11.

 

- Макс, ну… как все прошло? Как Юлька? – Руслан улыбался, довольный проделанной накануне работой - для друга же старался, - Уже, смотрю, слиняла с утра пораньше – подмываться домой полетела? - добавил игриво.

Он был наполовину одет, и, судя по всему, только что умывался и чистил зубы – в руках держал полотенце.

- Руслик, отвали! – Максим сел, нащупав ногами сланцы, - Не хочу после этого даже разговаривать с тобой, - он посмотрел на улыбавшегося друга почти исподлобья, словно собирался, если тот скажет хотя бы слово, подняться и съездить ему по довольной физиономии.

- Да чего ты взъелся? – Руслан искренне удивился, - Спасибо бы сказал, - возмутился он, - Для тебя же, идиота, старался…

- Старался он… А ты меня спросил? - перебил Максим, - Мне это нужно?

- Ну… надо же было тебя как-то из твоих заморочек вытаскивать. Пока ты не свихнулся окончательно. Вот я и решил помочь…

- Помог уже, - опять не дал договорить Максим, - Спасибо… И отвали, я сказал. Не хочу с тобой больше разговаривать.

Руслан пробурчал что-то невразумительное и отвернулся. На этом разговор закончился.

Максим взял полотенце, выдавил на щетку пасты и пошел в душевую. Минут десять стоял под теплыми струями, наслаждаясь их упругостью, будившей в нем утерянную от общения с товарищем радость. Ощущение недовольства начинало уходить.

Но вот парадокс – оно частично стало трансформироваться в чувство вины: «Правда же, старался, - мелькнула мысль, - Сюрприз хотел сделать… А я не оценил… Вернее, оценил, но совсем не так…» Максим задумался. Стало жалко друга, решившего по своему разумению устроить его жизнь. Порадовать. И попавшего под раздачу. «Вот она – разница интересов! - вспомнил одну из их недавних бесед, - Именно она делает из адекватных, казалось бы, людей совершенных придурков». Он закрыл кран и стал обтираться: «Надо извиниться. Нехорошо как-то…» Но где-то в глубине сознания почувствовал несогласие с тем, о чем подумал. Оказалось - умиротворения в душе, как не было, так и нет. Иллюзия покоя, возникшая под упругостью воды, ласкавшей кожу, исчезла почти сразу после поворота крана. «А за что извиняться?» – словно бы сам по себе, возник вопрос. Чувство собственного достоинства, дремавшее до сих пор, снова взбунтовалось. «Без меня меня женили, - обидно прозвучал в ушах чей-то с издевкой голос, - Да. Поимели тебя, Макс. Впрочем, ты сопротивлялся недолго…» До него вдруг дошло, что Руслана-то он клеймит за свою собственную слабость. «Тебя что – насиловали? – разозлился он, осознав, наконец, истинную причину своего недовольства, - Сам обделался, а валишь на других?»

Странно, но такой ход мыслей принес облегчение. Из душевой он уже выходил с твердым намерением извиниться перед другом.

- Руслик? – Максим вошел в комнату, вытирая по дороге волосы, - Ты… - возникло ощущение, что говорит в пустоту. Поднял голову. Точно - в комнате никого не оказалось.

Он быстро оделся, схватил рюкзак, замкнул дверь и, сбежав по ступеням вниз, вышел во двор общежития. Огляделся вокруг: Руслана – след простыл. «Обиделся все же… - мелькнула мысль, но вместо угрызений совести, всколыхнулась злость, - Ну, и черт с тобой!»

К машине все же сразу не пошел: подождал – а вдруг объявится. Когда завернул за угол, чтобы выйти к парковке, увидел соседей по блоку: Рыжего – Сашу Деменьтьева и Колю Битова. Они стояли рядом с его машиной и курили: обычно все вчетвером и ездили на занятия. За редким исключением.

- Привет, - Максим подошел и обменялся с ними рукопожатиями, - Ремеза не видели?

- Видели, - Саша посмотрел на него так, словно бы собирался спросить о чем-то. Но промолчал. Открыл заднюю дверь и стал щемить свои метр девяносто в салон.

- Вы что – поцапались? – спросил Коля, - Руслик на автобусе укатил. Сказал, что ему куда-то заехать еще надо. И сказал, что на первой паре его не будет.

 

Руслана не было ни на первой паре, ни на остальных. «С козой своей, наверно, - подумал Максим, садясь в машину, - Хоть бы не в общаге были».

В груди шевельнулось. «Ну вот, - констатировал с неудовольствием по поводу проснувшейся совести, - Опять права качать будет, – возмутился, - Ну, а что – не коза? Двух слов связать не может…» Совесть его аргументов не оценила. И даже наоборот – обострила показатель параметров несоответствия. «Ну, и черт с ним! – подумал, - Как есть, так и есть».

 

Чутье его не подвело. Дверь была заперта изнутри.

- Макс, это ты? – раздался из-за двери голос Руслана.

- А ты кого ждал? – съязвил Максим.

- Подожди секунду – сейчас открою.

- Ты не один? Может, мне уйти?

- С чего ты решил? – в проеме показался Руслан, - Я же тебя всегда предупреждаю, если что.

- Да… я подумал… Мы сегодня утром с тобой как-то так расстались… Ты меня извини, Руслик. Переклинило. Еще вчера, когда узнал, что ты с Юлькой заодно… Ну… сам понимаешь… Вроде, как бы сюрприз, но как-то – без меня меня женили. Как в поговорке. Вроде, ты меня, как букетик… раз – и подарил девочке. Вот от этого и переклинило.

- Макс, мне и в голову не могло придти такое. Если бы во мне хоть на мгновение промелькнуло сомнение… Да я бы ни за что… Прости, если так.

- Да ладно. Проехали. Мир?

- Мир.

- А на занятиях чего не был? С Ленкой…

- Ну. Позвонила с утра. А ты как догадался?

- Да у меня с обонянием все в порядке, - засмеялся Максим, - У твоей козы - с чем, с чем, а вот с парфюмом – вкус на уровне… Без обид, - добавил на всякий случай.

 

12.

 

Прошла еще неделя.

Все еще держалось тепло. Только по ночам становилось прохладнее, и это соответственно накладывало отпечаток на утренние часы. Приходилось что-то накидывать на себя, выходя в город.

Настя шла по парковой аллее среди старых, огромных лип, заслонявших собой верхнюю часть оперного театра. Она выбрала одну из тех оставшихся без внимания, забытых почему-то, уже до предела растрескавшихся от времени асфальтных дорожек, с проросшей в трещинах травой.

В оперном, и около него - было слышно - кипела работа. Театр реставрировали. Слышался металлический стук, шум каких-то агрегатов, перебранка рабочих. И все это многообразие звуков, просачиваясь меж деревьев, вливалось в единую симфонию городской жизни.

Старые липы, повидавшие на своем веку достаточно того, что связано с человеческой деятельностью, спокойно внимали происходившим вокруг них переменам. Их в грязных потеках листья как бы говорили об усталости, а еще о бренности существования. Так было из года в год. В первой половине лета - расцвет и благоухание. Во второй – после цветения – сладкая липкость, собиравшая на себя всю окрестную пыль и мух.

Сердце Насти замирало, когда она смотрела на этих зеленых исполинов в таком, как ей казалось, удрученном состоянии. И старый асфальт, по которому шла, тоже напоминал о чем-то, что уже было и прошло. Смола, скреплявшая когда-то единую массу, за долгие годы выветрилась. И от этого и сама дорожка, и трава в трещинах, и липы, двумя стройными рядами уходившие к просвету в старинном чугунном ограждении парка, вызывали мистические чувства. Что-то необъяснимое росло в ней, расширяясь и переполняя душу.

И вдруг в затылке еле ощутимо что-то как будто перещелкнуло. Чувства стали нырять в неестественное состояние, трансформируясь во вселенских масштабов тоску по тем временам, о которых она знала только из фильмов и книг. Это напоминало ностальгию. Но ностальгию по не прожитому. По тому, чего никогда не было и не могло быть в ее таком коротеньком земном существовании. В сердце назревало несравнимое ни с чем переживание. Оно захватывало душу, отражаясь в груди и тоской, и радостью одновременно. Рисовало смутные картины давно прошедшей – такой незнакомой, но почему-то близкой по ощущениям жизни, выписывая, как акварелист, расплывчатые образы мужчин и женщин – невнятные и размытые.

Настя шла и шла по этой, такой длинной – не в одно столетие – аллее, чувствуя благодарность за подаренное жизнью откровение. Осознавала ли она, что все это кристаллизуется вокруг недавней встречи? И причудливое раздвоение сознания. И то, что вдруг стала видеть, до этого не замечаемое. Догадываться - о чем еще недавно даже не мечтала помыслить. Скорее – нет. Пока это были только чувства. Просто снова охватил душу восторг. Пришла эйфория - до слез, до всхлипа, подступившего комом к горлу.

Настя остановилась, чтобы перевести дух, словно только что бежала. «Что со мной?» – стала пульсировать мысль в такт учащенно бьющемуся сердцу. Она встряхнула головой, словно хотела избавиться от гнетущего состояния. И сразу даже не поверила тому, что увидела. Миновав ажурно смотревшуюся отсюда ограду парка, по аллее - ей навстречу - двигался тот, кем она последние дни жила. Но почти сразу сработала интуиция. «Нет… не он». Но тут же засомневалась. «А вдруг он?» И испугалась. Испугалась, что может не узнать его, что он уже может не соответствовать нарисованному в ее сознании образу.

Человек приближался и сомнения росли. Наконец, пришло облегчение, замешанное на разочаровании.

- Не он! – выдохнула шепотом, остановившись. А когда прохожий почти поравнялся с ней, она даже удивилась - как могла прийти ей в голову такая нелепая мысль? Человек совершенно не походил на того, кого она только что со страхом и восторгом ожидала увидеть. Он был лет на десять старше. Черноволосый и с залысинами. И напоминал, скорее, грека или кавказца с неярко выраженными, характерными для них чертами лица. Только глаза оказались светлыми. «Все, - подумала, - Шизофрения».

Прохожий замедлил движение и остановился в двух шагах перед Настей. С удивлением и участием в глазах посмотрел на нее.

- Девушка, с вами все в порядке? – спросил, - Может, вам помощь нужна?

- Спасибо. Нет, - достаточно категорично, даже грубо, как показалось самой, ответила Настя, чтобы избежать дальнейшего разговора, - У меня все в порядке.

Она быстро, не оглядываясь, пошла дальше, несколько мгновений еще испытывая на себе его взгляд и сомневаясь в правильности выбранного чувствами тона. Выйдя из парка, перешла улицу и оказалась перед зданием, где по выходным проводили выставку книг. Сюда, как раз, она и направлялась.

 

13.

 

Сон приснился странный. На грани.

Странность заключалась в том, что Максим осознавал, что спит. И в то же время не покидало сомнение: каждая деталь в этом состоянии была настоящей. Не так, как во сне, где виртуальность вяжет сказочные кружева. Все виделось реальным. Он даже нагнулся, сильнее натянув ремень висевшего на плече ружья, чтобы не соскользнуло, и провел ладонью по траве. Ощутил ее живую шелковистость. Движения заставили почувствовать неудобство. Оно, именно оно, сосредоточившись внутри – ближе к солнечному сплетению - и вызвав ощущение двойственности, добавили натуральности всему, что окружало. И это же неудобство неприятно напрягло. Максим почувствовал себя и собой, и, казалось, еще кем-то. Появилась мысль, что он - не совсем он: какие-то незнакомые мышечные ощущения сопровождали каждое движение. Словно в чужую одежду влез.

Как однажды советовал Руслан, посмотрел внимательно на руки. Это должно было помочь сориентироваться. И снова странность: на них отсутствовали кое-какие детали. Не было на указательном пальце левой руки шрама, оставленного перочинным ножом – еще в детстве. А на правой - не оказалось родинки.

Посмотрел налево. Увидел, что стоит вначале деревенской улицы. Довольно широкой. Улица, словно ухоженный газон, поросла короткой зеленой травой. Только середину ее прочертили желтые, с оттенком охры колеи.

А метрах в пятидесяти, как раз на этой самой середине, стоит старая груша, раскорячившись ветвями, потрескавшимися от долгой жизни. Узкие колеи - явно не от автомобильных шин, огибая дерево с обеих сторон, снова встречаются за ней. И, убегая вдаль, соединяются в перспективе в одну линию.

Когда стал оглядываться по сторонам, неудобство чужого тела усилилось. Снова напомнив о себе непривычными ощущениями, оно еще больше усилило любопытство, одолевавшее разум. Максим знал и не знал одновременно, куда направляется. Не знал местности, не узнавал изб, заборов и скамеек с навесами, ворот и небольших окон с резными ставнями, сменявших друг друга с обеих сторон непонятно куда ведущей улицы. Прилив нежности тянул его вперед: там - за той посеревшей от времени высокой, непроницаемой калиткой, его ждали. И он стремился туда, осознавая долгожданную встречу. Только никак не мог вспомнить лица той, с которой его что-то связывало. И что именно - тоже не помнил. Это казалось непонятным и пугающим, хотя и не вызывало сомнений в правильности того, что делал. Лицо постоянно ускользало от сознания. Лишь только появлялся намек, только-только интеллект делал попытку идентифицировать всплывавший образ, как он тут же мерк. Словно играл в догонялки. Подпускал, выворачивался, чтобы не схватили, и отскакивал в сторону, щекоча нервы близостью победы. От постоянного поражения зарождалась в душе горечь. Словно от расставания с близким человеком, когда уже понимаешь, что случилось, но еще не осознаешь – что тебя ждет впереди. И то, и другое, действуя каждое по себе, растаскивало Максима на две половины. И они – эти половины, взаимодействуя между собой, словно полюса магнитного поля, создавали в сознании и ощущение утраты, глубоко лежавшее в памяти, и ощущение встречи - с кем-то, навсегда, казалось, потерянным. Все это приводило к внутреннему конфликту, придавая происходившим событиям жизненности.

Шестым чувством понимал - это возможность что-то изменить в реальном мире. Через изменение отношения к чему-то забытому. Он даже, вопреки попыткам интеллекта, через проснувшуюся интуицию начинал догадываться, кого встретит за незнакомой и такой знакомой калиткой.

По мере приближения к цели стала беспокоить растущая тяжесть во всем теле. И одновременно с этим пришло понимание, что все как-то не так происходит: не то чтобы не соответствует законам физики, а полностью им противоречит. Дорога, шла под уклон - вниз. И движение, казалось, должно становиться более легким. Но почему-то оказывалось наоборот: оно давалось все тяжелее и тяжелее. А еще, по мере продвижения, почти не замечаемый вначале страх, стал усиливаться, затмевая все остальные чувства, отчего Максим не сразу заметил идущую навстречу молодую женщину.

Ее льняная с обережной вышивкой одежда несколько прятала форму тела. Выбеленная солнцем свободно ниспадавшая ткань лишь отдельными штрихами давала пищу уму. И только тесемки фартука, перетягивавшие узкую талию, в какой-то степени подчеркивали фигуру.

Пришло внутреннее озарение. Страх отступил. И сердце, получившее новый импульс, забилось быстрее. От неожиданности Максим остановился: навстречу шла та самая девушка – с проспекта. Поравнявшись с ним, она поклонилась.

- Доброго здоровья, Иван Максимильяныч. Вы снова к нам пожаловать изволили?

Голос мелодичный, тембр красивый и нежный – у Максима даже дух захватило. Туловище, независимо от разума, сотворило полупоклон. Сознание попыталось вытащить из памяти имя девушки. И голову пронзила короткая, но сильная боль. Словно противоборствующие полюса, соединившись, покончили с двойственностью.

- Здравствуй, Пелагеюшка, - поздоровался и он, снова поразившись тому, что происходит, - Уж, коль дошел до вас, хочу выказать почтение вашей барыне.

Сознание вновь разделилось, чтобы присутствовать везде. События стали путаться. Сладострастное существо из бани. Живое ее воплощение на центральном проспекте. И эта деревенская девка в льняных, вручную расшитых одеждах почти с тем же самым лицом. Лишь какие-то почти неуловимые детали отличали их друг от друга.

Пришло понимание единой основы, единой сути того, что предстало в разных точках пространства, и, как теперь показывал опыт, еще и в разное историческое время.

Сознание, пульсируя, опять собралось воедино, и он почувствовал облегчение. Понял, что ошибался, что за калиткой его ждал обман - что-то, что должно было запутать, увести от правды. Даже успел подумать, что это могла быть западня, а девушка, вдруг откуда-то появившаяся на пустынной улице, каким-то образом уберегла от беды.

Он посмотрел ей в глаза и улыбнулся.

- Какая ты… - мысль не реализовалась, язык не повернулся сказать «красивая». Снова спасовал, как тогда на проспекте.

- Какая такая? – улыбнулась в ответ Пелагея. Ее улыбка оказалась грустной. И голос чуть задрожал, словно она собиралась заплакать.

Он стоял и смотрел на эту простую крестьянскую девку – умный, образованный - не в силах промолвить ни слова. Будто язык проглотил. Почему-то стало невероятно стыдно перед этим бесхитростным, милым сердцу человечком, запримеченным с месяц назад, когда впервые, приехав из Петербурга, охотился и забрел сюда…

Максим вдруг опять остро почувствовал раздвоение, почувствовал себя чужим на чужом пиру. Но еще острее ощутил - что именно здесь кроется загадка и понимание того, что будет с ним потом. И чем длиннее становилась пауза, тем сильнее он ощущал неудобство, гнетущее Ивана Максимилиановича.

Полюса сознания, следуя циклу пульсаций, вновь соединились.

- Пелагеюшка, что случилось? Кто обидел тебя?

- Никто, - она опустила глаза, - Просто я с завтрашнего дня должна у барыни – Дарьи Николавны - в покоях работать. Убираться, - Пелагея подняла глаза полные слез и тихо добавила, - Страшно мне.

Он слышал, что соседская помещица была крута со своими крепостными – особенно с девками, но большого внимания этому не придавал. А где крепостных жаловали? Да и слухи слухами, а факты фактами – сам не видел, а, значит, и не было этого…

Сознание снова разорвало на две части, и прошлое в нем отступило, обнажив то, что Максим знал из учебника истории. Почувствовал собственное бессилие перед навалившейся безысходностью. Захотелось плюнуть на все – забрать девушку и уехать с ней на край света.

- Пелагеюшка, ты готова убежать со мной?

- Я? – она удивленно посмотрела на него и, видимо, не понимая, что говорит, добавила, - А куда?

- Далеко-далеко, Пелагеюшка…

«Батюшка проклянет. Наследства лишит», - зашептал внутри голосок.

Пелагея снова удивленно посмотрела на него, видимо, даже не поняв толком, о чем он говорит, или насколько это может быть правдой. Но машинально, не задумываясь, спросила:

- А как же тятенька, матушка, братья с сестрами? – в ее голосе прозвучало отчаяние, она шмыгнула носом, что больше походило на всхлип, - Изведут же их.

Снова стала возвращаться безысходность, на короткое время спасовавшая перед наивным воодушевлением. И, видимо, благодаря концу очередной нейтрализации двойственности, на Максима вдруг снизошло озарение. Он осознал всей своей внутренней сутью, что совершенно беззащитен перед произволом величественной системы, чья власть простирается на каждый пространственно-временной континуум. На каждый без исключения – будь то атом или молекула, человек или планета, звезда или галактика. Какое-то неимоверное отчаяние, извергнувшись из него сгустком последних сил, будто по команде «замри», остановило движение в запредельной реальности. Свет стал меркнуть и, прежде чем он очнулся, погас окончательно.

Пробуждение оказалось мгновенным. Появилось неприятное ощущение - будто позорно сбежал. Оно в свою очередь вызвало сожаление, что так и не узнает о судьбе Пелагеи – выжила ли она или стала очередной жертвой чьей-то фактически узаконенной бесчеловечности, произраставшей на почве отсутствия адекватного наказания.

Странное и не понятное по своей сути сновидение вытягивало нить размышлений, пустых догадок и попыток осознать происходившее с ним. И хоть была уверенность, что все, что случилось, сон, все же не умолкало сомнение. Все предыдущие сны, за исключением последнего, и воспринимались как сны. Не было никаких заблуждений по этому поводу. А здесь? Все виделось настолько реальным. Во всех деталях запоминалось. И даже, выходя из, казалось бы, состояния сна, все помнилось четко и реально - до мелочей, которых в жизни он не только не знал, но и представления о них не имел. Откуда попали в сон детали орнамента, увиденные на одежде? Или груша, раскорячившаяся посреди улицы? Максим был уверен - не мог его мозг создать такой рисунок. Не видел он его в своей жизни. «А, может, в этой жизни? Неужели, и правда, они существуют - эти другие?» Сейчас впору было поверить во что угодно, настолько реалистичным оказалось сновидение.

Он задумался. Стал снова перебирать в памяти моменты встречи. Но, наконец, не выдержал. «Все! Пора вставать». Откинул одеяло, встал, растолкал безмятежно спавшего на соседней кровати товарища, и пошел в душ, с удовольствием ощущая свои – собственные – мышцы.

 

- Макс, ты какой-то не такой сегодня, - Руслан посмотрел на него, как показалось, сочувственным взглядом, когда он вернулся из душевой.

- Отстань, Руслик, - Максим отмахнулся. «Что он там увидел на моей физиономии? Я только что смотрелся в зеркало, когда брился. Все же нормально». И тут понял - игра мимических мышц, когда переваривал в себе только что пережитое, выдала его душевные терзания.

- Что ты гонишь, Макс? – возмутился Руслан, - Посмотрись в зеркало.

- Ты достал, Руслик, – отмахнулся он снова, - Ну что тебе неймется с утра пораньше?

К зеркалу все же подошел - к тому, которое висело в комнате, и посмотрел.

То, что оказалось незамеченным в душевой, когда автоматом брился при приглушенном свете люминесцентной лампы, было мертвенной бледностью. Необычной. Даже показалось, что чуть-чуть похудел за ночь, и это отразилось в чертах лица. Они заметно заострились.

- Ну? И что тебя не устраивает? – не стал сдаваться. Но прозвучало это с заметной неуверенностью в голосе.

- Да все не то. У тебя только что было такое выражение…

- Да ну? – перебил он, почувствовав, что начинает злиться, - Я даже могу сказать какое… Будто я обгадился? Смени уже пластинку.

- Да нет, Макс. Я другое хотел сказать, - Руслан как-то неестественно засмеялся, отреагировав на всплеск его чувств, - У тебя такая видуха… Только сложенных на груди рук не хватает.

- О-очень смешно, - Максим вдруг почувствовал, как в яремной впадине начинает сгущаться обида. Почувствовал это и Руслан.

- Макс, - словно оправдываясь, начал он, - Я же шучу. Если тебе плохо, так и скажи. Опять хренотень какая-то привиделась?

- Похоже на то… - Максим вдруг понял, откуда растут ноги его нынешней обиды. Вспомнил, насколько был бестактным - лез не в свое дело, критикуя девушку друга. И сейчас слова Руслана его подсознание интерпретировало как месть, - Ладно, Руслик… ты тоже хорош… лезешь в душу…

- Ну, извини, Макс. Захочешь поделиться, я к твоим услугам…

 

14.

 

- Доченька, ты уже проснулась?

Мама зашла в комнату, видимо инстинктивно уловив какие-то изменения в состоянии Настюши, почувствовав, что та уже не спит.

- Что тебе сделать на завтрак? Кофе или какао? Или чай, может быть?

Настя машинально задумалась, хотя завтракать еще не собиралась, хотела сначала привести себя в порядок. И даже, наверно, принять ванну. Не душ, как в будние дни. Полежать, понежиться. Продлить пассивное удовольствие от воскресной утренней бездеятельности.

- Спасибо, мамочка, я пока ничего не хочу. Я потом, после ванны.

Она отбросила край одеяла, и с наслаждением стала потягиваться, прислушиваясь к тому, чего хотели мышцы.

Подготовив ванну, открыла и отрегулировала воду. Пошла в свою комнату. Собрала постель. Сложила диван.

Все это время она разговаривала с мамой. В основном отвечала на вопросы. Что-то спрашивала и сама. Так - ничего особенного. Обычные разговоры матери с взрослым ребенком.

Наконец, сбросив халатик, влезла в довольно горячую воду. Аж дух захватило. Тепло активно стало проникать в клетки кожи, и дальше, в мышцы, приятно расслабляя их, делая более эластичными. Настя чувствовала, как активизируются все силы организма. Как сильнее становится сердце, качающее кровь. Подумала, что сейчас каждая клеточка живет в ее теле своей неповторимой жизнью - берет то, что ей приносит кровь, и отдает ненужное. Она даже попыталась представить длинный и трудный путь, которым та, принимая и отдавая, умирая и возрождаясь, пульсирует, циклически возвращаясь в исходную точку, чтобы вновь и вновь выполнять свою трудную и благородную работу.

- Настюша, ты сегодня ничего не планировала на вечер? - мама неожиданно появилась за распахнувшейся дверью.

- Мама! – Настя встрепенулась, - Ты же меня заикой сделаешь.

- Ой… Прости, моя дорогая! – на лице матери проступила нежность, - Доченька, ты у меня такая красавица.

Настя хотела – первое, что пришло в голову - сделать матери замечание, за то, что та без стука заглянула в ванную. Но, увидев умиленное лицо, посчитала грехом прерывать материнское счастье. Она очень тонко чувствовала окружающих, и старалась по возможности не делать им плохо, даже тогда, когда ее интересы при этом страдали.

- Мам, а ты что-то хотела?

- Я? А-а… - вспомнила та, зачем пришла, - Да у нас сегодня гости намечаются. Вот я и подумала - может, ты испекла бы чего?

Мама не любила заниматься, как она говорила, тортиками. Но ей очень нравилось, когда это делала Настя. Доставляло удовольствие похвалить ее при гостях - погордиться своим чадом. В противном случае, если Настя по каким-то причинам отказывалась творить свои кулинарные изыски, обед или ужин заканчивался затрапезными магазинными шедеврами – тортами типа «Киевского», «Ленинградского» или, на худой конец, «Птичьего молока».

- А кто к нам придет? – полюбопытствовала Настя, - Судя по тому, как преподносишь, кто-то незнакомый?

- Для тебя – да. Это моя сестра, если можно так сказать, в четвертом колене. Мы как-то пытались выяснить свое родство. Но у нас не хватило информации о предках. Те, кто мог бы хоть что-то прояснить, давно поумирали. Да и раньше, когда живы были, туманно отвечали. Революция, две войны, детдома, эмиграции. Все настолько перепуталось, что диву даешься, как так могло быть.

- Так она, судя по всему, живет не здесь, раз я до сих пор ее не видела?

- Как сейчас говорят, в Украине. В Киеве. Позвонила, что будет проездом. Они семьей едут в Питер… Брата хоть увидишь своего… пятиюродного, - усмехнулась она.

- Седьмая вода на киселе? – засмеялась Настя. Однако любопытство, связанное пусть даже и с дальними родственниками ею завладело. «Зов крови», - улыбнулась, - Мам, но это ж такие родственники… что и не родственники вовсе. А что связывает вас?

- Мы, доча, все детство вместе, - мама прислонила голову к наличнику, - Мы – больше подруги, чем родственники, - в ее голосе появилась теплота.

- Так это, может, та Светка, о которой ты рассказывала?

- Ну да. А получается - она еще и твоя тетка.

- Мутная какая-то тетя получается, - с сарказмом заметила Настя, - Но почему ты раньше не говорила, что она тебе родственница?

- Да мне казалось – говорила. Папа знает. Я думала и ты знаешь. Может, ты слышала это в детстве, и попросту забыла, - высказала она свою догадку.

- Может быть, - пожала плечами Настя. В ее сознании уже роились вопросы, связанные с приездом гостей. Но один интересовал больше остальных, - А сколько моему братцу лет?

- Ему? – мама сделала паузу, - По-моему, где-то - не то двадцать два, не то двадцать три. Он - толи, в прошлом году, толи в позапрошлом - окончил Киевский университет. Кстати, он, как и ты, психолог.

- Мам, я еще далеко не психолог, мне еще три года учиться, - Настя всегда смущалась, когда мама в этом плане опережала события. Это, скорее всего, происходило от того, что ею были поставлены такие сверхзадачи в изучении психологии, что нынешние знания оказывались каплей в океане. Тем более, когда познания внутренних дисциплин увеличивались, увеличивалась и поставленная задача. Она разрасталась по мере того, как отодвигались горизонты непознанного. Настя уже постигла одну из прописных, но главных истин жизни - чем больше знаний, тем больше вокруг них неизвестного, и в этом - величайшее чудо для осознающего себя живого существа.

Приезд новых для нее родственников стал и рядовым событием, и чем-то взволновал. Волнение, как бы перекликаясь с тем – другим, напомнило о недавней встрече. Снова пришли воспоминания. Горячая вода помогла отрешиться от реальности, погрузиться в мечты.

Пауза, которая возникла после разговора с матерью, вряд ли была длительной. Вода еще оставалась горячей, когда Настю к действительности вернул телефон. Очнувшись от противного жужжания виброзвонка, усиленного пустотами раковины, чувства не то чтобы возмутились, но неудовольствие из неожиданного пассажа продемонстрировали. Так не хотелось шевелиться, но состояние транса улетучилось, а отвратительное жужжание не умолкало.

Настя стянула полотенце, висевшее рядом, вытерла руку и взяла трубку. «Кулагина? Что ей надо, интересно?»

- Да, Тань. Слушаю тебя.

- Привет, - услышала звонкий голос подруги, - Ты где?

- Привет… В ванне лежу - наслаждаюсь выходным.

- Так, может, сходим куда? – в голосе Татьяны прозвучала неуверенность. Будто она уже передумала, потому что ждать, пока подруга будет собираться, не входило в ее планы, а поинтересовалась машинально – по инерции.

- Нет, Танька, не сегодня. К нам родственники приезжают. Мама попросила помочь. Да и мне, честно говоря, любопытно самой. Представляешь, у меня братик объявился.

- Да ты что?! – в голосе подруги появился живой интерес, - Откуда? - и не дожидаясь ответа, она вкрадчиво добавила, - А сколько ему лет?

- Он из Киева… Мама сказала – толи двадцать два, толи двадцать три.

- А он кто? – продолжала сыпать вопросами Танька. Чувствовалось, что тема ее затронула крепко, и она не отстанет еще долго.

- Мой коллега, - улыбнулась такой ретивости Настя, - Только он уже закончил.

- Ой, Настен, а можно я к вам приду? – закапризничала Танька, - Я пораньше… - осенило ее, - помочь что-нибудь.

- Не знаю, Танюха, - в голосе Насти появились жесткие нотки, - Может, не совсем удобно?

- Ну, Настюша… - не унималась та.

- Ладно, - оборвала Настя, зная, что подруга не отстанет, - Поговорю с мамой. Я тебе перезвоню, - она положила телефон и задумалась: «А, может, и вправду, Таньку пригласить? Легче будет общаться на первых порах. А то вдруг братишка букой окажется? А эта бестия любого разговорит». Она облокотилась о край ванны и толкнула дверь.

- Ма!?

- Что? – откликнулась та.

- Может, я Таньку Кулагину приглашу. Ты не против?

Мать появилась в дверях.

- Танюшку? Ну, пригласи… Конечно, - улыбнулась, - Она же – можно сказать, член семьи.

- Хорошо, - согласилась Настя, будто не она этого хотела, - Мам, прикрой мою дверь.

Последние слова матери всколыхнули память. У мамы с «Танюшкой» на протяжении многих лет сложились особые отношения. В детстве та днями пропадала в их квартире. Лет, наверное, с четырех-пяти.

Семья Кулагиных считалась не совсем благополучной. Отец, хоть и вел тихий образ жизни, пил беспросветно, пока от этого и не загнулся. А потому в своем доме был человеком бесполезным, если не сказать – обузой, создавая собственным существованием невыносимые условия для домочадцев, провоцируя скандалы. Видимо, поэтому Танюшка и тянулась к семейному теплу Захаровых. Ну а Татьяна Васильевна жалела ее, благоволила девочке. Говорила в шутку, что она - член их семьи.

Последнее время, повзрослев, «Танюшка» уже не позволяла себе прежних вольностей, как раньше. Но теплые отношения между ней и Татьяной Васильевной остались прежними.

«Надо же, - подумала Настя, - Как будто вчера все было». Она освободила от пробки сливное отверстие. Встала. Обмоталась полотенцем, закрепив его над грудью. И, вытерев ступни, прошла в свою комнату.

 

Время до приезда гостей пролетело незаметно.

Настя бегала в магазин - два раза, потому что первый раз не купила соду - просто не подумала. А вернее, надеялась, что она в доме есть, и матери не позвонила - не спросила. Прилетала Танька - предлагала помощь. И мама ее куда-то отправила. Настя сначала спросила у матери – куда, но та не ответила – была, видимо, на балконе. А потом забыла переспросить – закрутилась. Звонил отец. Мама, глядя на Настюшу, говорила, что за ним - только спиртное. Под этим подразумевалось, что торт не нужен. Потом была частичная сервировка стола. И наконец – занятие собой.

Подготовка волос много времени не заняла. Да и все остальное тоже. Настя решила выглядеть буднично: «Праздника ведь никакого нет».

Пришла Танька, расфуфыренная донельзя - с перекрашенными до вульгарности глазами. На гримасу Насти со смехом жеманно ответила:

- Я для братика старалась.

«Ну и черт с тобой, - подумала Настя, - тебе же хуже». Татьяна же Васильевна, никогда к ней строго не относившаяся, произнесла свою дежурную фразу - «красавица моя». Тем и определила свое отношение к Танькиной внешности.

Наконец, пришел отец. Принес, как он сказал, и для девочек и для мальчиков. И почти тут же подал голос мамин телефон.

- Минут через десять должны быть, - торжественно сообщила она, - Звонили из такси.

И вот над входной дверью раздался металлический голос соловья. Папа с мамой - оба пошли встречать гостей.

 

15.

 

Терпеть не мог девушку Руслана. И чем дальше, тем больше. Иначе, как козой, за глаза не называл. Да и при Руслане позволял себе такую вольность. А при встрече с ней не называл никак. И почти не разговаривал.

Лена от него не отставала - платила тем же. Язвительность ее междометий всегда достигала цели. Это было видно по дьявольским улыбкам, когда Максим не успевал сделать, как говорят, хорошую мину при плохой игре. И, естественно, долго оставаться в обществе друг друга оба они не могли. А потому находили причины не видеться в зависимости от предлагаемых условиями жизни обстоятельств. «Удивительно – думал Максим - как при подобных между ним и ею взаимоотношениях мы с Русланом до сих пор еще умудряемся оставаться друзьями. При таком-то раскладе».

Влияние Ленки на Руслана – это тема отдельная. Он, если говорить образно, около нее - кролик около удава. Максим первое время удивлялся - как могло случиться, что такой умный - из интеллигентной семьи – молодой, прекрасно ориентировавшийся в потоке жизни человек мог подпасть под влияние такой пустоголовой особы. Но со временем, наблюдая за другом, понял: у того слабый социальный иммунитет. По отношению к агрессии он оказывался сильным и стойким. А вот экспансии не чувствовал. В его душу только нахрапом не могло войти что-то без его ведома. Вползти же тихой сапой - запросто. А плюс ко всему - экспансия исходила со стороны довольно красивой женщины.

«Вот уж поистине, как форма может не соответствовать содержанию, - мысль, словно челнок, нырнула в память и принесла оттуда аналогию, - Точно. Как цветы некоторых кактусов. Смотришь издали - душа в восторге. Но, не дай бог, приблизиться к ним и ощутить запах – то зловоние, которое они источают». Максим даже увлекся анализом такой диалектики. Стал наблюдать за Ленкой. Хотелось понять – чем же это она взяла его. Может, есть нечто такое, на что он не обратил внимания? Может, что-то пропустил из-за своей неосознанной до конца антипатии?

Хватило его ненадолго. И единственным, что он вынес при более детальном рассмотрении, оказалось то, что Ленка вовсе даже не монстр, каким показалась изначально. Но все же, как говорится, чувствам не прикажешь. Участие ее в судьбе Руслана не то чтобы раздражало Максима, а все же слегка коробило. Эта девочка – он так видел - сидела у друга на плечах, погоняя невзначай. По отношению к окружавшему ее миру она была груба и казалась невоспитанной, инстинктивно, видимо, защищая себя, а, значит, и все то, что считала своим. С Русланом же вела себя, как самка, знавшая свое место и исподволь, всегда вовремя пользовалась своим влиянием.

И, конечно же, Максим молчал не всегда.

Как-то вечером, когда Руслан рассказывал ему анекдот, сознание вытащило из памяти загадку. И тут же пришло осмысление ее сквозь призму волновавших отношений. А точнее, через призму мужской солидарности, когда друга надо спасать любой ценой.

- Руслик, а ты слышал, чем отличается мужик от мужчины?

- Не помню. Может, и слышал? – он выжидающе взглянул на Максима, - Давай, уже - не томи. Чем?

- От мужика воняет мужиком... А от мужчины пахнет…

- А-а… - вспомнил Руслан, - Женщинами. Слышал когда-то… Ну, и к чему все это? По глазам же твоим подлым вижу: без подвоха – ну, никак не обойдется.

- Конечно. А ты как думал? Не хочу, чтобы из моего друга сделали абы что. Если мужик возле дамы еще может, если постарается, стать мужчиной… Под большим вопросом, конечно. То баба около мужчины… дамой – никогда. Она, скорее, его сделает мужиком. Жизнь - это тебе не интерпретации Бернарда Шоу на тему античных героев. Да и обстоятельства там были совсем иные.

- У тебя все, остряк-самоучка? – улыбнулся Руслан. Он уже не обижался. Привык к нестыковке друга и подруги. Да и разговаривали друзья между собой обычно грубовато. Конечно, все делалось нарочито, с улыбкой. Так легче было говорить всю правду в лицо - стиль шута при королевской особе. Общались, хоть грубовато, но по-доброму.

Как-то, еще в начале их пикировок на эту тему, когда Руслан только начинал с Ленкой, был такой разговор. Они так же, как и сейчас - в такой же манере перемывали друг другу косточки.

- Руслик, ну о чем ты можешь с ней разговаривать? – спросил Максим, подловив удобный момент, - Ну о чем - скажи?

- А тебе дело? - отмахнулся тот, - Да обо всем, о чем хочешь. Это она при тебе такая… Ты же ее одним своим видом зашугал. Она без тебя – нормальная. Как все.

- Вот именно. Как все. А ты знаешь, что среднестатистический человек, еще и не человек вовсе. Это заготовка. Кандидат в человеки, с которым поговорить можно только о хлебе насущном. Все его потуги жизненные ограничиваются идеей выживания. И притом любой ценой.

- Макс! Остановись. Ты уже бредить начинаешь…

- А что – я не прав? – перебил Максим, - Что ты о ней знаешь? Кто она? Где живет? Кто ее родители? Сколько ты уже с ней? Два месяца?– задал он риторический вопрос, - А даже фамилии ее не знаешь…

- А мне это надо? – Руслан – было видно – начинал злиться, - Мне с ней что – детей крестить? Нам с ней хорошо. Захочет – сама расскажет о себе. И вообще - зачем мне это? - повторился он, - Я ведь жениться не собираюсь.

- На ней? – не смог скрыть удивления Максим.

- Да вообще не собираюсь! Отвали!

- Это ты сегодня так рассуждаешь. Я же вижу – как она приручает тебя.

- Макс, отвали, наконец. Я тебе что – собачонка, чтобы меня приручать. Я самостоятельный человек: все вижу и все понимаю. И разговариваем мы с Леной о вещах – далеких от того, о чем ты думаешь.

Максим, в истовом рвении доказать собственную правоту, незаметно для себя повысил градус чувственности.

- Ну, и о чем, на самом деле? Ведь весь ее словарный запас, если исключить сленг и междометия, от силы двести слов… Она же – говорящее животное, - он не заметил, как заступил за опасную черту, - Полный отстой…

Он почти сразу все понял, но было уже поздно: слово не воробей, назад не воротишь. Конечно, если бы почувствовал раньше, что у друга с этой уличной девкой серьезно, от таких резких заявлений воздержался бы. Но, увы. Что произошло, то произошло. Руслана зацепило - разозлился он не на шутку.

- Да пошел ты, Макс! И вообще, мы с ней не разговариваем. Мы трахаемся! Так тебе легче будет понять? Да тебя это вообще трогать не должно, - и он оформил свое возмущение аргументом, - Если хочешь знать, наши университетские фифы со своими словарными запасами – вот где полный отстой.

Руслану можно было верить - девчонки его любили. До Ленки, фигурально выражаясь, он переспал с половиной факультета. А факультет - сугубо дамский. Впрочем, и, будучи с ней, он не терялся: не упускал случая, если такой имел место.

- А еще это животное, как ты говоришь, не заморачивается всякой белибердой, типа любишь-не любишь или женишься-не женишься. Она, как гласит народная мудрость, не смешивает мух с котлетами. У нее, если секс, то секс – все остальное по боку.

- Так и я же об этом, - не унимался Максим, - У нее два направления мышления – секс и пожрать. Не скучно?

- Будет скучно, я скажу. И вообще, завязывай, Макс, не твое это дело. Мне с ней хорошо – она живая. А мой друг-ментор, – он вдруг сотворил улыбку, заглушая в себе раздражение, - должен радоваться за меня… Все! Алес! Конец прений.

 

Тот разговор всплыл неожиданно сегодня, когда Руслан заговорил о его внешнем виде, о том, что он похож на покойника. Словно бы затронул его отношение к девушке, встреченной на проспекте, когда заставил посмотреться в зеркало. Словно, это была попытка перевести рельсы разговора. Типа, а у тебя что – лучше? Вроде бы, Руслан вторгался в его интимные отношения, как когда-то делал он. «На вору и шапка горит», - вспомнил поговорку.

Сознание тогда попыталось зацепиться за соломинку, чтобы не обсуждать ночной страх, возникший там - за пределами привычного мира - и перешедший в него. В этот – теперь уже казалось – тоже не совсем реальный мир. Потому что та реальность теперь виделась не менее реальной. Даже, пожалуй, более. Все ощущения там были и ярче, и живее. Максим вдруг осознал, что его внутренняя жизнь стала более интенсивной и богатой на чувства на фоне внешней - инертной и иллюзорной. Все наоборот. И кроме принесенной из сна тревоги, засевшей в солнечном сплетении, ощущалась лишь с новой силой притягательность всех этих женщин. А вернее, женщины – многоликой и одноликой в разных ипостасях одновременно.

Не хотелось делиться с Русланом. Да и как рассказать, как передать это? А еще боялся – только начни, тут же забудешь детали. Неудобство, возникшее после извинений друга, заставило пожалеть о несдержанности.

- Руслан, - Максим как-то исподволь перешел на полуофициальный тон, - давай я вечером тебе все расскажу. Мне нужно сначала переварить то, что со мной происходит.

На Руслана такие нотки подействовали молниеносно. Он, видимо, что-то хотел сказать, но застыл на мгновение. И после паузы, приподняв плечи, с тенью удивления пробурчал:

- Ну ладно… Вечером, так вечером.

Остаток времени до выхода на занятия они собирались молча. Каждый думал о своем.

 

16.

 

Проехав под виадуком, машина вырулила на окружную дорогу, и затем, немного прокатив по ней, повернула, и съехав, направилась к центру города.

Руслан умудрился сесть в пол оборота – что-то рьяно выяснял в разговоре с соседями по блоку. Иногда забывался и мешал своим коленом переключать передачи.

Максим слышал и не слышал, о чем они спорили. Машинально выполнял движения, погрузившись в раздумья. Два раза проскочил светофор - уже на «розовый», идя в фарватере предыдущей машины. Автоматом. Ночные образы чуть потускнели, но все еще оставались четкими и волнующими. Особенно девушка в живописном крестьянском убранстве. С обережным от нечистой силы орнаментом, вышитым красными нитями по серовато-белому фону домотканого льняного полотна. Такая нежная и замечательная своей наивной правдой. А еще раскидистая груша посреди зеленой улицы. И две узкие цвета желтой охры колеи, рассекавшие пополам широкую полосу низкой травы между домами. Они огибали дерево с обеих сторон и снова возвращались к середине, чтобы, уходя вдаль, где-то там – впереди соединиться в одну линию и затем затеряться в деревенской перспективе.

Что-то, правда, уходило. Многократно прокрученное оно начинало забываться. Но вдруг вспоминалось другое – уже, казалось, навсегда потерянное. Появлялось, чтобы тоже исчезнуть из поля зрения, уступив место новым деталям. «Что я должен понять? Что? – пульсировало в сознании Макима, - Что-то же должен… Но что?» Внутренний радар бесполезно выискивал в памяти хоть что-нибудь, что могло бы прояснить туман, который окутывал разгадку. Нет-нет, да и проскальзывало ощущение находки, ощущение озарения, как во сне. Вот! Вот оно! Ну?! Но туман, будто расступившись на мгновение, снова сгущался, и Максим, уже успевший поверить в чудесное откровение, оставался, как Иван-дурак, с ослепительным перышком надежды в руке. И пусть это перо сияло светом догадок, но оно отнюдь не было тем, что он искал в себе, что пытался извлечь, грубо работая скальпелем интеллекта там, где нужен был инструмент более тонкий и совершенно иного характера. Где-то в глубине души очень тихо и почти невнятно пробивался росток осознания того, что направление, путь размышления – правильны. Но дорога, выбранная им впопыхах – наугад - не та. Что нужно объединять события, а не расчленять их при помощи интеллекта, как он это делал. В сознание вплыл образ Брюса Ли. Его взгляд во время боя. Окоемный. Всеохватывающий. Расконцентрированный. В итоге позволявший видеть все, что возникало перед ним. Но почти сразу, не дав насладиться победой, пришло сомнение. Максим с сожалением констатировал, что событий, произошедших с ним за последнее время, кот наплакал. И из этих разрозненных пазлов вряд ли удастся собрать достойную понимания картину. Простая, рожденная всем страждущим существом мысль - как-то вдруг – успокоила. Правда, она, как и все остальные догадки, не сулила ничего конкретного - ничего, что он тщетно искал. И даже наоборот - подразумевала лишь потенциал новых событий, а не сами события, необходимые, как оказалось, для полноты представления, чтобы можно было извлечь из него нечто истинное…

- Вот, козел! – Максим выжал сцепление и надавил на педаль тормоза. Красная «мазда», подрезав его почти впритык, стала довольно резко притормаживать у светофора. От столкновения их спасло только чудо.

- Сейчас я его, - Руслан стал отстегивать ремень.

- Да брось ты его, Руслик. Уже едем.

Как раз загорелся желтый, и «мазда», взвизгнув резиной, рванула вперед.

- Ну и придурок… - выругался Руслан, - Полуфабрикат для морга.

Не отстали от него со своими характеристиками и остальные. Но Максим почти сразу же выключился из обсуждения: то, о чем думал до этого, поглотило снова. «Надо искать ее, - подумал, - Это как раз и будут новые события – те, что приведут к полноте картины». На какое-то мгновение он даже воспрянул духом. Но лишь на мгновение, пока вновь не одолели сомнения, вылившиеся почему-то в сарказм по отношению к себе самому. «А что я скажу ей при встрече? Здравствуйте, вы мне снитесь? – он улыбнулся, - Или - здравствуйте, зачем вы ко мне по ночам приходите? Или еще лучше – с какой целью вы меня в моей бане соблазнили?» Максим рассмеялся.

Ощущение, что жизнь в салоне замерла, заставило взглянуть на Руслана. А, увидев его физиономию, не удержался – рассмеялся снова. Вспомнилась Юля. Скорее всего, через выражение лица Руслана. Он почти так же удивился, когда Максим – уже после примирения - назвал его в шутку предателем. С нарочито серьезным лицом, как будто пеняя другу за то, что тот вошел с ней в сговор. Тогда он тоже хохотал над его гримассой.

 

Поднимаясь по лестнице на второй этаж учебного корпуса, Максим вдруг озадачился вопросом – закрыл ли машину. «Блин! Сомнамбула». Посмотрел на часы: времени до начала пары еще хватало.

- Я сейчас, - бросил парням, повернув обратно. Сбегал вниз, чертыхаясь и ругая себя по дороге за автоматизм.

Машина оказалась закрытой.

Поднимаясь вновь по лестнице, решил поисками заняться сегодня же – после второй пары. От принятого решения на душе стало легче. Действия обещали развязку, и он начал обдумывать план этих действий, хотя плана, как такового, быть не могло по определению. Что он знал о девушке? Абсолютно ничего, кроме того, что зашла в главный корпус университета…

- Гарецкий? А ты чего это не здороваешься? – раздался сзади голос. Максим не заметил, как обогнал на площадке между лестничными проемами Юлю. «Легка на помине», - подумал, представив, как только что смеялся в машине над Русланом. Вслед за этим ожили в ощущениях обрывки образов той неожиданной для него встречи с ней. Ее сначала неистовые, ненасытные движения. А позже – такая нежность во всем, что она делала, какой ему не доводилось чувствовать ни с одной до этого женщиной. На душе потеплело.

- Прости, Юль. Задумался. Как ты?

- Лучше всех! – засмеялась она и взяла его под руку, - Идем, а то опоздаем.

В этом смехе, в выражении лица, и даже в этом движении – во всем сквозила бравада. «Жаль, - подумал Максим, - Конечно же, она чувствует, что у нас не может быть будущего. Хорошая девочка. Но…»

Они вошли в аудиторию и, взглянув друг другу в глаза, разошлись. Максим пошел в одну сторону - к Руслану, а Юля – в другую.

Как только началась пара, рутина учебного процесса вернула его к мысли о поисках. И, конечно, тут же снова вступили в свои права сомнения. Они появлялись всегда, если идея не воплощалась сразу. А в данном случае сразу не получалось. Казалось, совершенно смешная преграда – каких-то две пары: но четыре часа придется отсидеть. Латынь и историческая грамматика – практические занятия. Пропускать их не то, что не хотелось – не возникало даже мысли. На них отмечали и затем спрашивали по полной.

Иногда он интегрировался во внешний мир. Слышал и преподавателя, и сокурсников, отвечавших на вопросы, особенно когда ухо улавливало что-то, за что могло зацепиться любопытное сознание.

- Гарецкий, вы там что – заснули? – спросила «латиница», пристально посмотрев на него смеющимися глазами, - Переведите фразу, которую я только что произнесла…

Максим встал, хотя этого можно было и не делать.

- Принцессу видно по походке…

Что-что, а эту фразу он заучил сразу, как услышал. Первой из всех.

- Хорошо, Гарецкий. Оставайтесь, пожалуйста, с нами. Не пропадайте, - улыбнулась преподаватель.

«Добрая ты сегодня…» - съязвил Максим.

На втором часу «латиница» потеряла интерес к аудитории – дала задание готовиться самостоятельно к предстоящему зачету. И Максим снова с головой ушел в свои размышления. Временами уставал от этого прессинга, пытаясь призвать на помощь свой конек – «мысль». Но тут же забывал об этом, снова и снова впустую гоняя по кругу одни и те же сомнения. Иногда «мысль» помогала на время очистить поле сознания. Появлялось удовлетворение собой, и место нерешительности заполняла ненадолго уверенность. Уверенность расслабляла, и он снова пропускал момент, когда все начиналось сначала. Не узнавал себя – своего внутреннего состояния. Не понимал, что с ним твориться. Периодически спрашивал себя: «Что это?» И тут же понимал, что вопрос – риторический и не нуждается в ответе. Потому что он - Максим, пожалуй, уже догадывается – что. Просто еще пугается чувства, которое настойчиво пробивается в сознание, пытаясь преобразоваться в мысль – стать своим вербальным эквивалентом.

Но все же трансформация случилась.

«Люблю?! – удивился он, - Но ведь я совсем не знаю ее», - последовал наивный бред. Словно он мог быть показателем невозможности того, что произошло. Появилось ощущение, что на него кто-то смотрит, что его застукали за чем-то, что хотел скрыть. Машинально посмотрел на Руслана. Понял, что показалось. Тот сосредоточенно что-то писал. Почувствовав взгляд, повернул голову в его сторону и улыбнулся.

«То, что свершилось судьба? – вернулся Максим к своим размышлениям, - А то, что еще не произошло? Разве оно обязано произойти само по себе? Не-ет. Ждать и уповать на судьбу нельзя». Больше он не позволит себе спасовать в подобных обстоятельствах. Ни за что.

На перемене Коля – сосед по блоку в общежитии - подсунул ему листок с распечаткой застольных тостов. И Максим немного отвлекся. А последний тост, показалось, точно о нем. В самую десятку.

«У короля с королевой очень долго не было детей. Они отчаянно молились, и через несколько лет, откликнувшись на просьбы, Господь послал им сына. И когда тот родился, весь двор постигло удивление. У младенца, вместо пупка, оказалась замочная скважина.

Шло время. Мальчик рос, мучимый вопросом – почему он не такой как все. И однажды, когда он уже стал прекрасным юношей, ему в голову пришла мысль – раз есть замочная скважина, значит, где-то должен быть и ключ к ней. Но никто в королевстве не смог ответить ему на этот вопрос.

Тогда он обратился к отцу с просьбой, чтобы тот отпустил его на поиски. И после долгих уговоров король согласился, зная, как сына это мучает.

После многолетних поисков, объездив полмира, принц все-таки нашел то, что искал.

И вот когда он вставил ключ в замочную скважину и повернул, у него отвалилось то, на чем люди сидят».

Тост заканчивался до безобразия просто: «Так выпьем же за то, чтобы мы не искали на свою задницу приключений».

История показалась настолько созвучной его нынешнему состоянию, что просто смех. Максим и посмеялся, но мысль, что смеется над собой, что он прекрасно вписывается в образ принца, развеселила его гораздо больше, чем сам тост. А не пожалеет ли он, когда найдет то, что ищет?

Наконец, звонок возвестил о конце второй пары. И Максим понял, что путь к победе свободен - дальше лекция, которую можно пропустить. Отдав Руслану ключи и документы на машину, как договаривались, он сбежал по лестнице и вышел из корпуса.

Погода конкретным образом менялась. Голубых просветов меж облаками становилось все больше. И временами появлялось солнце. Облака, конечно, не сверкали белоснежностью, как летом. Но и таким, как утром – беспросветным – небо уже не казалось.

Максим вышел на центральный проспект и, растворившись в его суете, почувствовал себя живым, как никогда. «Я обязательно ее сегодня встречу».