят, но сто четыре и семьдесят – это уже как-то круто.

- Ну, тогда понятно, - покачал он головой, - А я-то думаю…

- Что понятно? – полюбопытствовал Руслан.

- Понятно, почему он так заснул. Хорошо еще, что не на полуслове…

- Не заснул, - перебил Руслан, - Вошел в транс. Проблемы твои решает.

- Как? – снова поразился Максим, - Как можно решить проблему, не зная о ней ни фига.

- Конкретно - не знаю. Но знаю, что еще большее удивление тебя ждет, когда он, как ты говоришь, проснется… Я пойду… посижу около него, - предупредил он вопрос.

- А я?

- А ты?.. Можешь сделать себе чаю пока.

- Нет уж. Хватит с меня этого зелья.

- Как знаешь, - сказал Руслан и удалился.

Максим подошел к окну. С улицы – с высоты второго этажа красно-желтой листвой клена на него смотрела осень. Он почувствовал ее так, как будто она была живым существом, наблюдавшим за ним. Это было мгновение, но такое яркое и впечатляющее, что он в который раз за сегодня поразился – как же может непредсказуемо повести себя такая, казалось бы, незыблемая действительность. Попытался вызвать чувство еще раз, но не смог. Отошел от окна и сел на свободный от книг стул.

Не сиделось. Снова вспомнил Настюшу. Мысли о ней – о том, что она может звонить, а его телефон отключен, вызвали недовольство. Поднялся и стал ходить по кухне – туда, сюда. Наконец, не выдержал – пошел в комнату, тихонечко на цыпочках проследовал на свое место.

Все было по-прежнему. Николай Петрович, низко склонив голову, лежал в кресле. Ощущение того, что он не дышит, пронзило неприятной догадкой. Обратил внимание на лицо - бледное, почти восковое – с полупрозрачной, казалось, кожей и заострившимися чертами. Встал, и также на цыпочках прокравшись к Руслану, шепотом спросил:

- А он… не умер?

- Все нормально. Не волнуйся. Потерпи немного.

И еще несколько минут Максим терзался домыслами по поводу происходившего, все время поглядывая на хозяина. Если бы его попросили сказать честно, до конца не верил, что Руслан прав.

Облака за окном заметно потемнели, и в квартире неожиданно наступили сумерки. Начавшийся мелкий дождик зашуршал под легким ветром по стеклу, вычерчивая чуть наискосок свой незатейливый узор.

В какой-то момент Максиму, вдруг стало жутковато. «Может, все-таки Николай Петрович… того? А мы сидим здесь – ждем с моря погоды… А он… того – умер уже?». Он посмотрел на Руслана. «И в ус себе не дует… Может, все-таки так и надо? Наверное, он не впервые видит такое? Если бы не он с его уверенностью, я уже давно сбежал бы отсюда», - Максим перевел взгляд на старика. Его рука, со странным – с головой непонятного животного - перстнем на среднем пальце, покоилась все там же. На мгновение показалось, что хозяин квартиры пошевелил ею. И Максим, уже смирившийся частью души с тем, что тот мертв, инстинктивно ощутил леденящий сердце ужас. Наполовину спавшее под шум дождя сознание, встрепенувшись, не успело нейтрализовать ощущение. И страх, трансформировавшись в чувство поражения, неприятно зашевелился в районе желудка и солнечного сплетения.

Николай Петрович стал приходить в себя. Наконец, он откинул плед, и чуть наклонившись вперед, сел так, будто собирался встать, но не вставал.

Подошел Руслан - весь его вид говорил о готовности выполнить любое поручение.

Так прошло еще несколько минут.

 

23.

 

- Начнем с того, что ваша девушка с медицинской точки зрения совершенно здорова, - начал свою речь Николай Петрович, как только окончательно пришел в себя.

«Странно, - подумал Максим, - Я ведь ничего еще ему не говорил, ни о чем не спрашивал… А, впрочем, здесь все кажется странным».

- Ничего странного, молодой человек, - продолжил хозяин, как будто снова подслушал его мысли.

И опять неприятное ощущение появилось в груди. «Неужели и вправду… Неужели читает мои мысли?»

- Не совсем так, - заговорил Николай Петрович, - Я скорее угадываю смысл, заложенный в определенных речевых конструктах, сопровождаемых определенными же чувствами. Это не чтение – это трансформированное восприятие, которое можно сравнить с плохим переводом с иностранного языка… - он помедлил, с улыбкой глядя на ошарашенного таким пассажем Максима, - А вот ваше возвращение я просматривал, как фильм – достаточно подробно. И еще: через вашу психическую связь с Настей я просканировал и ее.

- Не может быть… - большего сказать не получилось – язык не поворачивался, потому что не только не могло быть, но было. И даже такое мизерное количество фактов уже говорило об этом. «Шарлатанство? Сговор с Русланом по поводу Насти?.. Зачем?.. А все остальное… и этот односторонний разговор?.. Нет. Не может быть… И вообще – чего я упираюсь? Поживем – увидим».

- Ну что? Можно продолжать?

Максим заметил, что Николай Петрович пристально смотрит на него, видимо, ожидая, когда он закончит сомневаться. Это добило его вконец.

- Да-да… Извините…

- Итак, она здорова. Но… - он сделал паузу и снова взглянул на Максима, как бы заостряя его внимание на сути того, что собирался сообщить, - В ней очень сильно развито медиумическое начало.

- Это плохо? – Максим чуть не добавил к вопросу «доктор» - так это напоминало врачебную консультацию.

- Смотря для чего. Если же говорить с точки зрения эволюционного преобразования души, то это и не хорошо, и не плохо. Это просто вовремя.

- Не понимаю…

- Наша вневременная субстанция – то, что мы в быту называем бессмертной душой – реинкарнационно эволюционирует. И это входит в противоречие с декларацией социума о якобы равных возможностях человека при рождении. Мы как бы подразумеваем, что при равных условиях, мы получим равные результаты. На этой почве произросла идея равенства, инфицировавшая человечество на много веков вперед… Да, согласен, идея прекрасна. Но сколько вреда она принесла уже. А сколько принесет еще? Эта характеристика – я имею в виду равные возможности - применима разве только к среднестатистическому человеку. Как, например, к роботу, сошедшему с конвейера. Но не вообще к человеческому существу. Каждый из нас, уходя из этого мира, уходит с готовой программой следующего воплощения, которое и формируется для него различными фильтрами Вселенной. Происходит естественное генетическое моделирование – подбор родительской пары, которая объединив отцовские и материнские гены, создает физиологический скафандр с определенным набором инструментария, если так можно сказать, который соответствует вневременной субстанции на данном уровне ее эволюционного развития. Под инструментами я имею в виду органы физического тела, способные работать с определенными частотами пространственно-временного континуума Вселенной. В связи с этим, как раз, наше планетарное тело и обладает теми достоинствами развития, до которых дошла душа.

Николай Петрович остановился и посмотрел, улыбнувшись, на Руслана.

- А что, Руслан Николаевич? Вы что - не могли сами этого рассказать другу?

Руслан вместо ответа виновато пожал плечами.

- Ладно. Надеюсь, понятно. Настино физическое тело – инструмент, соответствующий уровню эволюционного развития ее вневременной субстанции. И это тело, вернее, отдельные его органы обладают определенной чувствительностью, посредством которой проявляются медиумические способности…

- А у меня… - сорвалось у Максима.

- А у вас – нет. Вы такими способностями не обладаете. Вы как бы резонатор. У вас это проявляется только в связи с ней. Потому, что ваше и ее развитие на протяжении нескольких инкарнаций объединены – вы должны многое в ваших тонких структурах исправить, - он замолчал. Но почти тут же продолжил, - Вот, пожалуй, и все, что могу вам сообщить. Но… - Николай Петрович сделал паузу, - Могу еще намекнуть… - снова замолчал. Было видно, как ему тяжело говорить. Он будто поднимал что-то тяжелое – даже вены на висках увеличились, - Насте нужно остерегаться двойственности. В душе. Через это она может ослабить в рыжем человеке связь его вневременной субстанции с его нынешней телесной оболочкой…

- А что это значит? – не выдержал Максим, воспользовавшись секундной паузой.

- Это значит, молодой человек, - заметил Николай Петрович, - что произошедшее еще не фатально, но точку невозврата для этой инкарнации вы с Настей можете пройти в любой момент. Хотя от вас лично в этом раскладе, увы, ничего не зависит… Все, дорогие мои. А теперь идите с Богом. Я и так вам наговорил больше, чем был должен.

Попрощавшись, и миновав два уже освещенных электрическим светом лестничных пролета, друзья вышли во двор. Перерытый и заставленный контейнерами с тротуарной плиткой он выглядел неуютно в наступивших сумерках. Было зябко и неприятно от моросящей с темного неба сырости, от ветра, норовившего забраться за пазуху. Но в душе Максима появилась вера – вера в то, что все с Настей будет хорошо. Самое главное – что она здорова. А это компенсировало все остальные неудобства. Даже отсутствие ясности того, что услышал и чего до конца так и не понял.

Преодолев неровности двора, они сели в машину.

- Ну что? Я же говорил, что он поможет? - Руслан явно нарывался на похвалу, и Максим не стал язвить по этому поводу, как обычно.

- Спасибо тебе, Руслан. Ты и в самом деле мне очень помог…

- Да ладно! – отмахнулся тот с довольной улыбкой, - Кто, если не я?